Татьяна Соломатина - Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47

Ознакомительный фрагмент

С супругой бога Шивы Владимир Сергеевич знакомства не водил. Но на всякий случай утвердительно кивнул.

– Так проходите, чего ж мы на пороге-то?! – мужик включил оскал на всю дозволенную челюстями пропускную способность.

«Импланты у него отменные», – мимоходом отметил про себя Ельский, заходя в широко распахнутую дверь. Стандартная трёшка-«чешка», коридор чистенький, прилично обставленный из бюджетной «Икеи». «Ненаказуемо!» – сказало в голове у зава детской реанимацией и неонатологией голосом бургомистра в исполнении Леонида Броневого из «Того самого Мюнхгаузена». Он даже кривенько усмехнулся. Этнически-принтованный мужик счёл это хорошим знаком.

– К нам пришли! – крикнул хозяин вглубь квартиры.

Первыми в коридор выбежали голые мальчишки. «Семь и пять. Немного пониженного питания, но тургор и цвет кожных покровов в норме», – отметил Ельский натренированным взглядом. «Оспенные» отметины на плечах отсутствовали. «Ненаказуемо!» – бургомистра зациклило.

– Наши старшие. Тоже домашние, – с гордостью объявил неонатологу гостеприимный владелец квартиры. – Позовите маму и присмотрите за сестричкой! – ласково напутствовал он сыновей.

Голые мальчишки с воплями: «Мама, мама, к нам дядька какой-то пришёл!» – унеслись.

– Проходите в зал! – пригласил мужик.

Ельский скинул ботинки. Тапок не наблюдалось. Впрочем, и хорошо. Незнакомые тапки вызывали у Владимира Сергеевича, сибарита и чистоплюя, гораздо большие приступы содрогания, нежели просто грязный пол. Да и пол на вид и даже по тактильным ощущениям грязным не был. Ну просто не к чему придраться!

«Зал» – то есть обыкновенная «большая» комната, объединённая с лоджией, – тоже никаких особых нареканий внутри Ельского не вызвал. Всё та же стандартная мебельная фигня «собери сам». Разве что в излишке плакатов всяческих Будд в позе лотоса по обоям. Гимнастическая стенка и подвешенный к потолку канат в одном из углов. Немедленно вернулись в комнату обнажённые пацаны и стали лазать, как обезьяны, с дикарской бравадой и таковым же любопытством поглядывая на незнакомца.

– Иван, – представился самым незамысловатым русским именем мужик и вполне обыкновенно протянул Ельскому широкую лопатообразную ладонь.

– Владимир Сергеевич, – по многолетней врачебной привычке добавил к имени отчество Ельский.

– Присаживайтесь! – хозяин указал гостю на одно из кресел в стандартной гостиной композиции «диван и два его сына-близнеца».

Иван щёлкнул пультом музыкального центра – и из всех углов негромко полилась заунывная мантрообразная мелодия. Старшенький голыш натренированно поднёс папе ароматические палочки – и Иван возжёг что-то едко-сандаловое. Ельский чихнул. При всей своей пожизненной закалке дезрастворами – начиная со студенчества, когда ему в качестве санитара приходилось иметь дело даже с лизолом, – Владимир Сергеевич терпеть не мог слишком ярких запахов. Не одна понравившаяся ему баба была моментом разжалована только за то, что перебарщивала с духами и ароматизированными дезодорантами. Запах хлоргексидина был ему куда более мил. Или привычен. Что со временем становится подобным.

– Будьте здоровы! – хором выкрикнули малыши.

«Воспитанные! – отметил Ельский. – Господи, что я здесь делаю?! И как мне из всего этого выкручиваться?..»

– Где вы познакомились с Дашей? – прервал его мысли Иван.

– С Дашей?! – переспросил Ельский.

– С Шакти!.. А, ну, значит, ваша жена ездила на Гоа на ретрит! – понимающе всплеснул руками мужик и расслабленно откинулся в кресле.

«Какая из них?!» – ехидно усмехнулся про себя заслуженный многоженец.

– Ну да, ну да… – невнятно пробормотал он вслух, всё ещё не понимая, какое отношение Шакти имеет к неведомой ему Даше и при чём здесь удаление от общества на Гоа?!

– И вас всё ещё обуревают сомнения! – скорее экстатически констатировал, нежели вопросил Иван.

«И какие!.. Знать бы ещё, по какому поводу…»

Впрочем, у Ельского было достаточно опыта общения с подобной публикой и с аналитической функцией было всё в порядке. Так что, очевидно, его приняли за вновь обращённого в очередную секту и сейчас медоточиво будут погружать в, кхм, лоно.

Владимир Сергеевич под гипнотические мантры со скепсисом разглядывал младшенького парнишку, сигающего туда-сюда по перекладинам и бесконечно теребившего свой крошечный пенис.

– Давно головка полового члена открывается с трудом? – деловито уточнил он у папаши.

– Что? А?!

Ельский ткнул подбородком в сторону своей профессиональной озабоченности. Иван посмотрел на сына.

– Ерунда! Плохая экология. Мы вазелиновым маслом мажем.

– Вазелиновое масло – это хорошо.

– Так что, у вас уже есть дети? – дружелюбно поинтересовался Иван.

– Да, – соврал Ельский. – Один. Мальчик. Тоже были такие вот… экологические проблемы. Потому и спрашиваю, – продолжил он лгать. Это было на удивление легко. Сам от себя не ожидал. Если кому и врал прежде – так только бабам. Даже главврачам и начмедам никогда не врал. Не говоря уже о родителях курируемых детей. А тут понесло… – Мне кажется, это всё из-за того, что наших женщин насильственно принуждают рожать в родильных домах. Где они оторваны от ласки, от любви, от природы!

Ельскому стало стыдно. Он даже покраснел. Так очевидно корява была его неумелая попытка лицедейства. Но мужик Иван неожиданно обрадовался и начал нести что-то про доказательные проценты. Владимир Сергеевич даже не слушал. И тут вошла тощая, измождённая женщина в длинной рубахе и тихо присела на диван. Груди у дамы не было вообще.

«Может, только покормила, вот и… Да и, получается, четвёртые сутки всего. Не всего, а уже! – оборвал сам себя Ельский. – Тут или хлестать должно, или смеси. Но тут смесями явно не пахнет».

– Мы всех наших детей рожали дома! Как все нормальные люди! Катюня, покажи фотографии.

Даже не поздоровавшаяся с незнакомцем Катюня – Иван и не подумал представить ей гостя – молчаливой тенью тут же поднялась, достала с полки альбом и протянула Ельскому.

– Садитесь со мной на диван! – хозяин дома сделал своей сожительнице жест, мол, пересядь!

Катюня покорно пересела в кресло. Ельский сел рядом с Иваном.

– Вот, смотрите! Первого и второго мы ещё рожали не по всем правилам. Опыта не было. И единомышленников.

Первые страницы альбома пестрели более молодой – казалось, что лет на пятнадцать, – и более пухлой и жизнерадостной Катюней. Вот она сквозь мучительную боль схватки улыбается в камеру. Вот лежит в ванне, голая, с огромным животом. Вот держит на руках синего скривившегося младенца, соединённого с ней пуповиной. Второго ребёнка – того самого, пятилетнего, теребящего свой крошечный пенис здесь и сейчас, – Катюня рожает в надувном бассейне под руководством какой-то тётки с суровым лицом, вот новорождённого взвешивают на канторе, завернув в незамысловатую авоську. Вот он лежит с подгнивающим блином плаценты на белье в кровавых пятнах. Мозг Ельского даже не прогонял через себя все те ситуации, которые могли случиться с этими новорождёнными. Они у него были как у Хемингуэя Париж – праздник, который всегда с тобой. При его-то колоссальном клиническом опыте!

– И вот только к третьим родам мы пришли к окончательной гармонии! Ещё не успели распечатать. Катюня, ноут!

Катюня всё таким же молчаливым мрачным привидением подала Ивану лэптоп. Хозяин распахнул, нашёл нужную папку, щёлкнул по площадке и подсунул Ельскому картинку прямо под нос.

– Смотрите! Наслаждайтесь! – эйфорично воскликнул он.

Хорошо, у Ельского была крепкая психика и десятилетия медицинской службы за плечами. Потому что «наслаждение» было не для слабонервных. В наполненном водой надувном бассейне, стоящем посреди этого самого «диванного зала», сидели скорченная Катюня с огромным животом, лучезарно-идиотический Иван и оба пацана. Младший – с насмерть перепуганным лицом, справа от мамы, старающийся от неё отпрянуть подальше. Старший – слева от папы, с лицом куда более радостным, чем у младшего (видимо, от облегчения, что его участь не так тяжела, как у младшего брата), но судорожно вцепившийся родителю в плечо. Спустя серию снимков, на которых папа сияет всё сильнее, мама всё больше корчится и страдает, а братики испытывают непередаваемую гамму чувств, можно видеть, что в бассейне уже пятеро. Сморщенная девочка на руках у Катюни. Младший откровенно рыдает – и, судя по разверстой пасти, зафиксированной камерой, – в голос. Старший судорожно цепляется в гладкий бортик надувного бассейна в очевидной попытке бежать. Папа обтирает новорождённую малышку какой-то грязной тряпкой, больше похожей на перегнивший ягель. Разумеется, все они голые. И конечно же на последней серии снимков вода приобретает ржавый оттенок.

Конец ознакомительного фрагмента