Надежда Тэффи - Наше житье

Дело ясное.

Во время еды молчите и дышите носом, как можно сильнее.

Наука требует.

Каждый кусок вы должны пережевывать не меньше тридцати раз. Можете про себя считать:

— Раз, два, три…

— Анна Николаевна, какая вы сегодня задумчивая!

— Шесть, семь, восемь…

— Анна Николаевна! Ну, хоть улыбнитесь!

— Одиннадцать, двенадцать…

— Господа, не разговаривайте с Анной Николаевной! Ее мысли далеко-далеко!..

— Двадцать один, двадцать два, двадцать три…

— Я догадываюсь, о ком она думает.

— Двадцать девять, тридцать. Что?

— В каком курорте вы провели лето?

— После завтрака я вам отвечу. Сейчас мне думать нельзя. Раз, два, три…

Есть наука велит осторожно. Нельзя ничего соленого, горького, кислого и сладкого.

Но самая вредная пища — пресная и безвкусная, ибо она не вызывает необходимого выделения желудочного сока…

— Что же тогда есть?

— Как вам сказать… Вы можете есть соду, только, конечно, в самом небольшом количестве. Впрочем, недавно в одной клинике производились опыты кормления содой петуха. На третий день петуха затошнило, и затем наблюдалось сильное выпадение перьев.

— Господи! А вдруг я тоже перья растеряю?

— Так что нужно быть осторожным при введении в организм соды. Можете есть говядину.

— Ага!

— Три грамма, четыре драхмы за один прием.

— Это сколько же примерно будет?

— Так и будет — три грамма, четыре драхмы. Наука другого языка не знает. Вводите в себя щелочи. Лучше часто, но не больше двух золотников в каждый прием.

— А булку есть можно?

— Гм… с большой осторожностью.

— Буду осторожно… голой рукой не возьму.

— Лучше вообще избегать.

— А пить что?

— Можете вводить в организм какую-нибудь хорошо пережеванную минеральную воду. Но лучше избегать. За час до приема минеральной воды ни о чем не думайте и полтора часа после приема тоже. Это вам обеспечит хорошее пищеварение.

— Сколько же раз в день мне не думать?

— Не думать вы должны во время утренней прогулки, в продолжение часа после прогулки, за час до завтрака, в продолжение двух часов после завтрака, за два часа до обеда, в продолжение двух часов после и за два часа перед сном. Спать ложитесь не позже девяти.

— Гм… люди-то в театр ходят.

— Организм требует покоя после заката солнца, если же вы станете вводить в него какого-нибудь «Danseur'a de madame», то обмен веществ будет нарушен.

— Все-таки, знаете, обидно как-то. Все веселятся…

— Вы можете вместо этого вызвать у себя испарину, накрывшись с головой периной. Это не противопоказуется и облегчит работу почек. Самка удода, если вызвать в ней вечернюю испарину, значительно прибавляется в весе и может нести по четыре яйца в день.

— Вот черррт!

— Мы слишком отошли от природы, и природа мстит жестоко. Главное — старайтесь сохранять полное спокойствие и веселое настроение.

— Сам, дурак, сохраняй, если можешь.

— Чего-с?

— Нон, рьен. Се комса.

— Господа, что такое с Сергеем Александровичем? Такой был милый, когда уезжал, остроумный, интересный. Побывал в курорте, и узнать человека нельзя. Молчит, улыбается, свистит что-то. Идиот идиотом. Мы его звали обедать к девяти. А он говорит:

«Adieu, я потеть должен».

— Гадость какая! И это светский человек! Камер-юнкер!

— У меня вчера его жена была. Марья Николаевна. Такая милочка! Плакала. «Сережа, — говорит, — ездил для обмена веществ, вот ему и обменяли! Такую дрянь подсунули, что хоть плачь! Его, — говорит, — прежнее куда лучше было». Хочет хлопотать, чтоб ему его вещество назад вернули. Ну, да где же уж искать! При нашем беженском положении — кто за нас заступится! Говорят, нужно обратиться в голландское консульство… Ужасно все это грустно! Такая милочка…

Крестины

Выработали программу, назначили гонорары, составили приблизительно первый номер, поздравили друг друга с основанием нового беспартийно-беженского журнала, попили чаю с бутербродами и уже собрались разойтись по домам, как вдруг издатель спросил:

— Да, а как же насчет названия?

Все переглянулись.

— Как мы окрестим наш журнал? — повторил издатель.

Редактор почесал карандашом в бороде, но это не помогло. Тогда он тем же карандашом почесал левую бровь, но и это тоже не помогло.

Он вздохнул и сказала:

— Название, это — пустяки. Название мы живо придумаем.

Издатель посмотрел на него пристально.

— Я вполне уверен, что вы придумаете хорошее название, но прошу вас об одном, только об одном, понимаете, чтобы название это не касалось никаких явлений природы. На явления природы я не согласен. В особенности я против солнца. Чтобы даже самого легкого намека на солнце не сквозило. И без звезд.

— Ну, разумеется! — согласился редактор и, повернувшись к секретарю, прибавил:

— Вот Иван Сергеевич нам поможет. Он человек молодой, фантазии не занимать стать.

Польщенный секретарь приятно покраснел.

— Да, это, конечно, дело не трудное… Я вам к завтрашнему утру представлю на выбор названий сто, полтораста.

— Достаточно и пятидесяти, — сказал издатель.

Но редактор поощрил рвение:

— Ничего, пусть старается. А я со своей стороны кое-что придумаю.

Разошлись.

Секретарь, вернувшись домой, заперся в своей комнатушке.

— Название… гм… — думал он. — И непременно, чтобы без явлений природы… Гм… А если назвать «Восход»? И красиво, и идейно. Запишу «Восход»… Стоп! Восход-то чего — солнца? Н-да. Досадно! А если восход луны. Впрочем, и луну нельзя: тоже природа. А если человек на гору лезет? Разве это не восход? Так и назвать: «Восход человека». Или «Восход Новой России». Ну, и глупо. Очень глупо.

Он вздохнул, потер лоб.

— Какие еще такие названия бывают? Ну, скажем — «Звездочка»… Гм… нельзя. «Луч»? «Луч эмиграции». Ах, да, опять. «Гроза». Чудесно. «Гроза»… Чудесно. «Гроза». Ах, да, явление природы. Что же это такое, наконец? Неужели же я ничего кроме природы не знаю? Нечего сказать! Интелегентный человек! Культурная бестия!

Он горько усмехнулся.

— Однако, все-таки придумывать-то надо. Гм… «Солнце жизни». Опять! «Луч правды»… Гм… «Под чужим солнцем»… Господи! Да так с ума сойти можно!

Он приоткрыл двери и робко позвал:

— Маня! Манек! На минуточку!

— И-ду-у-у!

И Манек, секретарева жена, напевая фальшивым голосом «матчиш», прибежала на зов.

— Ну, что? Кончил свои дела? Теперь можно поцеловать за ухом?

Но он был сух и официален.

— Подожди! Прежде всего садись и слушай.

Маничка притихла, села и выпучила глаза.

— Слушай. Как тебе уже должно быть известно, мы издаем журнал, приступаем к журналу, но при этом без всякой политики, задача которого — объединить беженское политическое миросозерцание, и вот на меня возложена миссия придумать журналу название. Но у меня, — сама знаешь, — такая масса дел, а название придумать, — сама знаешь, — сущие пустяки. Так вот я хотел, чтобы ты придумала.

— Я? Для журнала? Изволь. Назови «Звезда». По-моему, чудесно: «Звезда».

— Нельзя! — устало сказал секретарь — Нельзя никакую природу.

— Нельзя природу? Так бы и говорил. Тогда назови… назови «Большая Медведица». По крайней мере, оригинально.

— Нельзя никаких звезд!

— Ах, да! Ну в таком случае назови… назови «Сириус».

— А Сириус, по-твоему, что? Собака?

Манек обиделась.

— Какой ты грубый! Незачем было меня звать, если ты намерен издеваться.

Секретарь извинился. Он был очень расстроен.

— Подожди, Манек. Давай сосредоточимся. Зачем же непременно лезть на небо? Ведь, есть же предметы и на земле. Например… Например…

— Булка! — печально подсказала Манек.

— Булка! Ну, ведь, сама же понимаешь, что булка не годится. Неужели же ничего нет на земле, кроме булки? Ну, подумай хорошенько.

— Компресс.

— Что?

— Я не могу думать, когда ты такой бешеный. Думай сам. Я тебе не кухарка.

— Ради Бога, не сердись! Манек, дорогая, как же быть?

— Подожди! Я придумала! Позвоним к Жене. Она всегда в деревне всем лошадям имена придумывала. Так она живо! Вот увидишь.

— Ну, звони.

— 110-02. Женя, ты? Голубчик, выручи! Придумай скорее название для журнала, только без сил природы. А?

— Что она говорит? — взволновался секретарь.

— Она говорит: «Звездочка».

— О, Господи!

— Она говорит: «Луч»!

— С ума сойду! С ума сойду!

— Она говорит: «Заря».

— Дай отбой! Дай отбой! Уф!

Сели, надулись, отвернулись в разные стороны.

— Не надо было беспокоить Женичку, если тебе нельзя угодить!

— Боже мой! Боже мой! — стонал секретарь. — А время все идет и идет.

— А что, если назвать «Зарница»?