Обед, согревающий душу - Юн Ким Чжи

— Чони, вотс зе проблем?[60] — обеспокоенно поинтересовалась Кымнам, заметив грозные молнии в глазах девушки. — Ты говорила, что пойдешь в банк, что-то пошло не так?

— А, нет-нет. Все хорошо, — ответила Чони, протирая витрину в зале.

— И все же с тобой что-то не то. Сегодня ты очень странно себя ведешь. Грустишь, что мистер Доставщик не приехал?

— Нет, это тут ни при чем.

— Волнуешься из-за суда, который уже почти через две недели? Зачем я вообще спросила. Ступид[61]. Конечно же, ты с утра до вечера только об этом и думаешь. И все-таки хочется тебе напомнить: не переживай из-за того, что еще не произошло. Не трать энергию понапрасну. Ты знаешь: каким бы ни был итог, я позабочусь о Тыль.

— Спасибо вам. Большое спасибо. Но не волнуйтесь за меня. Все в порядке, я держусь.

— Одри, — обратилась вдруг Кымнам к малютке, которая сидела на деревянном стульчике и играла с бумажным стаканом. — Юо мазе[62] правда окей?

Тыль заливисто рассмеялась, обнажив маленькие нижние зубки, которые прорезались совсем недавно. Этот мерзавец не может ее отнять. Забери он Тыль, и ее судьба будет предрешена.

Чони дернула головой, словно отгоняя страшное видение.

Кымнам снова взглянула на Чони. И без расспросов стало понятно: та что-то недоговаривает…

Началась вечерняя продажа. Как только перерыв закончился, двери «Изумительного ланча» открыли для клиентов.

Динь-дилинь! — раздался звон, легко взлетевший в небо, словно выпрыгнувшая из воды рыбка-колокольчик.

— Добро пожаловать, «Изумительный ланч» приветствует вас!

Но не успела Чони закончить фразу, как ее перебил знакомый голос хозяйки мотеля, которая по-прежнему носила красный маникюр.

— Ого! Дак ты… здесь была?

Едва увидев эту женщину, Чони вспомнила лицо того типа, что искал их с дочерью.

— И ребенок с тобой. Глядите-ка, уже нижние зубки прорезались? Ты работаешь здесь? Поэтому смогла расплатиться со мной? А я уж было думала, ты ребенка продала, ха-ха!

— Эм…

— Да я к чему. Вчера он опять приходил! Хахаль твой. Все выспрашивал: знаю ли я, где ты. Совсем замучил меня своими расспросами и психами. Пристал, как зараза! Дак я могу ему сообщить, что ты здесь? — хитро улыбнулась хозяйка мотеля, словно наслаждаясь тем, что разузнала чужую тайну.

Чони склонила голову и чуть покачала ею из стороны в сторону. Попросить женщину сделать вид, что не видела ее? Как же ей не хотелось доставлять беспокойство этому магазину. Но тут из кухни вышла Кымнам, держа в руках стальную миску, наполненную солью. И бросила горсть прямо в наглую дамочку[63]. Женщина вскинула руки с ярким маникюром, едва успев закрыть ими лицо.

— Эй, бабуля, ты чего творишь?! Чего солью кидаешься? Да еще в клиента, который сам к тебе пришел, потому что у вас, видите ли, нет доставки!

— Бабуля? Какая я тебе бабуля? Зови меня «госпожа»! Ах ты, паршивка, говоришь, ребенка продала? А ты бы продала свою плоть? Продала свою кровь? А кости? Только захочешь жить красиво и благородно, как какая-то баба базарная приходит и провоцирует.

Динь-дилинь! — снова звякнул дверной колокольчик, и дверь открылась. На пороге показался Ынсок, который снова привез ровно одну упаковку яиц.

— Госпожа Чон, что у вас случилось? — встревоженно спросил Ынсок, поставив яйца прямо на пол и подойдя к Кымнам.

— Значит, отец ребенка будет заявляться ко мне, дебоширить, возмущаться, а я терпи?! Мне-то за что страдать?

Догадавшись обо всем, Ынсок невольно покосился на Чони, но тут же отвел глаза, посмотрев в сторону кассы. Это было проявление заботы и уважения к Чони, которой в этот момент явно не хотелось ловить на себе чужие взгляды.

— Я вытерпела и то, что ты тайно рожала у меня в мотеле, и то, что ребенок твой вечно ревел, а клиенты разбегались. Разве не так? Давай, скажи что-нибудь, чего воды в рот набрала? И к тому же хотя пару дней назад я и получила от тебя долг, но все же, когда ты съезжала, я не требовала немедленно выложить сто девяносто тысяч. Спокойно отпустила тебя. Разве не я должна тут солью разбрасываться?

Когда женщина начала кричать, Тыль заплакала, демонстрируя всем свои крохотные, но хорошо заметные молочные зубы. Ынсок тут же подбежал и обнял малышку.

Чони словно окаменела. Перед глазами так и стояло лицо того мужчины: его уложенные воском волосы и запах одеколона «Шанель». Она зажмурилась.

Казалось, теперь это дело времени. Пройдет пара дней, и этот тип появится на пороге «Изумительного ланча». Чони охватила паника.

Закончив с делами на кухне, Кымнам вышла в зал. Она посмотрела на Чони, которая протирала опустевшую после вечерней продажи витрину. Затем Кымнам присела и подняла с пола щепотку брошенной ранее соли. Она так старалась откормить эту бедную девочку, но только та начала набирать вес, как снова похудела прямо на глазах.

— Чони, — позвала она строго.

— Извините…

— Чони, — повторила Кымнам.

— Он может появиться в магазине в любую минуту. Если я останусь здесь…

— Звони. Скажи, чтоб приходил сюда. Я ни капли не боюсь каких-то недоделанных мошенников. Наоборот, ох как я жду его! Мечтаю бросить эту крупную соль ему в рожу!

Чони еще никогда не видела Кымнам такой злой. Тыль наверняка заплакала бы, услышав ее сейчас, но, к счастью, как раз перед этим Ынсок подхватил коляску и отправился с малышкой на прогулку.

Несмотря на столь страшное, покрасневшее от гнева лицо Кымнам, Чони была даже рада видеть эти эмоции. Она и представить себе не могла, как приятно, когда кто-то стоит за тебя горой. Какое чувство безопасности и защиты это дает. Чони опустила голову, но тут же снова подняла ее, словно ощутив уверенность в себе.

— Но ты ведь знала? Он уже пытался связаться с тобой, верно?

— М-хм.

— Вот кого мне нужно отругать первым делом. Почему ты молчала и страдала в одиночестве?!

Кымнам крепко обняла Чони, которая так ничего и не ответила. Слишком ярко старушка могла себе представить, с какими переживаниями и страхами Чони жила все эти дни. Кымнам было ужасно жаль бедняжку.

— Одиночество — это ведь тоже привычка. Очень легко привыкнуть держать свое сердце за семью замками, — произнесла Кымнам, и Чони тихо уткнулась лицом ей в плечо.

— Впредь, если не будешь знать, как дальше жить, попробуй сказать себе то, что сказала бы своему ребенку. Да-да, скажи себе: «Питайся хорошо, одевайся тепло, будь внимательна на дорогах. А если что случится, сообщай мне». Поняла? Заботься о себе так, как позаботилась бы о дочери. Что будешь советовать ей, советуй и себе. Неужели ты бы сказала родной кровиночке: «Когда тяжело, страдай в одиночестве!» Нельзя так больше жить, андестенд?[64]

Обняв Чони, Кымнам погладила ее по спине.

Желтый свет ламп «Изумительного ланча» падал на их фигуры, слившиеся в одно целое. Словно на картине Эгона Шиле «Мать и дитя», где женщина в красном одеянии обнимает обнаженную дочь, уткнувшись лицом в ее волосы.

До суда оставалась всего неделя. Отец Тыль продолжал угрожать, но Чони не меняла стратегии поведения. Как бы он ни кричал, что является родным отцом девочки, по закону он не имел права отнять ее у Чони. Но, конечно, ей было страшно. Ведь ему-то как раз ничего не стоило преступить тот самый закон.

Каждый раз, когда в их магазине звенел дверной колокольчик, Чони вздрагивала. Она оглядывалась по сторонам, когда ходила на курсы по маникюру, а выходя из учебного класса, проверяла, не поджидают ли ее внизу, у лестницы. Казалось, этот человек в любую секунду может выскочить из-за угла. Она набралась решимости стоять до конца, но все-таки годы унижений и побоев давали о себе знать, заставляя ее съеживаться при одной мысли об этом мужчине.