Лия Флеминг - Забытые письма

Ознакомительный фрагмент

Да к черту рукоделие!.. Я хочу, чтобы они вернулись… Я хочу только, чтобы мои мальчики снова были дома…

Сельма нагнала Фрэнка на верхней тропинке неподалеку от Совертуэйта, тут можно было срезать путь до Вест-Шарлэнда. Он покачивался на ветру, и если бы она не знала его так хорошо, решила бы, что он пьян. Но ведь Бартли капли в рот не берут – ой, или уже берут? Приблизившись к брату, она уловила непривычный запах.

– Ты не можешь вернуться домой в таком виде!

– Оставь м-меня в покое… Х-хватит понукать… С меня довольно… Я ухожу.

– Уходишь? Куда ты уходишь? – не поняла Сельма и осеклась. – Ты же не…

– Да-да. З-записался сегодня утром, и никто теперь меня не остановит. Единственный парень на всей улице. Не могу больше. Кого ни встретишь, все т-таращатся. В армии я смогу работать с лошадьми. Им нужны хорошие возчики и всадники.

– Но ты не можешь уйти! Отцу нужна твоя помощь! Не оставляй его. Вообрази, что будет с мамой, когда она узнает! Фрэнк, ну как же ты можешь так поступать, думаешь только о себе!

– Нет, Сельма, все правильно. Приходится превратиться в ежика. Свернуться клубком и выставить иголки. Это ты можешь оставаться дома, ты еще в школе, девчонки хорошо устроились. А я больше не могу здесь, идет война.

– Но и мы работаем для фронта! Посмотри, сколько вокруг женщин на мужской работе – кто конку водит, кто снаряды делает. В Совертуэйте даже почтальоном теперь женщина работает. А медсестры! Погляди, сколько их! – горячилась Сельма, обогнав его.

– Ладно, твое мнение ясно. – Фрэнк опустился на камень на краю обрыва, глядя перед собой стеклянными глазами. Выпивка ударила его по ногам, а голова на свежем воздухе начала проясняться. – Ненавижу кузницу. Ненавижу раздувать мехи, разжигать огонь, колотить по раскаленному железу. А он еще вечно на меня нападает. Ты хоть раз видела, чтобы он смеялся?

– Да сейчас особенно не над чем смеяться. А если ты оставишь его одного, и вовсе будет не до смеха. Бедная мама с ума сойдет, оба сына на войне!

– Одним ртом меньше кормить, одной рубашкой меньше стирать.

– Да при чем тут это! Ты оставляешь их в трудную минуту. Никому не станет легче от того, что ты уйдешь в солдаты.

– Мне станет. Я выберусь наконец из нашей богом забытой дыры!

– Не смеши меня, тебе это не идет.

– А ты не указывай, что мне делать и чего не делать, – огрызнулся Фрэнк. – Мы все знаем, ты полна великих идей с тех пор, как увлеклась этим Кантреллом. Да он мигом бросит тебя, нечего и сомневаться.

– Все не так. Мы просто друзья, – вспыхнув, ответила она.

– Расскажи кому другому. Я же видел, как ты складываешь его письма в свою невестину шкатулочку.

– Какую еще невестину шкатулочку? – взвилась Сельма.

– Да ту вот, резную, от бабули Акройд которая тебе досталась. Ты же в ней свои сокровища хранишь.

– Ты рылся в моих вещах?! – возмутилась Сельма, краснея.

– Ага, вот и ты выставила иголки! – рассмеялся Фрэнк, и Сельма невольно засмеялась вместе с ним.

Ох и влетит ему дома… Один за другим все оставляют ее. Их останется всего трое. Но он прав, это его долг. Женщины управятся; вот в школе же мужчины ушли на фронт, и женщины управляются теперь сами. Репетируют выступление на большом благотворительном концерте, младшая группа Сельмы будет гвоздем программы. Так дружно все шьют для них костюмы. Детишки оденутся солдатиками, будут маршировать по сцене и распевать «Долог путь до Типперэри»[11].

Остаток пути они прошли в молчании, и Сельма ломала голову, не жалеет ли Фрэнк о поспешном решении. Даже если так, он слишком горд, чтобы признать ошибку. Да, Бартли редкостные упрямцы, тут уж ничего не поделаешь. Это у них в крови. Но лучше бы мне куда-нибудь спрятаться, когда он сообщит родителям свои новости.

Поезд вез Гая на юг, домой. Он возвращался из полевого лагеря навестить родных и, отрешенно глядя сквозь потемневшее от копоти окно, мечтал, что выходные окажутся для него счастливыми. В каком-то смысле новая жизнь не слишком отличалась от прежней: бесконечные марш-броски, муштра на плацу, стрельбище, заучивание инструкций, тут разбить привал, там подняться по тревоге, пешие вылазки в темноте. Разве что добавилось много теоретических занятий – как заставить других повиноваться тебе, как отдавать приказы и завоевать уважение. Что-то было очевидным, что-то казалось странным, но Гай полагался на учителей и впитывал все, что им давали, полагая, что командирам видней, чему их учить. Ему предстоит повести за собой людей в бой, научить их держать строй. Ему предстоит вселять мужество, вести в атаку и контролировать дисциплину, и слушать его команды должны будут люди гораздо старше и опытней его.

Энгус служил в другом батальоне и, если верить наспех нацарапанным каракулям, которые он присылал, наслаждался вовсю, дорвавшись до настоящих воинских забав. Мамины угрозы вмешаться так и не осуществились, но Гай все же беспокоился, что брат лукавит и недоговаривает всей правды о самочувствии. Они сфотографировались в форме – вместе и порознь, анфас и в профиль. На карточках они вышли неразличимыми. Оба к тому же отрастили усики, чтобы казаться старше, – и светлый пушок теперь легонько щекотал пухлую верхнюю губу.

Одну фотографию он отправил Сельме, и та не вернула ее назад, оставила себе. Хорошо, когда есть девушка, которой ты можешь писать. Можно не морочить себе голову выбором выражений поделикатнее и рассказывать обо всех смешных случаях, которые произошли на учениях, жаловаться на скуку, можно поныть о том, как не терпится поскорей отправиться на фронт. В последнем письме она так много написала о Фрэнке, который сбежал в конную артиллерию, и о том, как ее отец пытается теперь управляться в кузнице в одиночку.

Гай вытащил трубку, задумавшись, а как же он сам справится, когда настанет время и над его головой разорвется настоящий снаряд? Опростоволосится, выставит себя трусом, его переведут в тыл или разжалуют? Да нет, хотелось бы оставить хорошее впечатление о себе, послужить своей родине.

От постоянных тренировок и хорошего питания он возмужал, вытянулся на пару дюймов. Мама наверняка сразу заметит, как он изменился, а отец будет гордиться сыновьями. Они договорились встретиться в ресторане «Трокадеро», а потом вместе пойти в театр в Вест-Энде. Энгус тоже должен приехать с базы в Алдершоте. Они там уже несколько раз встречались с отцом.

Вести с фронта доходили смешанные. Нетрудно догадаться, что потери среди офицеров были гораздо выше, чем среди рядовых. Сводки убитых и раненых в «Таймс» наводили на мрачные мысли, но тем сильнее старался Гай верить в то, что он станет исключением из правила.

Чарльз Кантрелл поджидал его в длинном зале «Трокадеро» на Шафтсбери-авеню. Ресторан был полон военных, и Гай надеялся увидеть и брата где-то поблизости, но отец был один.

– Ну как, сын, хорошо добрался? – улыбнулся отец, пожимая ему руку.

– Энгус не приехал?

– Пока нет. Запаздывает, наверное. Мы оставим его билет у контролеров в Королевском театре, предупредим их. Мама пошла пройтись по магазинам, а ужин я заказал нам в театре. Ну, рассказывай, как твои дела?

Они сели посреди общего гомона и заговорили о понятных им обоим вещах. Теперь, когда Гай тоже в армии, они с отцом еще больше сблизились, некоторая отчужденность, порой сквозившая прежде, пропала, и беседа текла сама собой. И все же Гай то и дело поглядывал то на часы, то на дверь. Брат не появлялся.

– Что ж, молодой человек… Пожалуй, нам пора за мамой, пока она не скупила весь «Дерри и Томс»[12].

И они покинули мужской клуб, намереваясь идти на поиски матери, но та поджидала их внизу в вестибюле. В сиреневом с серым платье она выглядела настоящей королевой. Глаза ее улыбались и светились от гордости за своих мужчин.

– Энгус еще не приехал? Ах, а мне так хотелось, чтобы мы снова побыли все вместе! – Тут Хестер с восхищением оглядела сына: – Гай, ты вырос!

– Он наконец-то научился держаться прямо! – рассмеялся Чарльз. – Не слоняется больше без дела, и вот результат! Поэтому мы выбрали кое-что довольно легкомысленное. Отвлечься от забот, так сказать. «Тетушка Чарли»… Чертовски глупая пьеса, но тебе понравится.

– Так ты уже видел ее? – спросил Гай. – Может быть, тогда лучше выбрать что-то другое?

– Нет-нет, сам не видел, ребята в штабе нахваливали. Так… Я умираю от голода. Где же наш Энгус?

И они поспешили в театр, но кресло Энгуса так и простояло весь вечер пустым. Мать несколько раз порывалась позвонить ему в казарму, но отец и слышать об этом не желал.

Около полуночи в дверь к ним в Саут-Кенсингтоне позвонили. На пороге стоял Энгус и глуповато улыбался.