Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

Да и сам Кудрет все разговоры сводит к свояченице.

Как и в прошлый раз, они сидели в канцелярии; писарь под благовидным предлогом куда-то вышел. Глаза молодой женщины излучали уже не искры, а молнии, пронзавшие Кудрета насквозь. Но женщине он показался невеселым, глаза его заволакивала грусть.

— Вы чем-то расстроены?

Кудрет поднял на нее какой-то растерянный взгляд.

— Не знаю.

— Грусть вам не к лицу.

Ничего не ответив, Кудрет обхватил голову руками.

Кемаль-ага поднялся:

— Схожу за сигаретами и зажигалкой.

Женщина обрадовалась, проводила зятя благодарным взглядом и вдруг припала губами к огромной волосатой руке Кудрета.

— Может быть, мне надо заплакать?

— Почему? — Он взял ее руку, поцеловал.

— Потому что ты грустный.

Кудрет тяжело вздохнул. Женщина схватила его за руку и затрясла:

— Ну, говори же! Ты почему сегодня такой?

— Тошно мне, Слов не найду, чтобы сказать, как нехорошо.

Беспокойство женщины достигло предела.

— Что случилось? Говори же! Или ты хочешь скрыть от меня?

— Не собираюсь я ничего скрывать.

— Тогда рассказывай…

И Кудрет обстоятельно, не торопясь, как и подобало при его солидности, рассказал все по порядку. Как его арестовали и отправили сюда, как в тот самый день у него скончалась мать, а теперь вот жена затеяла бракоразводный процесс. Не сегодня-завтра состоится суд.

Женщина с трудом скрывала свою радость по поводу кончины «бедной мамочки, сущего ангела». Ведь самая лучшая свекровь хуже напасти!

— Выражаю тебе свое соболезнование, дорогой.

Дорогой? От этого слова у него сладко заныло сердце.

— Благодарю!

— А почему жена хочет с тобой разводиться?

Он горько улыбнулся:

— Ее, видишь ли, позорит мой арест.

— Скажите на милость!

— Вот именно. Если бы не смерть матери…

— То?

— Понавешал бы я на себя бубенчики и пустился в пляс…

— Тебя это радует?

— Разумеется!

— Почему?

— Да потому, что я никогда ее не любил.

— Зачем же ты на ней женился?

— Из уважения к матери.

«Хорошо, что она умерла», — подумала женщина, а вслух сказала:

— Но разве можно из одного только уважения есть то, что в горло не лезет?

— Нельзя, это верно. Но я тогда был слишком молод и боготворил мать.

Она сжала его руку и одарила взглядом, полным страсти.

— Ну а сейчас?

— Что сейчас?

— Кого ты сейчас боготворишь?

— Тебя!

Женщина забыла обо всем на свете и, не думая о том, что за ними могут подглядывать, порывисто обняла его и поцеловала.

— Милый!

Кудрет был польщен столь бурным проявлением чувств, но предпочел вести себя благоразумно.

Женщину это удивило, но она не обиделась.

— Почему ты так холоден со мной?

Кудрет оглянулся:

— Нас могут увидеть…

— Ну и пусть!

Женщина снова обняла его и поцеловала… Но тут их вспугнуло покашливание за дверью. Лукаво улыбаясь, в комнату вошел Кемаль-ага. Свояченица раскраснелась, руки у нее дрожали. «Значит, все в порядке, — решил Кемаль-ага. — Если бы он ей не понравился, такую бы развела канитель… А она, как говорится, „пляшет без музыки“. Вон как на меня смотрит, словно хочет сказать: „Принесла тебя нелегкая“».

Совладав с собой, женщина сказала:

— Мать у него умерла.

Для Кемаль-аги это было новостью.

— Правда, свояк?

При слове «свояк» Кудрет и свояченица улыбнулись.

— К несчастью… — ответил Кудрет.

— Телеграмму получил?

— Нет.

— А как же ты узнал об этом?

— Из Стамбула приехал мой секретарь. Только что здесь был, он и сообщил мне эту печальную новость…

Свояченица переглянулась с зятем: значит, секретарь у него в Стамбуле? А говорили, будто он тайный представитель Анкары. Впрочем, кто бы он ни был, для нее это теперь не имело никакого значения. Она влюбилась в него с первого взгляда и не видела в том греха. После встречи с ним она побежала к своей духовной наставнице Зарифе-хафиз, рассказала ей обо всем и уж, конечно, не пожалела красок. Наставница расплылась в улыбке:

— От твоих слов, милая, даже меня, старуху, в дрожь кинуло!

Нехотя возвратилась женщина домой и там излила душу старшей сестре, жене Кемаль-аги, и матери. Новый знакомый и ростом выше, и в плечах шире, и вообще куда симпатичнее ее покойного мужа. Если он сделает ей предложение, она не раздумывая станет его женой и передаст в его распоряжение все свои земли и имущество. Сделал бы зятек доброе дело, уговорил его жениться на ней. Ведь и зятю он понравился — сразу видно: отдал ему свою постель, делил с ним трапезу да и вообще не отходил от него ни на шаг.

Мать была счастлива, что младшая дочь полюбила и теперь в доме появится зять. Слишком уж сильно любила она первого мужа. А это, говорят, всегда к разлуке. Так и случилось. Не успел бедняга насладиться семейным счастьем, как его поглотила пропасть. Надо бы дочери со вторым мужем быть благоразумнее, а она опять, как и прежде, «пляшет без музыки», хотя дело еще не слажено…

— Хочу познакомиться с вашим секретарем…

— Что может быть проще… Очень толковый, прекрасный работник и преданный друг.

— Возбуждаете мое любопытство?..

— Он и в самом деле достоин внимания.

— Женат?

— Закоренелый холостяк.

— А сколько ему?

— Мой ровесник.

— И так же хорош собой, как ты? — не задумываясь выпалила молодая женщина.

Кемаль-ага прыснул, а Кудрет, притворившись смущенным, сказал:

— Помилуйте! Что вы нашли во мне такого?

Женщина повернулась к своему зятю:

— Не сосватать ли его секретаря Хатидже?

— Хатидже, — пояснил Кемаль-ага, — дочь ее дяди по отцу. Круглая сирота, но клочок земли у нее есть. Обрабатываем его мы. Надо ведь помочь ближнему. Ты, значит, надумала выдать двоюродную сестрицу за секретаря бея-эфенди? — обратился он к свояченице.

— На все воля аллаха.

Кудрет едва не пустился в пляс от радости, но виду не подал. Теперь и Идрису фортуна улыбнулась. Неужели им обоим суждено из городских мошенников превратиться в добропорядочных землевладельцев? Все это прекрасно, но что они смыслят в сельском хозяйстве?

Поздно вечером Кудрет завел об этом разговор со своим будущим родственником.

— Думаешь, я больше твоего смыслю? — сказал Кемаль-ага. — Управляющий у нас толковый, он и командует всеми этими батраками и десятниками. А наше дело — есть да пить.

— Все ясно, — усмехнулся Кудрет.

— Будешь управлять свояченицей — это все, что от тебя потребуется. А хозяйство — не твоя забота. Да и не моя.

Как это понимать? «Управлять свояченицей» — это ясно. А вот что значит хозяйство — не их забота? Нет, он не может рассуждать, как этот болван с золотыми зубами. Ладно, сейчас он скрепя сердце промолчит. Но что будет, когда он выйдет из тюрьмы, женится и войдет в свою новую роль владельца огромных угодий? Он привыкнет к своему положению, а привычка, говорят, хуже бешенства.

— Что-то ты призадумался!

Кудрет тряхнул головой и спросил:

— Как обстоят у вас дела с банковскими кредитами?

— С какими кредитами? — не сразу понял Кемаль-ага.

— Как это с какими? Разве во время мотыжения или уборки урожая вам не нужны деньги?

Кемаль-ага рассмеялся:

— Ах, вот ты о чем… Тут, свояк, дело такое: если у власти твоя партия — все прекрасно, как в раю, если не твоя…

— Что тогда?

— Сам понимаешь. Нынче двери всех банков для нашего брата закрыты. Ну, не всех, разумеется. Начисто кредитов нас не лишили, хотя рассчитывать на особую щедрость не приходится. Но ничего — денег не просим ни у друзей, ни у врагов, свои водятся. У тебя, в Анкаре, должно быть, есть связи?

— Это уж совсем другой разговор, — не моргнув глазом соврал Кудрет.

Однако Кемаль-ага остался доволен его ответом и продолжал:

— Словом, кто в оппозиции, тем туго приходится!

— У страха глаза велики! Я хочу сказать, что банковские кредиты — не проблема.

— Даже для тех, кто в оппозиции?

Кудрет поднял на Кемаль-агу твердый взгляд:

— Да, даже для них!

Кудрет, казалось, упрекал его в незнании простых истин, но делал он это корректно — Кемаль-ага не обижался.

«А вдруг завтра он женится на моей родственнице, узнает, что я распоряжаюсь большинством ее земель, и они захотят от меня избавиться?» У Кемаль-аги и своей земли было достаточно, но основной доход он получал с земель свояченицы.

Кемаль-ага теперь уже с опаской поглядывал на бея-эфенди, который сосредоточенно о чем-то думал. Если бы он знал, что все мысли Кудрета заняты свояченицей! Но он этого не знал. А упреки бея-эфенди начинали его раздражать. Каким он был приятным и покладистым поначалу! Смотрел на Кемаля маслеными глазами, произносил медовые речи. А с тех пор, как познакомился с его свояченицей, стал чересчур строгим.