Грэм Джойс - Как подружиться с демонами

В сущности, в нем было что-то отталкивающее. Я аж за милю видел слова «кандидат в самоубийцы», начертанные морщинами на его озабоченном лбу. С таким поведешься — от него и наберешься. Словом, тогда, в колледже, я планировал только выяснить, что за хрень он затеял, и не возиться с ним ни минутой дольше.

Как он и просил, я сунул ему бумажную салфетку. Не то чтобы он уверенно мною командовал, просто чуток шарил в психологии и верно рассудил, что больше я его бить не стану. Фрейзер просек: не успел я дать ему в рыло, как сразу же пожалел об этом.

Он уселся, запрокинул голову и прижал мою салфетку к носу, чтобы унять кровотечение.

— Мне до одного места, что ты там устроил на чердаке. Я только хочу знать, при чем тут я?

Фрейзер медленно покачал головой. Говорить ему было трудно. Кровь из носа теперь лилась прямо в горло, так что пришлось наклониться вперед.

— Ты не поймешь, — сказал он. Или что-то наподобие этого. — На тебе это никак не сказалось бы.

— Что? Что не сказалось бы?

Фрейзер лишь отмахнулся:

— Ты должен отвезти меня в больницу. Мне надо показаться врачу.

Я подошел к нему, присмотрелся к носу. Много крови, в основном спереди на футболке, но вроде бы не сломан. Я тронул его нос указательным пальцем.

Фрейзер заорал как резаный. Очевидная симуляция. Ничего страшного с его сопаткой не произошло — так я ему и сказал. Я схватил его за нос и подергал из стороны в сторону.

На этот раз он завопил еще громче, и у меня не осталось никаких сомнений: бьет на жалость, и только.

— Я сейчас в обморок хлопнусь. Хотя бы такси вызови. Трудно, что ли?

— Не бухти, Фрейзер! Я бью людей в нос не для того, чтобы через пять минут вызывать им такси.

Он встал, покачнулся, а потом, тяжело ступая и все еще прижимая к носу пропитанную кровью салфетку, побрел к выходу. Театральность происходящего просто бросалась в глаза. Был бы я хоть чуточку мстительнее, зарядил бы ему еще раз, да посильнее. Я последовал за ним в коридор.

Я думал, что он поковыляет к себе, и решил пойти за ним, но он устремился к выходу на улицу, а затем на автостоянку.

— Ты куда это лыжи навострил? — крикнул я.

Он снова от меня отмахнулся. Забрался в машину — «фиесту» с кучей вмятин и выхлопной трубой без глушителя — и завел двигатель. Переключая передачи свободной левой рукой и удерживая руль локтем правой, он с ревом вывел машину-горлопанку со стоянки.

Я вернулся к себе. Кровь забрызгала стену точно по диагонали. И еще ковер заляпала. Следующие сорок пять минут я с дотошностью лаборанта наводил в комнате порядок. Теперь, оглядываясь назад, я спрашиваю себя — неужто мне чутье подсказало, что кровь Фрейзера заразна?

Надеясь выкинуть все это из головы, я спустился в бар студенческого сообщества и загрузил в себя шесть пинт биттера.

— Что это у тебя на шее? — спросила девушка, стоявшая за стойкой. Это была Линди, наполовину китаянка, одна из тех пяти студенток с фотографий.

— Что?

— У тебя на шее. Похоже на кровь.

— Это не кровь.

— А что тогда?

— Кровь.

Я отвернулся от Линди и через пять минут ввязался с каким-то студентом в бессмысленный и ожесточенный спор о том, заслуживает ли Боб Дилан хоть одного доброго слова.

Вернувшись в Лодж, я увидел свет под дверью Фрейзера. Жил он, между прочим, как раз подо мной. Я по-прежнему был очень зол, а пиво лишь подогрело мой гнев, так что я решил зайти и потолковать с ним еще разок. Я собирался молотом обрушиться на его дверь, но что-то заставило меня постучаться очень тихо, едва ли не украдкой.

За дверью послышалась какая-то возня, затем все стихло. Я стоял и прислушивался. Казалось, он что-то собирает и прячет. Я постучал снова.

— Одну минуту! — крикнул он и почти сразу же открыл дверь, кивком приглашая меня войти.

Комната меня удивила. Стены были увешаны всякой всячиной: пожелтевшими книжными страницами, газетными вырезками, фотокопиями, в которых кто-то выделил отдельные строчки светящимся маркером. Но все это затмевал нос Фрейзера, раздувшийся, как тепличный помидор-переросток. Может, опять пиво виновато, но я с трудом подавил смешок. Фрейзер это заметил.

— Рад, что тебе весело. А вот в больнице подтвердили перелом, так что буду весьма признателен, если ты больше не станешь его трогать. Сказали, до свадьбы заживет, но мне все еще очень больно.

— Мне жаль, — сказал я.

— Извинения приняты.

— Я не извинялся! — возразил я.

— Ты же сам только что сказал.

— Я сказал, что мне жаль, но не извинялся. То есть мне жаль, но я не жалею, что его сломал. Что дергал — да, что сломал — нет.

— Да ты на бровях!

Я вздохнул. Он был прав: я выдул натощак шесть пинт пива. Я разыскал стул и плюхнулся на него.

— Выкладывай, — приказал я.

Он подбоченился и сердито вылупился на меня:

— Я-то выложу. Расскажу все как на духу. На самом деле мне до смерти хочется кому-нибудь рассказать. И я даже рад, что все открылось. Но я и слова не пророню, пока ты бухой.

— Рад, что открылось что?

— Узнаешь, когда проспишься.

— Не гони, давай рассказывай.

— Как только проспишься.

— Колись давай, а то я тебе второй нос сломаю.

— Послушай, ты пьян в стельку. Забудь об этом пока. Утром я тебе все расскажу. Но сейчас лично я ложусь спать. А ты как знаешь — можешь остаться тут, можешь уматывать.

С этими словами Фрейзер скинул туфли, стянул носки и завалился в кровать. То, что он лег не раздевшись, меня совсем не удивило. Он всегда и выглядел, и смердел так, будто спал в одежде, а теперь я в этом убедился. Он повернулся ко мне спиной и либо закрыл глаза, либо уставился в стену. Передо мной стоял выбор: стащить его с кровати или уйти.

Я еще раз осмотрел комнату. Листы из книг, вырезки и фотокопии на стенах намекали, что хозяин малость чокнутый. Мне было любопытно, что подумал об этом Дик Феллоуз. Более пристальный взгляд на этот неряшливый коллаж показал, что часть листков — футбольные турнирные таблицы; правда, они чередовались с отрывками из Библии, а конспекты соседствовали с красочной рекламой газонокосилок.

Фрейзер стал — или притворился, что стал, — посапывать. Может, такой звук получался из-за распухшего носа. Я подумал, не двинуть ли ему еще раз, да посильнее, скажем по ноге. Но все же оставил его в покое — пусть себе дрыхнет.

ГЛАВА 11

Вернувшись с обеда, Вэл сообщила мне, что какой-то человек приковался к ограде Букингемского дворца. Типичная, заурядная послеобеденная новость — что-то такое как раз и ожидаешь услышать, протирая штаны в одном из лондонских офисов. Между тем мне надо было позвонить младшему министру насчет этой злосчастной молодежной инициативы. Секретарь, бодро чирикнув, переключила меня на какого-то клерка — из тех, кто определенно не чирикает, зато усердно пудрит носы помощникам младшего министра. Тот сообщил, что начальника нет на месте.

— А это не он, случаем, приковался к ограде?

— Простите?

— Шутка. Невинная острота.

— С кем я разговариваю?

Я уже представился этому дурику, но все равно повторил свое имя, звание и номер.

— О, — наконец-то дошло до него. — Мы, собственно, как раз хотели узнать, можем ли рассчитывать на вашу поддержку.

— Я звоню именно по этому вопросу.

— Так да или нет?

— О господи, — едва не вскричал я. — Передайте ему, что я звонил. — И бросил трубку.

Бывают дни, когда ни до кого невозможно достучаться; тебя охватывает слабость, которая, спускаясь по позвоночнику, оседает где-то в районе коленок, так что даже просто встать — и то сил нет. Зато в такие дни можно без опаски перезванивать кому угодно, потому что те, кого ты не хочешь слышать, наверняка будут отсутствовать. Потом им, в свою очередь, придется перезвонить тебе — и так по кругу. У меня уже накопилось семь таких звонков. Есть в этом что-то от азартной игры: продолжаешь испытывать судьбу просто из интереса. Везение закончилось на восьмом — когда я позвонил скаутам. Они пытались замять неприятность с одним из членов правления, которого застукали за просмотром детской порнографии в интернете. Не повлияет ли это на их финансовые перспективы? — интересовались они. Меня так и подмывало огрызнуться: «Еще как!»

Мой мобильный ожил, когда я советовал им, как лучше подготовить заявление для прессы. Антония. Она очень редко мне звонила, а уж на мобильник и вовсе почти никогда.

— Привет, Антония. У меня тут разговор на другой линии. Давай я тебе перезвоню.

— Это очень важно, любовь моя.

То, как она сказала «любовь моя», заставило меня мигом избавиться от скаутов.

— Ладно. Что стряслось?

— Помнишь Шеймаса? Старого вояку, которого ты ко мне прислал?

— Да. А что с ним?

— У него кто-нибудь есть? Какая-то родня? Кто угодно?