Александр Титов - Путники в ночи

– Нет, я потихоньку.

– Да ты на ногах еле держишься!

– Прости, так получилось.

Мое вечное незаменимое “прости”.

Мать сказала, что греет ванну, спросила, буду ли ужинать?

– Купаться буду, ужин долой! – Хочу навсегда остаться пьяным лирическим человеком.

Неожиданно вспомнил, что в проигрывателе сломана игла, а новую сейчас купишь разве что на барахолке.

С огорчением снимаю пластинку с диска, смотрю на угольный блеск бороздок. Пластинка, словно живая, выскальзывает из моих пальцев и начинает плашмя падать на пол. У меня есть целое мгновенье на то, чтобы поймать ее. Падаю вперед всем телом, как в юности, когда был вратарем молодежной команды района. И я бы ее поймал, если бы не пил коньяк поверх самогонки. Пок! – четкий ужасный звук, ладонь загребает шуршащие осколки. Собираю в недоумении блестящие треугольники, машинально ломаю их на куски – порезал ладонь, из пальцев течет темная кровь, мне совсем не больно.

Снова пришла мать:

– Опять намусорил? – Она осторожно принюхалась. – Ты был с кем-то?..

Взгляд ее остановившихся глаз делается презрительно-ревнивым, она с гневным видом отступает на два шага, морщинистое лицо краснеет:

– Господи, с рукой-то что случилось!.. Пойду искать бинт…

Вернулась с бинтом, пузырьком зеленки, усадила на диван, туго, с раздражением перевязывает, ворчит: бродишь по ночам неизвестно где… Затем принесла веник, подметает звенящие осколки.

Я лег на диван и в тот же миг заснул, чувствуя, как мать укрывает меня одеялом. Мне снилась большая металлическая бабочка, летящая над выгоном: крылья гремят, всем страшно. Бабочка с треском падает на лужайку, где пасется коза Марфы. Из нутра бабочки живой и невредимый выскакивает Вадим, пританцовывает:

“Я всё в этом мире соберу заново, по винтику!” – напевает он на мотив “Путников”, затем быстрыми шагами уходит в сторону кладбища – поднимать из могил наших несчастных мертвецов и проводить с ними агитационную работу.

СТАРИК ЗАБОЛЕЛ

– С дедом что-то случилось, – сказал Игорь на следующий день, когда мы встретились на пруду. – По-прежнему не спит, даже не ложится в кровать, ищет домработницу Глафиру, которой давно уже и на свете нет, требует, чтобы подала ему рябиновую настойку, зовет с крыльца какого-то Костю… Боюсь, старик окончательно свихнется.

– Скоро твой дед выздоровеет! – сказал Стриж, отводя глаза, и как-то нехорошо улыбнулся. Кожа его бледном лице перестала шелушиться от загара, ветер с пруда летел уже прохладный, купаться сегодня никто не отважился.

Он медленно, путаясь в шахматных фигурах, расставлял их на доске, собираясь сыграть партию с Игорем. – Уеду из поселка, и Прохору

Самсоновичу станет легче.

– Как уедешь? – удивился Игорь. – Куда?

– В Ленинград.

– Такого города больше нет, есть Питер.

– Ленинград тоже существует, и я там обязательно буду. Надо к делу прибиваться, надоело валять дурака. Вы хорошие ребята, с вами я чувствовал себя человеком.

– А ты разве не человек? Ты, может быть, даже лучше тех, которые считают себя настоящими людьми! – Игорь наморщил лоб, припоминая что-то важное, затем перевел взгляд на шахматную доску – самодельные фигурки за лето замызгались, трудно отличить белые от черных.

Сделали первые ходы. Стриж выиграл у Игоря пешку, и готовил атаку на королевском фланге. Игорь не торопился делать ответный ход. Блеснули зубы на загорелом лице:

– Слушай, Стриж, я знаю – ты не убивал! А еще я знаю, кто это сделал…

– Молчи! – вскрикнул Стриж, озираясь по сторонам.

– Завтра уеду из этого проклятого поселка! – Игорь перестал играть, пешка из его пальцев со стуком упала на фанеру доски. – Здесь нечем дышать… Папаша не хотел, чтобы я сюда приезжал, собирался отправить меня на испанский курорт…

Игорь вдруг зашатался, толкнул нечаянно шахматную доску: фигуры загремели, покатились в разные стороны. Юноша наклонился, поднял с травы обезглавленного короля, со стуком утвердил его на обшарпанной доске. Неожиданно молодой человек откинулся на засыхающую траву, ноги и руки его задергались, на губах появилась пена, сквозь загар проступила бледность.

Я шлепал его по щекам, но Игорь не приходил в себя, глаза его были закрыты.

К счастью, у парней, игравших в карты, нашлось немного водки. Мы влили ее в рот Игорю, он сделал глоток, пришел в себя.

– Что это было? Я шагнул в пропасть!..

– Ты, видно, на солнце перегрелся… – бормотал Стриж. – Прежде с тобой такое случалось?

– Нет, в первый раз.

– Тебе Игорек, нельзя думать о разной чепухе.

– Нахлынули видения, мне стало хорошо, затем во рту вспыхнул огонь…

Игорь отлеживался, я вместо Игоря завершал партию. Стриж тоже был не в себе, часто ошибался, и я быстро выиграл.

ПРОЩАЛЬНЫЕ СУВЕНИРЫ

Мы со Стрижом пришли к поезду проводить Игоря. Я подарил ему на память магнитные шахматы.

Стриж снял с пальца массивный перстень из нержавейки: держи, Игорек, я сам сделал!

Игорь в свою очередь вручил Стрижу небольшой карманный фонарик, а мне, как сельскому журналисту, авторучку.

Глаза у Стрижа были какие-то пустые, он вертел фонарик в руках, не зная, куда его деть.

Над вокзалом и всей округой шумели столетние тополя, посаженные графом Витте в день открытия этой железнодорожной ветки.

– Чего, дед, загрустил? – Игорь с вымученной улыбкой смотрел на

Прохора Самсоновича.

Тревожный августовский воздух, насыщенный запахами тленья, напоминал о братской могиле.

Подошел, скрипя тормозами, поезд, новенькие вагоны сияли на фоне дореволюционного вокзала и высокой водонапорной башни. И все же

Прохор Самсонович выглядел почему-то старше всех зданий, его массивная фигура тоже будто кренилась.

Из вокзала с башенками вышел дежурный в железнодорожной форме с блестящими пуговицами и новой красной фуражке. Раздался певучий звон бронзового колокола, на котором стоял год пуска железной дороги -

1884. Колокол считался музейным экспонатом, и, начищенный до блеска, ярко сиял. На ночь его снимали, чтобы не украли сборщики цветного металла.

Требовательный голос проводницы: занимайте ваши места!

Стриж поднес к глазам часы, взглянул на циферблат “Победы” и сказал, что его ждут во вторую смену. Кашлянул в кулак.

Прохор Самсонович собрался было протянуть Стрижу на прощанье веснушчатую ладонь, но передумал, его передернуло. Выпрямился, скрестил руки на животе – старинный начальственный жест, выражающий понимание и в то же время отчужденность.

Стриж, не шелохнувшись, смотрел на него.

– А ты тоже становишься седой, хотя был когда-то рыжий… – вздохнул старик, глядя на бывшего уголовника. Неожиданная догадка мелькнула в проницательных тусклых глазах. – Как тебя, понимаешь, зовут?

– Вася.

– А матушку твою как величают?

– Фросей звали, она умерла.

– Ну, ступай с богом, он нам всем судья!

– Вы же сами когда-то говорили, что Бога нет.

– Мало ли я что говорил… Иди своей дорогой, забудем всё плохое.

– Прощайте, Прохор Самсонович, я, как и обещал, уеду отсюда.

– Езжай, тебя здесь никто не держит.

– А я бы держался возле вас, будь вы настоящим отцом.

– Это как, понимаешь, понимать?

Стриж медленно повернулся, и, оскользываясь на гальке, побрел вдоль состава, на ходу коснулся вагона, оставив зеркальную линию на бахромчатом слое пыли.

Бывший Первый смотрел вслед Стрижу и облегченно переводил дух.

Стриж обернулся, крикнул:

– Ухожу от вас навсегда! Прощайте!.. А вы, Прохор Самсонович, вовсе мне не отец, если не можете остановить меня?..

– Иди своей дорогой! – бывший Первый смотрел на него с каким-то древним отточенным высокомерием, словно яд власти навсегда отравил его. – У каждого свой путь!

Глаза стального оттенка гневно мерцали под светлой фуражкой наркомовского образца.

– Вы скоро поймете, что были неправы! – кричал издалека Стриж, голос его был едва слышен. – Вы всю жизнь были неправы!

Старик вытянул шею, на секунду оцепенел:

– Как это, понимаешь, “неправ”? Что за глупости? Прочь с моих глаз, тунеядец!

– Зачем ты так с ним, дед? – Игорь поставил ногу на ступеньку вагона.

Прохор Самсонович придержал его за рукав:

– Я тебе, Игорек, буду писать письма, а ты отвечай, ладно? Конвертов тебе в сумку положил – пятьдесят штук!

Игорь отчужденно кивнул, махнул на прощанье ладонью, стараясь, чтобы и Стриж его увидел. Но тот не оглянулся, фигурка его скрылась за железнодорожными складами.

Поезд со скрипом тронулся, и, набирая скорость, исчез за лесополосой.

Я думал об Игоре. Вот он поднимается с полки.

“Куда?” – спрашивает охранник, сонно щуря глаза.

“В туалет…”

“Туалет открыт справа – иди туда. Там дежурит Иван…”

“Ладно…”

Игорь идет налево, в тамбур, наружная дверь открыта. Он сдергивает с загорелого пальца аляповатый нержавеющий перстень с кровяным камнем