Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы: Сочинения

Он смотрел на водителей, давивших на тормоз и в то же время на газ. Им не терпелось, как и музыкантам, быстрее кончить эту церемонию и дать волю машинам. Автобусы заказные, с предприятий. Их выпросили родственники умершего. Водители после похорон получат по бутылке — таков обычай.

Егор Иванович плелся в конце процессии и смотрел на прохожих: они замедляли шаг. Некоторые спрашивали, кого хоронят. Хоронили старика, его погодка: умер от инфаркта Не могут люди спокойно пройти мимо похорон.

Егор Иванович наблюдал за людьми. Они пристроились, как и он, к процессии. У мужчин не сняты головные уборы, но лица — серьезные. Они тихо переговаривались. Спрашивали о покойном: кто был, где жил и работал. Несколько дней назад никого не интересовало, кто он, а вот теперь, стоило ему умереть, и им интересуются.

Подпирая похоронную процессию медленно двигался маршрутный автобус. Водитель затягивался сигаретой и тоже давил на тормоз и газ. «Но ты-то куда торопишься, — подумал Егор Иванович, — или твоя заработная плата зависит от количества рейсов?» Автобус полупустой. Пассажиры через лобовое стекло наблюдают за процессией. Кто-то из них торопится. Вот миловидная девушка поглядывает на часы. Возможно, на свидание опаздывает. И еще один маршрутный автобус встал вслед первому. А такси, следуя за автобусом, не выдерживает медленной езды, это не по нему, оно — обтекаемое, оно для скорости, сворачивает на другую улицу и, развернувшись, мчит солидного мужчину-пассажира в обратную сторону, в объезд. Или мужчина торопится, или таксист хочет быстрее отвезти пассажира и, взяв с него чаевые, найти нового.

Взгляд с такси перевел на автобус: водитель, наверное, по просьбе пассажиров открыл переднюю дверь. Девушка из него вышла первой и, обгоняя процессию и срезая угод бегом направилась к остановке автобуса, надеясь — а вдруг повезет — успеть на стоящий автобус.

Траурная процессия вышла на площадь. Здесь — бойкий перекресток. Машины, скрипя тормозами, останавливаются. Водители, поняв, что через минуту процессия вольется в улицу и загородит проезд медленно объезжают ее и давят на газ.

Автобусы, высадив пассажиров, трогаются и, нарушая правила дорожного движения, въезжают в улицу с односторонним движением навстречу идущему транспорту. Проехав квартал, выворачивают на свою сторону и тоже давят на газ. Но не все водители нарушают правила движения, и на площади образовывается пробка.

Егор Иванович наблюдает за водителями. Он стоит в начале бульвара. Одни нервно курят, другие, глядя на похороны, разговаривают с пассажирами, третьи с грустью смотрят на процессию. Но одно у них общее: едут медленно и давят на газ и тормоз.

На площадь въезжает украшенная лентами «Волга», на радиаторе — наряженная невестой кукла, над кузовом машины — два блестящих кольца, и останавливается. За ней еще три машины. Егор Иванович пытается рассмотреть невесту и жениха, он впервые увидел: свадьба встретилась с похоронами. Неприятна для молодых такая встреча, но что поделаешь — надо покорно ждать.

С бульвара шагнула пожилая женщина и спросила знакомую:

— Кого хоронят?

— Ильченко. Илью Ильковича. Татьянин дядька. Он напротив меня жил.

— А-а-а, — протянула женщина, — отмучился.

Услыхав, что покойника звали Илья Илькович Ильченко, приостановился: ёкнуло его сердце и, шагнув, спросил:

— У Ильи Ильковича был на правой щеке шрам?

— Был, — ответили женщины, и он нагнал гроб с телом покойного.

Гроб поставили на табуретки. Все, дальше не понесут. Егор Иванович глядел на лицо покойного. По нему ползла муха. А вот и вторая села на самый кончик носа. Нет, не мог он признать Илью Ильковича Ильченко. Только шрам, косо перечеркивающий щеку, говорил: это он.

«Да, это Илья Илькович Ильченко. Не может быть такой второй Илья, да еще Илькович, и с таким же шрамом на правой щеке», — думал он, разглядывая в гробу покойного.

Гроб с телом подняли и поставили на машину.

Родственники покойного сели на скамейках, возле гроба, вдоль бортов машины. Участники похорон разместились в автобусах, а Егор Иванович зашел в «пазик» и сел сзади музыкантов. Решил проводить в последний путь Илью Ильковича, и этим как бы облегчить саднящую душу.

В автобусе люди разговаривали, а он, склонив голову, думал, и думал тяжко. «Что же такое? Через сорок девять лет встретился, и не с живым, а с мертвым. Вот жизнь! Да ведь это рок какой-то. Вторую неделю только о том и думаю, и Ильченко вспоминал, и надо же, надо, встретил, и мертвого». И выступили, выступили скупые слезы у Егора Ивановича, и не стал он их смахивать, и поплыла, поплыла перед ним спинка сиденья, и он закрыл глаза.

Автобус остановился возле сторожки, обыкновенного деревянного дома. Все вышли, а молодой человек со шрамом на лице и с прокуренными усами спросил калмыка-трубача:

— А вы какой веры?

— Буддийской, — ответил трубач.

— А что вы в оркестре и православных хороните?

— А мне какая разница, деньги платят, и дую. На том свете все равны. Мне как-то сторож кладбища рассказал, как он в ресторане подцепил деваху. Ну, привез ее на такси сюда, переспали они, а утром она захотела на двор, открыла дверь и обмерла: на нее смотрели тыщи крестов и памятников. Так вот, я эту деваху видел — мусульманка она. С православным переспала на православном кладбище, и для сторожа православного вера была ни при чем. Кто платит — тот и погоняет.

Седой мужчина с копной пышных, зачесанных назад волос тронул за локоть молодого человека со шрамом и тихо сказал:

— Зачем ты. Видишь, он выпивши…

Гроб понесли на полотенцах в гору, к могиле. А тут оркестр грянул, и снялось несколько испуганных голубей, и захлопали они крыльями, выше поднявшись.

Егор Иванович сзади шел, и на него несколько раз смотрели мужчины из процессии — не косо — а с любопытством: чужак затесался.

На всех православных кладбищах страны снуют бичи и юродивые, в надежде тяпнуть рюмку-другую и предлагают услуги. Но они не столько помогают, сколько толкутся под ногами.

Около могилы гроб поставили, и родственники, не суетясь, подходили к покойному и прощались. Некоторые целовали его в лоб, иные не решались, а, постояв в изголовье, отходили. Егор Иванович, закурив сигарету, в стороне стоял и с грустью смотрел на последние почести, оказываемые покойному. В душе у него шла война: как быть?

Подошел мужчина и тихо спросил:

— Вы кто будете?

Ждал такой вопрос Егор Иванович, и ждал давно и, не смутившись, ответил:

— С Ильей Ильковичем я вместе сидел… Меня зовут Егор Иванович.

— А-а-а, — протянул мужчина. — Я его старший сын, Виктор.

Гроб опустили в могилу, и первые горсти земли забарабанили о крышку звонко. Две горсти бросил и Егор Иванович, и тут же следом мужчины заработали лопатами, и стонал гроб от ее ударов, но все глуше, глуше.

Когда могилу зарыли, установили памятник и обложили венками, люди встали под раскидистым деревом.

— Помянем отца, — сказал Виктор.

Из сумки достали закуску, из другой — водку, и люди, выпивая, стоя закусывали.

— Егор Иванович, помяните отца, — сказал Виктор.

Он выпил стопку и закусил хлебом с колбасой.

Вот и по второму кругу стопка пошла, и Виктор сказал:

— Поминки в столовой. Здесь только водкой поминаем. В столовой я подписку дал, чтоб без водки. Сейчас — так, — он чуть помолчал. — Да и водку-то пришлось у грузчиков брать, заведующая сказала, чтоб в очереди стояли. Похороны там, или свадьба, им разницы нет. А я бросил на лапу грузчикам, и они сделали.

Кто-то уже и по третьей прикладывался, но люди редели, спускаясь к автобусам. Егор Иванович с Виктором шли последними.

В столовую люди тянулись: кто руки мыл, кто у дверей стоял, куря и болтая — языки развязались.

Подали борщ из квашеной капусты, и ложки стучали редко. Ждали второго. А вот и оно появилось — гуляш с картофельным пюре. Многие впервые поминали покойного без водки: нарушен русский обычай — и обед поминальный драл глотку.

Из столовой люди расходились группами. Некоторые сбрасывались, шаря по карманам.

Виктор, подойдя к Егору Ивановичу, сказал:

— Пойдемте к нам. Еще помянем.

Он шел среди родственников Ильи Ильковича, и так скверно было у него на душе: предателем себя чувствовал.

В квартире в нос ударил трупный запах. Родственники покойного сели на диван и стулья. Виктор сказал:

— Это Егор Иванович. Он вместе с отцом сидел в лагере, — и, посмотрев на него, спросил: — Вы у нас бывали?

— Нет.

Пожилая женщина в черном сидела на стуле и утирала платком слезы. Виктор шагнул к ней и, положив руку на плечо, тихо сказал:

— Хватит, мама.

Не думал Егор Иванович, что с похорон попадет в квартиру покойного, и, посмотрев на вдову, опустил взгляд; потом, подняв, оглядел родственников покойного — они смотрели на него изучающе, и с хрипотцой сказал: