Энтони Берджесс - Эндерби снаружи

— Снова загадка, — сказала она. — Только вошли — и уже отправляете загадочное письмо. С загадочной подписью.

— Что? — пискнул Эндерби.

— Простите. Я не могла не заметить. Вы его на сиденье оставили. Извините. Оно лежало с брошюрами и всем прочим, я взяла посмотреть, а там ваше письмо. Зачем теперь притворяться, будто я не знаю вашего имени, правда? Или прозвища.

— О нет.

— Наверняка. Я никогда раньше не слышала такого имени: Пурко. — Так она выговаривала «пуэрко». — Потом подумала, что оно иностранное, поискала в испанском словарике, и, увы, оно там оказалось. Означает «грязнуля».

— Собственно, — импровизировал в бреду Эндерби, — это старое пограничное имя. Я уэльскую границу имею в виду. Семья моя из-под Шрусбери. Я имею в виду, с испанским просто совпадение. Слушайте, я должен отправить письмо. Сейчас вернусь.

Только начав неловко протискиваться сквозь толпу вокруг мистера Мерсера в вязаной шапке, он понял, что поступил глупо, оставив ее даже на пять минут. Она не поверит истории насчет Пуэрко, старого пограничного имени, снова заглянет в испанский словарь, обнаружит другие значения, кроме грязнули, вонючки и прочего. Обязательно. Он помешкал у двери, ведущей в унылый мокрый садик, за которым стояло нечто вроде ресторана, сплошь из больших грязных окон. Надо забрать у нее словарь, опасную страницу вырвать, или целиком его потерять. Или, может быть, прямо сейчас с пятифунтовыми бумажками и антологией экзотических pourboires[56] двинуться в глубь огромного, дождливого, ветреного полуострова, затеряться в пробковых лесах, высохнуть, как виноград, топча горячие белые проселочные дороги? Нет, решил он. У двери стоял тощий бедняк, противореча глухой сырой ночи сигаретными вспышками. Возможно, думал Эндерби, испанизация Джоном-испанцем материнской девичьей фамилии представляет собой историческую фазу развития этого слова, давно пережитую. Но если оно, конечно, подобно итальянскому, и…

— Amigo[57], — обратился Эндерби к мужчине, благосклонно отвечавшему вспышками. — По español, — начал Эндерби. — L’animal[58]. Как будет на español? — И всей грудью всхрапнул и выдохнул, будто вынюхивал трюфели. И увидел, что мужчина позади в ладно сидевшей форме наблюдает с некоторым интересом.

— Entiendo, — сказал тощий бедняк. — Un puerco[59].

Вот так, мрачно подумал Эндерби, стоя в нерешительности на месте, с письмом в руке. Видно, тощий бедняк ждал дальнейших шарад. Мужчина в форме хмурился, в высшей степени озадаченный.

— Un caballo[60], — предложил, заржав, тощий бедняк.

— Si, — пробормотал Эндерби и, споткнувшись о левый сапог мужчины в форме, пошел назад, не отправив письмо.

— Боже мой, как вы быстро, — сказала мисс Боланд.

— Язык, — объяснил Эндерби. — Я же сказал, не знаю языка. Может, можно словарик у вас позаимствовать…

— Так, — заговорил мистер Мерсер. — Все, пожалуйста, встаньте вон там, вокруг багажа. — Довольно быстро они сговорились, рассеянно думал Эндерби, вовсе не в духе откладывания на mañana[61]. — Как вам известно, таможенники тут точно такие же, как везде…

— Старые испанские обычаи, — крикнул мистер Гаткелч.

— …но только немногим придется открыть чемоданы…

— Лишь бы никому их бросать не пришлось, — крикнул мистер Гаткелч, возможно слишком далеко зайдя.

— …знаете, по выбору, выборочный, можно сказать, досмотр.

— Думаю, — обратилась к Эндерби мисс Боланд, — вряд ли у вас может быть такая буржуазная вещь, как багаж, правда? Наверно, спите в рубашке или вообще во всем. — Глаза сверкнули, словно эти слова возбуждали ее.

Эндерби с неприятным чувством ответил:

— Скоро увидите, есть или нет. Я ничем не отличаюсь от любого другого. — Подозрительно на него посмотревший на пути по гудрону мужчина снова сделал то же самое. — То есть, в смысле, — расширил свое утверждение Эндерби, — личного имущества и тому подобное.

— Немножко похоже на опознание, да? — хихикнула мисс Боланд. — Очень волнует.

Все стояли возле груды багажа, а служащий в фуражке с козырьком тигром в клетке прохаживался перед отрядом искателей развлечений, сложив за спиной руки. Эндерби увидел, что это мужчина снаружи, хмурившийся над его поросячьим хрюканьем. Мужчина остановился лицом к ним. Брылы, не лишенные сходства с ихним каудильо, даже аллеломорфная форма бровей; может быть, дальний родственник, которому режим был вынужден найти работу. Он стал сурово тыкать в людей пальцем. Ткнул и в Эндерби. Тот сразу оглянулся в поисках мужчины с лишним багажом. Обнаружил его и спросил:

— Где он?

— Что? Он? А почему вы свой не покажете?

— Есть причины, — сказал Эндерби. — Вещи, которых никто видеть не должен.

— Думают, будто там воровская добыча. Ничего себе, я бы сказал, свобода. В любом случае, мне нечего бояться. — И указал на сверхнормативный чемодан.

Эндерби потащил его к таможенной стойке. Служащий уже деликатно надел очень чистые белые хлопчатобумажные перчатки. К багажу большинства пассажиров он относился поверхностно, а к мнимому багажу Эндерби очень внимательно. На дне сумки под мужскими бермудскими шортами обнаружились три книжки в цветистых бумажных обложках, выглядевшие вполне безобидно на лондонском аэровокзале. Здесь же, в подавленной и подавляющей католической стране, где лишние воинственные страсти выливаются в бое быков, они вдруг вспыхнули обещанием исключительной непристойности. Мисс Боланд, хотя и не вошедшая в число избранных предъявителей багажа, держалась рядом с Эндерби и все видела.

— Грязь, — с усмешкой сказала она.

Служащий поднял книжки почти к портрету каудильо, как бы ожидая проклятия из его уст.

— Кто начнет торги? — вставил мистер Гаткелч.

На обложке сияли три аллотропа типичных слабоумных блондинок, перепуганных и раздетых.

— Pornográficos, — объявил служащий. Все кивнули, довольные, что понимают испанский. А потом он прямо на Эндерби хрюкнул, повторил его собственную пантомиму добычи трюфелей и добавил: — Puerco.

— Ясно, ясно, — проговорила мисс Боланд со сдержанным удовлетворением, прижимаясь к Эндерби сбоку. — Вот как произносится. А означает «свинья». Стало быть, вас здесь знают. Вы в самом деле темная лошадка. Свинья, я хотела сказать, свинья грязная.

Из одной высоко поднятой книги вывалились два плоских квадратных пакетика. И упали на чье-то благопристойное белое белье, выложенное для осмотра. Все мужчины сразу поняли, но какая-то пожилая женщина, явно отгороженная от мира, сказала:

— Что это за колечки? Зачем они нужны?

Послышался стон мужчины, способного лучше всех объяснить: предметы явно стороннего, не супружеского предназначения. Служащий вытер руки в хлопчатобумажной перчатке одну о другую, сделал преувеличенно негодующий и отвергающий жест и ко всем повернулся спиной.

— Ipocritico[62], — пробормотал Эндерби. Либо служащий не услышал, либо итальянский язык отличается от испанского.

— Добродетель вознаграждается, — ныл мужчина с лишним багажом. — Этот урок я запомню. — Жена его смотрела в сторону, ничего общего с ним иметь не желая, но нынешней ночью в заграничной спальне сырой темной Севильи, города Дон Жуана, разверзнется ад. — Вы меня унизили, — нелогично упрекнул он Эндерби. Остальные озадаченно хмурились, медленно соображая. Даже мисс Боланд.

Мисс Боланд взяла Эндерби за руку и сказала:

— Пошли, Пигги.

Влияние луны сильно способствует либерализации, горько думал Эндерби. Мистер Мерсер усталым тоном звал всех к ждавшему автобусу.

3

Через час обессиленный Эндерби лежал на кровати в отеле. Он бросил в ящик в вестибюле отеля письмо, обнаружив в своем маленьком казначействе чаевые песеты и получив возможность купить марки у усатой дуэньи, которая с достоинством зевала за администраторской стойкой. Казалось, никто из служащих отеля, должно быть уставших или гордо презирающих прибывавших по ночам постояльцев, даже минимально не взволнован новостями о кончине британского поп-певца. Значит, пока все в порядке. Хотя ненадолго. Конечно, многое зависит от главного хранителя тайны истинной личности Хогга, а именно от проклятого Уопеншо; многое зависит от фотографии Хогга в завтрашних газетах; немногое зависит от семантических исследований мисс Боланд слова puerco.

Скоро, когда он себя почувствует не таким обессиленным, надо будет пойти повидаться с мисс Боланд. Она на этом же этаже отеля, который называется «Марруэкос», всего через пару дверей. Вскоре Эндерби заказал бутылку «Фундадора» и стакан. С «Фундадором» он познакомился в «Поросятнике»: нечто вроде пародии на арманьяк. Пил он его от нервов, лежа на кровати, застеленной покрывалом цвета вареной печенки. Обои цвета кошенили. Картин на стенах нет. Все абсолютно голое, и эту наготу он ничем не прикрыл. Ничего в гардеробе, никакого багажа на полке для багажа в ногах кровати. В открытое окно начинал дуть горячий ветер, соответственно кошенильным стенам. Горячий ветер раздробил тучи, открыв уже испанскую луну, деталь сценической декорации Дон Жуана. Мисс Боланд в благоразумном ночном пеньюаре накручивает сейчас волосы на бигуди, глядя на луну. Luna. Может быть, поищет это слово в сумочном словаре.