Дженнифер Доннелли - Революция

Ознакомительный фрагмент

Несколько секунд я не могу понять, что произошло, а потом до меня доходит: он решил, что я бездомная. Неудивительно, учитывая, что я сижу на скамейке без сапог, а вокруг разложены все мои пожитки.

— Эй! — кричу я ему вслед. — Постойте!

Я хватаю монетку и бегу за ним, в одних носках и с гитарой. Я объясняю, что он ошибся: я не бездомная, просто так выгляжу. И пытаюсь вернуть ему деньги. Нет, говорит он, я неправильно его поняла. Это не благотворительность, а плата за мою музыку. Ему очень понравилось.

Он выглядит так грустно — седой бородатый дедушка в пальто. Возможно, дело в лишней таблетке, которую я проглотила утром, но на секунду я вижу перед собой не старика, а того, кем он был раньше, когда впервые услышал эту песню. Молодой парень посреди Парижа. Наверняка был влюблен, как Леннон. Я смотрю в его печальные, бесконечно красивые глаза и вижу — да, конечно же был.

Он касается шляпы и произносит:

— Благодарю вас, мадемуазель. Прощайте.

И уходит.

Я гляжу ему вслед, потом опускаю глаза на монету в своей ладони. Бросаю ее в карман, сажусь обратно на скамейку и играю.

Нота за нотой.

16

Утро среды.

Один день долой, осталось еще двадцать.

Вчера я гуляла допоздна, чтобы не столкнуться дома с отцом. Он вроде собирался на какой-то ужин, и я решила не возвращаться до его ухода. Несколько часов сидела у реки и играла на гитаре. Потом пошла по барахолкам искать очередные сокровища для мамы. Собрала посылку на почте, отправила Виджею. Потому что, если послать на больничный адрес, доктор Беккер все конфискует. А Виджей может ее навестить и пронести подарки контрабандой. Мы созвонились, и он обещал, что постарается.

Теперь я сижу за длинным обеденным столом, положив перед собой старинную гитару, и вожусь со сломанным замком, пока отец висит на телефоне. Мне нужно с ним поговорить. У меня созрел план. Еще один день вроде вчерашнего я не переживу. Тем более целых три недели.

Отец сидит в дальнем конце стола и разговаривает с Джи по громкой связи. Джи вдается в какие-то подробности о Бурбонах — родственниках Людовика XVI — и о Габсбургах — родственниках Марии-Антуанетты. Я пытаюсь выковырять язычок, чтобы замок можно было как следует запереть. Потому что, если сейчас взять футляр за ручку, не перетянув его ремнем, гитара выпадет и сломается. От одной этой мысли мне становится плохо. Я уже пробовала извлечь язычок скрепкой, но это не помогло. Также не сработали колпачок от ручки, штопор и фруктовый нож. Теперь я вожусь с пластиковой вилкой.

Отец прощается с Джи. Я слишком сильно надавливаю на вилку, и она ломается, кусок отлетает на другой конец стола. Отец молча поднимает взгляд от ноутбука. Я тоже смотрю на него молча. Мы сейчас не ругаемся, а когда мы не ругаемся, нам толком нечего друг другу сказать.

Я спрашиваю:

— Ну что… Значит, Джи подключает сразу три лаборатории? Париж, Бельгия и Германия, да?

— Да. Это довольно сложно, — уклончиво отвечает отец.

— Ничего, я пойму. Я же гений, ты забыл?

Он пропускает это мимо ушей.

— Джи хочет, чтобы результаты анализов невозможно было оспорить. И чтобы важность исследования никто не подвергал сомнению.

— А при чем тут… — начинаю я, но меня перебивает звонок домофона.

— Это такси, — сообщает отец, натягивая куртку.

— Пап, подожди секунду…

— В чем дело, Анди? Мне надо ехать.

— Если я напишу черновик, можно я вернусь домой?

— Ты и так вернешься домой. У нас обратные билеты на двадцать третье.

— А если раньше? Если все будет готово к выходным, можно мне улететь в воскресенье?

— Не уверен, что это хорошая идея.

— Почему? Ты же сказал, что я должна выдать черновой вариант работы, — ну, я и выдам. И я буду хорошо себя вести, клянусь! Буду звонить тебе из Нью-Йорка каждый день. Можешь попросить Руперта Гуда присматривать за мной. Ну или не Руперта, а, скажем, миссис Гупту.

— Вижу, ты все уже продумала. — Отец берет портфель.

— Да.

Он внимательно смотрит на меня, и я отвечаю ему таким же внимательным взглядом и с удивлением замечаю, что он еще сильнее поседел, а вокруг его глаз собрались морщинки, которых я не помню.

— Но мне казалось… Впрочем, не важно. — Он качает головой. — А ведь тебе раньше так нравился Париж.

Мне по-прежнему нравится Париж. Но проблема не в Париже, и мы оба это понимаем. Только я не хочу сейчас это обсуждать. Для разнообразия попробую промолчать. Потому что мне ужасно важно, чтобы он согласился меня отпустить.

— Что ж, будь по-твоему. Но у меня есть условие. Это должен быть хороший черновик. Точнее, просто хорошего мало: чтобы выбраться из ямы, в которую ты сама себя загнала, нужно нечто выдающееся. Я хочу видеть работу на «отлично», не меньше. Ты все еще собираешься писать про музыкальную генеалогию? В формате презентации?

— Да.

— Тогда я жду от тебя хорошего, убедительного предисловия, помимо основной части. Чтобы я понял, как будет выглядеть вся работа, целиком. Причем к основной части должна быть приложена полная библиография, все источники, а также список музыкальных записей и иллюстраций, которые ты собираешься использовать.

Ничего себе. Предисловие и основную часть — и все к воскресенью.

— Договорились? — спрашивает он.

— Да.

Я настроена решительно. Настолько решительно, что гитара отправляется обратно в футляр, а передо мной оказывается одна из книг про Малербо из библиотеки Джи — хотя отец еще не успел застегнуть куртку. Он задерживается в дверях.

— Я рад, что тебя хоть что-то мотивирует, — говорит он. — Даже если это желание быть подальше от меня.

Мне хочется сказать что-нибудь уместное. Доброе, но не лживое, чтобы нам обоим не испытывать потом неловкости. Я упускаю момент. Дверь захлопывается. Пару секунд эхо еще звучит в комнате.

Ну, вот он и ушел. Как всегда.

17

«…таким образом, мы видим, что 1795 год оказался поворотным для Малербо, который именно тогда отошел от принятых в то время музыкальных принципов и создал уникальный гармонический стиль. Как ему это удалось? Какие события обусловили этот прорыв — остается загадкой, как и многое другое о композиторе. Нам ничего не известно о ранних годах жизни Малербо, о его семье и начальном музыкальном образовании. Известно лишь, что осенью 1794 года он прибыл в Париж и стал писать музыку для театральных спектаклей.

В следующей главе мы рассмотрим одну из его ранних работ — концерт в ля миноре, также известный как „Концерт фейерверков“. Происхождение названия — еще одна загадка. В отличие от „Музыки для королевского фейерверка“ Генделя, написанной по приказу английского короля Георга II в честь окончания войны за австрийское наследство, „Концерт фейерверков“ не был заказан монархом, и в исторических архивах нет упоминаний этой музыки в связи с мероприятиями государственного масштаба. В этом произведении недостает сложности и утонченности более поздних композиций мастера, и тем не менее можно утверждать, что это ключевая работа в его биографии. „Концерт фейерверков“, написанный летом 1795 года в Марэ, ознаменовал неожиданную и поразительную смену гармонической ориентации Малербо».

Я откидываюсь на стуле и потягиваюсь. В животе урчит. Смотрю на часы. Почти три, а я до сих пор ничего не ела. Все это время я читала, надеясь узнать что-то новое о жизни Амадея Малербо.

Он действительно человек-загадка. В книге много сказано о его музыке, но почти ничего о самом композиторе. Он приехал в Париж в девятнадцать лет и начал сочинять музыку для городских театров, но потом совершенно неожиданно переключился на то, что сделало его знаменитым. У него не было ни жены, ни детей. К сорока он заработал достаточно, чтобы купить роскошный дом возле Булонского леса. Он умер в пятьдесят восемь лет, завещав дом Парижской консерватории.

Начало положено, но у меня еще вагон работы, причем надо успеть до воскресенья, иначе я никуда не улечу. А я уже забронировала билет. Подобрать удобный рейс до Нью-Йорка, чтобы вылететь утром, а днем уже оказаться дома, не удалось. Я нашла только самолет, который вылетает из Орли в девять вечера, с семичасовой пересадкой в Дублине. Это кошмар, но лучше так, чем торчать здесь до двадцать третьего.

Итак, где еще искать информацию о Малербо?

Гитара по-прежнему лежит в футляре на столе. Я притягиваю ее к себе — хочу повозиться с замком, пока думаю. Джи сказал, что в библиотеке Абеляр хранятся сочинения Малербо. Это в центре Парижа. Можно посмотреть, что у них есть. Возможно, что-то сфотографировать. Использовать и как источник, и как иллюстрации к докладу. Еще можно съездить в дом-музей Малербо, взглянуть на его портрет. Но что дальше? Да уж, Виджей с его затеей по обзвону мировых лидеров невыносимо задрал планку.