Майкл Чабон - Приключения Кавалера и Клея

Однако, подобно новостям про Гентский договор для генерала Ламберта в Билокси, пришедшие слухи о решении суда уже опередили некоторые важные события.

— Сегодня, — заявил Анаполь, — я убил Эскаписта.

— Что?

— Я его убил. Или, так скажем, отправил в отставку. Я позвонил Луису Ницеру и сказал ему: Ницер, ты победил. С сегодняшнего дня Эскапист официально в отставке. Я сдаюсь. Я бросаю борьбу. Я подписываю ему смертный приговор.

— Но почему? — спросил Джо.

— Я уже несколько лет терял деньги на изданиях Эскаписта. По-прежнему оставалась некоторая ценность в определенной собственности, знаете, в различных лицензионных договорах, так что я продолжал его издавать — просто чтобы сохранять жизнеспособность торговой марки. Но цифры тиражей уже немалое время резко падали. Супергерои мертвы, мальчики. Забудьте про них. Наши главные тиражные продукты — «Скоффло», «Пасть Ужаса», «Сердца и Цветы», «Бобби Соке» — все это не книжки про супергероев. Ни одна из них.

Джо уже узнал про это от Сэмми. Эпоха костюмированного супергероя давно прошла. Ангел, Стрела, Комета и Плавник, Сноумен, Сэндмен и Гидромен, Капитан Отважный, Капитан Флаг, Капитан Свобода, Капитан Полночь, Капитан Риск и Майор Победа, Огонь, Вспышка и Луч, Монитор, Страж, Щит и Оплот, Зеленый Фонарь, Красная Пчела, Багряный Мститель, Черная Шляпа и Белая Полоса, Котмен с Котярой, Буллетмен с Буллетершей, Хокмен с Хок-дамой, Звездный Парень с Полосатой Девицей, Доктор Полночь, Мистер Террифик, Мистер Пулемет, Мистер Алый с Мисс Викторией, Кукламен, Атом и Минимикрон — все они пали под напором крутящихся лопастей молотилки меняющихся вкусов, упадка чтения книг, пришествия телевидения, перенасыщения рынка, а также того непобедимого врага, что стер с лица Земли Хиросиму и Нагасаки. Из великих героев сороковых лишь колоссы «Нэшнла» — Супермен, Бэтмен, Чудоженщина и еще немногие из той когорты — маршировали себе дальше с большей или меньшей регулярностью, а также каким-то коммерческим прибытком. Но даже они вынуждены были со страданием взирать на недостойное зрелище того, как их тиражи военного времени урезаются наполовину или еще круче от получения разных дополнений в изданиях, где они прежде единолично царили, или от вынужденного навязывания им все множащимся числом отчаявшихся авторов различных фокусов и новинок для привлечения внимания публики. Чего там только не было! Было решительно все, от пятнадцати разных оттенков и вкусов «Криптонита» до «Бэт-собачек», «Бэт-мартышек» и мелкого зануды с магическим приводом, известного как «Бэт-крошка».

— Он мертв? — с удивлением произнес Сэмми. — Просто не верится.

— Уж ты поверь, — сказал ему Анаполь. — А после этих слушаний вообще вся индустрия будет мертва. Вы, мальчики, первыми об этом услышите. — Он встал. — Вот почему я выхожу.

— Выходите? Вы хотите сказать, что продаете «Эмпайр»?

Анаполь кивнул.

— После того как я позвонил Луису Ницеру, я позвонил своему адвокату и велел ему немедленно начинать работать над документами. Прежде чем там рухнет крыша, я хочу какого-нибудь сосунка туда посадить. — Издатель оглядел стопки и ящики. — Ну здесь и кавардак, — сказал он. — Знаешь, Кавалер, ты всегда был неряхой.

— Это точно, — отозвался Джо.

Анаполь пошел было к двери, но затем повернулся.

— Помните тот день? — спросил он. — Вы двое пришли ко мне с тем рисунком Голема и сказали, что сделаете мне миллион баксов.

— И сделали, — сказал Сэмми. — Куда больше миллиона.

Анаполь кивнул.

— Доброй ночи, мальчики, — попрощался он. — Удачи вам.

Когда издатель наконец ушел, Сэмми сказал:

— Хотел бы я иметь миллион долларов. — Он произнес это с нежностью, наблюдая за чем-то прелестным и незримым прямо у себя перед глазами.

— Зачем? — поинтересовался Джо.

— Я бы купил «Эмпайр».

— Ты? А я думал, ты ненавидишь комиксы. Они тебя смущают. Будь у тебя миллион долларов, ты смог бы сделать все, что только захотел.

— Ага, — кивнул Сэмми. — Ты прав. О чем я вообще толкую? Просто ты чертовски меня завел этой своей штуковиной с Големом. Ты всегда находил способ вот так вот ломать к чертям все мои приоритеты.

— Я? Правда?

— Ты всегда обставлял все так, будто верить в весь этот вздор — очень классно.

— По-моему, это и впрямь было очень классно, — сказал Джо. — Не думаю, что нам обоим вообще следовало останавливаться.

— Ты был разочарован, — напомнил ему Сэмми. — Тебе до смерти хотелось каких-нибудь реальных немцев крошить.

Джо так долго не отвечал, что почувствовал, как его молчание начинает о чем-то говорить Сэмми.

— Угу, — наконец буркнул он.

— Так убил ты этих немцев?

— Одного, — ответил Джо. — По случайности.

— И ты… тогда ты почувствовал…

— Тогда я почувствовал себя самым худшим подонком на всем белом свете.

Сэмми лишь хмыкнул. Снова повернувшись к последней главе «Голема», он стоял, глазея на один из рисунков. Языком колокольчика на косяке райских врат там служил человеческий череп.

— Забавно вышло с Эскапистом, — сказал Джо, вдруг чувствуя, что хочет обнять Сэмми, и тут же понимая, что никогда раньше ничего подобного не проделывал. — То есть не забавно, но все же…

— Да, ничего забавного.

— Тебе грустно?

— Немного. — Сэмми оторвал взгляд от последней страницы «Голема» и сжал губы. Казалось, он светит фонариком в какой-то мрачный уголок своих чувств, проверяя, нет ли там чего-то такого. — Но не настолько, как мне вообще-то казалось. Все это было… знаешь… так долго. — Сэмми пожал плечами. — А ты что думаешь?

— То же, что и ты. — Джо сделал шаг к Сэмми. — Все было очень долго.

Он неловко обнял Сэмми за плечи, и тот повесил голову. Кузены немного покачались взад-вперед, вслух вспоминая то утро в 1939 году, когда они принесли в Крамлер-билдинг Эскаписта и компанию схожих искателей приключений. Сэмми тогда насвистывал «Френези», а Джо то и дело с восторгом и неистовством выполнял воображаемый удар, только что нанесенный им в челюсть Адольфа Гитлера.

— Славный был денек, — сказал Джо.

— Один из самых лучших, — согласился Сэмми.

— А сколько у тебя все-таки денег?

— Не миллион. Это точно. — Сэмми освободился от руки Джо. Глаза его сузились, а вид вдруг стал какой-то по-анапольски хитрый и проницательный. — К чему это ты? Кстати, Джо, а у тебя сколько?

— Миллиона, пожалуй, там нет, — сказал Джо.

— Миллиона? Ты хочешь сказать… ах, те деньги.

Каждую неделю в течение двух лет, начиная с 1939 года, Джо откладывал деньги в фонд, предназначенный им для поддержки своей семьи, когда она доберется до Америки. Он предчувствовал, что здоровье у его родных может быть неважное, что им трудно будет получить работу. Больше всего ему хотелось купить им дом — отдельный дом на своем собственном клочке травы где-нибудь в Бронксе или в Нью-Джерси. Джо хотелось, чтобы его родные больше ни с кем и никогда не делили крышу. К концу 1941 года он уже откладывал более тысячи долларов за раз. С тех пор — не считая тех десяти тысяч, что были потрачены им на то, чтобы обречь пятнадцать детей вечно лежать в донном осадке Среднеатлантического гребня, — Джо едва этих денег касался. Собственно говоря, за время его отсутствия счет еще больше возрос — благодаря доходам от радиопередач про Эскаписта, исправно выходившим в эфир вплоть до 1944 года, а также двум массивным единовременным выплатам, которые Джо получил в качестве своей доли от сделки с «Парнасом» на предмет сериала.

— Да, — сказал он. — Они по-прежнему у меня есть.

— Надо же.

— Просто лежат там, — объяснил Джо. — В Кредитном союзе сценических работников Ист-Сайда. С тех самых пор, как… ну, в общем, с тех пор, как затонул «Ковчег Мириам». С шестого декабря 1941 года.

— Двенадцать лет и четыре месяца.

— Просто лежат.

— Тоже очень долго, — сказал Сэмми.

Джо с этим согласился.

— Думаю, на самом деле нет никакой причины так там их и оставлять, — сказал он. Мысль о том, чтобы снова работать с Сэмми, очень его привлекала. Джо только что провел пять лет, ежедневно и почти непрерывно рисуя комикс, время от времени делая перерыв, длинный лишь настолько, чтобы успеть прочесть комикс-другой. Себя все это время он считал величайшим художником комиксов за всю историю человечества. Джо мог расширить решающий эпизод в жизни персонажа на десять страниц, все тоньше и тоньше кромсая панели, пока они полностью не останавливали время и все же кувыркались дальше, движимые необратимой инерцией самой жизни. Или он мог развезти единственное мгновение на две страницы в одной гигантской панели, доверху полной танцоров, лабораторного оборудования, коней, теней и деревьев, солдат, пьяных гуляк на свадьбе. Когда настроение того требовало, Джо был способен делать панели, являвшиеся более чем полутенями; вроде бы совершенно черными; и в то же самое время все там было зримым и ясным, действие безошибочно распознаваемым, внешность персонажей очевидной. Пользуясь своим изначально неанглийским слухом, Джо провел исследование и понял то, что всегда понимали великие художники комиксов, а именно: силу слов выдуманных, написанных в качестве звуковых эффектов. Слов вроде «снык», «пляк» и «голт», соответствующим образом написанных для придания яркости тесаку, дождевой луже, полукроне на дне пустой жестяной чашки слепца. И все же у Джо наконец иссякли вещи, которые можно было рисовать. Его «Голем» был завершен или почти завершен, и впервые за все эти годы Джо на всех уровнях своей жизни и чувств оказался в полном недоумении на предмет того, что же ему делать дальше.