Дженет Уинтерсон - Хозяйство света

— Кто может подтвердить ваш адрес в Шотландии?

— Его все и так знают — это маяк на мысе Гнева. Прямо вдоль побережья, не промахнетесь.

— Вы из семьи смотрителя маяка?

— Нет, мама умерла, а отца у меня и не было. Меня вырастил Пью на маяке.

— Ну тогда, возможно, мистер Пью мог бы написать вам рекомендательное письмо.

— Он слепой, к тому же я не знаю, где он.

— Возьмите этот бланк и верните его мне лично, когда заполните.

— Я уже могу брать книги?

— Нет.

— Может, есть работа хотя бы по субботам?

— Нет.

— Ну тогда я буду просто приходить каждый день и читать книги.

Так я и делала.

В «Холидэй Инне» за мной с удовольствием оставили маленькую комнатку без окон, а взамен я работала в ночную смену — подавала картошку с горошком постояльцам, слишком усталым для сна. Я заканчивала работу в пять утра, спала до одиннадцати, а потом шла в Читальный зал Публичной библиотеки.

Но была одна сложность — я не могла брать книги домой, поэтому никогда не удавалось добраться до конца истории, прежде чем книгу брал кто-нибудь другой. Я так из-за этого переживала, что начала покупать себе яркие серебристые блокноты в ламинированных обложках, похожих на скафандры астронавтов. Я строчила туда истории, которые читала, но у меня пока оставались лишь бесконечные начала.

Я читала «Смерть в Венеции», а библиотека закрывалась, поэтому с огромной неохотой я вернула книгу на стойку и сказала, что завтра буду здесь первая, ровно в девять и ни секундой позже.

Я вся извелась, думая, что кто-нибудь возьмет книгу до меня, поэтому рано утром, бросив подавать отчаянным картошку с горошком, я сорвала передник и понеслась к библиотечным ступеням, словно паломник в ожидании чуда — к гробнице.

Оказалось, я там не одна.

В углу с моделью Эйфелевой башни на батарейках, освещенной лампочками, копошился старый пьянчужка. Он сказал, что когда-то в Париже был счастлив, только не помнит точно, где — в Техасе или во Франции.

— Все мы когда-то были счастливы, так ведь? Но почему же теперь мы несчастны? Можешь мне объяснить?

Я не могла.

— Видишь вон того? — сказал он, водочно ткнув в сторону фигуры, что брела, покачиваясь, по улице. — Он везде ходит с собачьей курточкой, во как. Просто ждет подходящую собаку.

— У меня есть собака. Его зовут Пес Джим. Он живет в Шотландии, на маяке. — (Что было правдой большую часть его жизни, но не теперь.)

— Шотландская овчарка, да?

— Нет, хоть и живет в Шотландии.

— Значит, должен быть шотландской овчаркой — вот еще одно несовершенство жизни. В жизни все не так.

— Мисс Скред говорит то же самое. Она говорит, что жизнь — это страдания, сгущающиеся сумерками.

— Она незамужняя дама?

— О да. С тех пор, как родилась.

— А где ее угол?

— То есть?

— Где она сидит ночью? Я вот сижу здесь. А она?

— В местечке под названием Сольт, в Шотландии. На Леерном проезде.

— Попробую добраться туда к лету.

— Там летом лучше всего. В тепле.

— Чего не отдашь за тепло? Я, вишь, ношу с собой модельку. Руки согревает. Хочешь согреть руки? А вообще что такой девушке, как ты, здесь нужно?

— Я жду, когда откроется библиотека.

— Что делаешь?

— Там есть книга, которую я хочу взять… ох, это длинная история.

(Но очень короткая книга.)

Когда двойные двери открылись, я предстала перед стойкой и попросила книгу, но в ответ услышала, что вечером библиотекарша сама взяла ее домой, а утром позвонила и сказалась больной.

— Вы можете сказать, что с ней? Как сильно она больна? Расстройство желудка, сильная простуда или просто по семейным обстоятельствам?

Ее коллега ответила, что, к сожалению, не знает — вообще-то ее это совсем не касается, — и снова принялась расставлять по алфавиту Морские Рассказы.

Мой желудок свело, я вышла из библиотеки и стала бродить вокруг как одержимая. Потом нашла эту книгу в магазине, но не успела прочесть и страницы дальше, подошла продавщица и сказала, что я должна купить книгу или поставить на место.

Но я дала себе обещание, что не стану покупать ничего, кроме еды, пока не выясню что-нибудь о Пью. Поэтому я сказала продавщице:

— Я не могу купить эту книгу, и не могу от нее оторваться. Она мне очень нравится.

Продавщицу это не тронуло. Покупай или уходи — вот в каком мире мы живем. А любовь ничего не значит.

Два дня спустя, гуляя по городу, я увидела библиотекаршу в «Старбаксе». Она сидела у окна и читала «Смерть в Венеции». Представьте, что со мной было… Я стояла снаружи, уставившись на нее, а она время от времени смотрела в окно отсутствующим взглядом, но видела только Лидо, а ее нос вжимался в тяжелый, чумной воздух.

Какой-то мужчина с собакой, видимо, решил, что я попрошайка, поскольку неожиданно сунул мне фунт, и тогда я вошла в кафе, заказала эспрессо и села прямо рядом с ней — так, чтобы видеть страницу. Библиотекарша, должно быть, решила, что я слегка не в себе, — я поняла это, потому что иногда люди бывают не в себе, я встречала таких в отеле, — и вдруг резко захлопнула книгу, словно не сдержав обещание, и вышла из кафе.

Я последовала за ней.

Она зашла в парикмахерскую, потом в «Вулвортс», к хиропрактику, заглянула в зоомагазин, в видеосалон и наконец вернулась домой. Я притаилась возле дома, пока она не уселась с тарелкой разогретых в микроволновке макарон в томатном соусе и не раскрыла «Смерть в Венеции».

Мука смертная.

Наконец она уснула, и книга выпала у нее из рук на пол.

Вот она, всего в нескольких дюймах от меня. Если бы только удалось поднять раму и подтащить книгу. Полураскрытая, она лежала на синем ковре. Я попыталась завлечь ее магнетизмом. Я говорила:

— Давай, иди ко мне!

Книга не двигалась. Я хотела поднять раму, но окно было заперто. Я чувствовала себя Ланселотом у Часовни Святого Грааля — но и ту историю я так и не закончила.

Миновали дни. Я присматривала за библиотекаршей, пока она поправлялась. Я пошла еще дальше — подкладывала ей в почтовый ящик аспирин. Я бы сдала кровь, если бы это помогло, но со мной или без меня она поправлялась, и настал день, когда я вслед за ней вернулась в библиотеку.

Она внесла книгу внутрь, отметила возврат в карточке и стала обслуживать читателя. Я выхватила книгу из белой пластмассовой тележки, на которой книги отвозили на полки. Но едва я направилась в читальный зал, усатая ассистентка — женщина, только с усами, а это считается дурным знаком, — забрала книгу из моих рук и сказала, что она заказана читателем.

— Я тоже читатель, — сказала я.

— Фамилия? — спросила она, словно здесь произошло преступление.

— Меня нет в вашем списке.

— Тогда вам придется подождать, пока книга освободится, — сказала она с явным удовлетворением, и некоторые библиотекари такие — любят говорить, что книга больше не переиздается, уже на руках, потеряна или даже еще не написана.

У меня есть список таких названий, который я тогда оставила на стойке: однажды эти книги напишут, и лучше быть в самом начале очереди.

В тот вечер я вновь последовала за библиотекаршей до ее дома: я к этому привыкла, а от привычек избавиться трудно. Она вошла в дом, как обычно, а когда решила посидеть в саду, у нее в руках был Ее Собственный Экземпляр «Смерти в Венеции». Мне оставалось только ждать, когда зазвонит телефон, — что он и сделал, — и тогда я кинулась через лужайку и схватила книгу.

Вдруг я услышала, как она кричит в трубку:

— Ко мне вторглись — да, та же самая — вызовите полицию!

Я бросилась ей на помощь, но она не переставала орать, и тогда я обыскала весь дом, но никого не нашла, о чем и рассказала полицейским, когда они приехали. Но они внимания не обратили, а просто арестовали меня — библиотекарша сказала, что я к ней вторглась, хотя я всего лишь хотела одолжить книгу.

Затем стало еще хуже, потому что раз у меня не было ни отца ни матери, как выяснила полиция, официально меня не существует.

Я попросила их позвонить мисс Скред, но та заявила, что никогда не слыхала обо мне.

В полиции со мной побеседовал приятный мужчина, оказавшийся психиатром, специалистом по Малолетним Нарушителям, хотя я ничего не нарушала, за исключением покоя библиотекарши и мисс Скред. Я пыталась объяснить ему про «Смерть в Венеции», про сложности с библиотекой, а психиатр покивал головой и посоветовал мне приходить к нему раз в неделю «наблюдаться», как будто я — новая планета.

Которой я отчасти и была.

Если в окаменелостях записана история Земли, то почему также и не история Вселенной? Луна, костяная, до смерти отбеленная, — реликт солнечной системы, некогда населенной Землями.