Катрин Панколь - Я была первой

Поначалу он солировал, был внимательным, при­лежным и пребывал в твердой уверенности, что луч­шего любовника в этом мире не существует, и всякая женщина, побывавшая в его постели, просто обязана испытать райское блаженство, но я открыла для себя наслаждение не благодаря его опытности, поскольку действовал он совершенно механически, а благодаря его физической мощи, позволявшей проделывать со мной чисто акробатические трюки, в результате чего я научилась с легкостью достигать того состояния, кото­рое принято называть противным словом «оргазм».

Я была обязана этим чудесным открытием (ко­торое заставляет умирать от нетерпения тех, кто с ним знаком, и возвращает к жизни тех, кто по лег­комыслию обошел его стороной), не нежности, не щедрости, не искушенности своего любовника, но исключительно его широким плечам, мускулистым рукам, поставленному дыханию и физической вы­носливости, а также собственной крайней наблюда­тельности, позволившей испробовать все возмож­ности своего тела, исследовать все его скрытые таланты, изгибаться по всем направлениям, управ­лять им и плавно вести себя к высшей точке. Мой друг мнил себя виновником моей радости и незаслу­женно почивал на лаврах.

Наслаждение, которое я с ним испытывала, его сила и моя слабость еще больше утверждали его в собственной мужественности и льстили и без того нескромному самолюбию. Он гордо выпячивал грудь, подкручивал воображаемые усы и похлопы­вал меня по черепу как верного пса, исходящего слюной при виде супа, приготовленного любимым хозяином. Он ничего не знал о моих секретных уп­ражнениях и был весьма раздосадован, когда пред­ложил мне руку и сердце, ощущая себя Цезарем, снизошедшим до простой галльской крестьянки, но вместо ожидаемых восторгов услышал отказ. Я веж­ливо откланялась и отправилась набираться опыта с другими мужчинами.

Заполучив чудесный рецепт блаженства, я не намерена была ограничиваться мужской особью в единственном экземпляре. Я была на верном пу­ти, где меня ожидали бесчисленные удовольствия, которые можно разделить с другими самцами, более страстными, менее спесивыми, готовым предложить мне нечто поинтереснее роли образцовой супруги, чей удел – плодить детей, вести дом и начищать му­жу ботинки, если тому предстоит ужин с шефом.

– Она ничего, твоя подружка, все при ней, – гово­рит один из его корешей, воспользовавшись неболь­шой передышкой и бросив на меня рассеянный взгляд поверх карточного стола. Они сидят за поке­ром, сутулятся, теребят в руках пивные бутылки.

Я лежу на диване, задрав ноги, я читала, что эта поза стимулирует кровообращение и улучшает фор­му ног. Таким советом пренебречь невозможно: ноги – моя главная гордость. Я пытаюсь уснуть, невзирая на плавающие по комнате клубы табачного дыма и постоянные оклики типа «киска, не принесешь нам еще пива?» Я пребываю в полудреме, поерзываю, пе­реворачиваюсь с боку на бок. Я и слышу, и не слышу о чем они говорят. Я думаю о завтрашнем и обо всех последующих днях, которые с таким мужчиной будут до безобразия одинаковы. Изобретать, желать, пробо­вать, больше, сильнее – эти слова ему неведомы. Воз­можно, он намеренно исключил их из своего лексико­на. Он не любит усложнять. Мои глаза слипаются.

– У нее красивые ножки… Я – пас.

– Даже не столько ножки, сколько бедра, – изрекает мой возлюбленный, глядя в свои карты. – Показывай…

Он открывает карты, а я невольно пытаюсь взглянуть на свои ноги его глазами. Я мысленно де­лю их пополам: бедра и собственно ноги. Пытаюсь представить их отдельно. Значит, он видит меня безногой. Я не знаю что и думать. Я приклеиваю но­ги обратно и обещаю себе разобраться в этом позже. Странная все-таки мысль – разрезать меня на части…

Рядом с ним я открыла безграничные возможнос­ти своего тела. Мои успехи в изучении безграничных возможностей души оказались куда скромнее. Я не знала кто я такая и втайне страдала. На самом деле, я безотчетно ненавидела эту девчонку, неспособную смело выразить свое мнение, изменить манеру разго­вора, поведение, характер. Меня кидало из крайности в крайность: сегодня я была прелестным крошечным игрунчиком, а завтра – воинственной амазонкой, се­годня – покинутой маленькой девочкой, а завтра – спящей красавицей, за которой на горячем коне при­скачет дипломированный волшебный принц.

Я скиталась в лабиринтах собственного подсо­знания, злилась на саму себя, на своих любовников, на весь мир. Я шла от заблуждения к заблуждению, и изо дня в день в недрах моей души росла нена­висть, готовая перелиться через край. Стороннему наблюдателю могло показаться, что перед ним ми­лая прилежная девушка, но внутри меня дымились развалины, я была подавлена, и всякий зверь, осме­лившийся приблизиться ко мне вплотную, риско­вал испробовать на себе острые зубки. Я никого не подпускала близко к себе, тем более – в себя. Желая скрыть от посторонних глаз зыбучие пески своей души, я отгораживалась спасительной стеной жен­ского обаяния, цветастыми веерами, призванными сбить незнакомца с толку. Моими орудиями были мини-юбка, белокурые завлекалочки на лбу, осиная талия, угольно-черные глаза, набеленное лицо, раз­винченная походка. Накрашенная и разодетая, я бы­ла похожа на украденный битый автомобиль, кото­рый ушлый торговец пытается сбыть под видом новенькой сверкающей машинки, безукоризненной с технической точки зрения.

И тут разразилась война.

Сначала принялись воевать между собой разные части моего «я», выдвигавшие совершенно противо­речивые требования, словно желая окончательно ме­ня добить. Потом я, в свою очередь, вступила в не­примиримую схватку с самонадеянными глупцами, пытавшимися решить мои проблемы при помощи поцелуев, обещаний, клятв, признаний в любви и обетов верности. Но все эти горячие компрессы ни­чуть не помогали, хотя я и требовала их на каждом шагу. Я хотела добыть рецепт внутренней гармонии, научиться жить в мире с самой собой.

Вконец сбитая столку, я ожидала получить от сильного пола некую панацею, волшебный эликсир, который позволил бы мне воспрять духом, разо­браться в себе, и убедившись, что все их усилия бес­плодны, безжалостно гнала своих кавалеров прочь.

Потребовалось немало времени, чтобы я приня­ла себя такой, какой была на самом деле, склеила вместе разрозненные элементы своего «я», научи­лась мирно сосуществовать с собственной душой. Затратив уйму времени и сил, я провела настоящее детективное расследование.

Я училась, наблюдая за людьми. Я выслеживала их как заправский частный сыщик, тщательно подбира­ла и анализировала мельчайшие улики, пылившиеся у всех на виду вещественные доказательства, которые так много могли поведать профессионалу. Я дала бы фору любому полицейскому Скотланд-Ярда. Я стала специалистом экстра-класса, людские сердца более не скрывали от меня никаких секретов. Теперь я мо­гу с первого взгляда распознать полуброшеную же­ну, которая пачками глотает Прозак, окунаясь с го­ловой в спасительную рутину повседневности; стерву, изводящую мужчин своими непомерными претензиями; тайную развратницу, прилежно и на­смешливо исследующую мир самцов. Я читаю меж­ду строк едва скрываемое раздражение уставшего мужа, его тлеющую ненависть, мелкие придирки, призванные утаить злость, тайно бурлящую в не­драх его души. Я вижу насквозь неверных мужчин, без запинки выдающих привычную ложь, их наиг­ранную веселость и трусость женщин, упорно не же­лающих видеть правду. Жизнь людей – это беско­нечное поле для наблюдений, где громоздится множество деталей, способных пролить свет на ва­шу собственную жизнь, словно шаг за шагом ища разгадку преступления. Чужое счастье или несчастье можно созерцать бесконечно. Ни один доктор не из­лечит ваш душевный недуг лучше, чем средство, до­бытое путем таких спасительных наблюдений. Вы вдруг отчетливо понимаете, что все бросающееся вам в глаза, раздражающее и донимающее вас в дру­гих, на самом деле в точности отражает ваши собст­венные беды, изъяны и недостатки, в которых вы никогда бы не признались себе, не будь у вас перед глазами столь наглядного примера.

Несколько раз мне казалось, что я вот-вот сверну шею глубоко засевшему врагу, мешавшему мне лю­бить. Но он всякий раз возвращается во всеоружии, коварный и настойчивый. Иногда мне удается удер­живать его на расстоянии, не допускать в мои част­ные владения. Но еще слишком сильны во мне злость, необузданная жестокость и внутреннее на­пряжение, еще слишком часто в ошеломлении, в ис­ступлении я натыкаюсь на бездыханный труп повер­женного любовника, этот изысканнейший трофей, не позволяющий мне воскликнуть: «Я спасена, я спокойна, я готова к примирению», иначе говоря: «Я готова полюбить ближнего, несмотря на то, что этот ближний – мужчина».

Любовь… Это слово подобно кораблю, на палубу которого со всех сторон хлещет вода. Даже Пти Робер трактует его путано. Что значит «любить»? От чьего лица произносится фраза «Я тебя люблю?» Ко­му она адресуется? Что говорящий требует взамен? Или он предлагает свою любовь совершенно беско­рыстно? Как долго это утверждение остается в силе: несколько секунд или вечно? Может быть, эти три слова подобны мыльному пузырю, который лопнет как только довольные любовники ослабят объятия, почувствуют, что получили то, чего им так не хвата­ло, осуществили свою детскую мечту. Откуда берет­ся свойственная нам манера любить? Неужели мы сами воздвигаем это шаткое сооружение? Или кто-то заранее заготовил все штыри и балки, отдельные доски и целые блоки, а мы лишь ощупью продвига­емся по опасному участку, теша себя заблуждением, что мы вольные завоеватели.