Дэвид Николс - Мы

32. В нашей просоленной спальне полно чужих лошадей

Планируя нашу поездку, я первоначально подошел к этому делу с размахом, не жалея средств, потом, однако, их подсчитал и решил применить политику «удобства без излишеств». Именно поэтому мы оказались в отеле «Bontemps», что переводится, а может быть, и нет, как отель «Хорошие времена», 7-й округ. Номер 602 явно возник в результате пари на определение наименьшего пространства, куда поместится двуспальная кровать. Вульгарную латунную раму, должно быть, собирали внутри, подобно модели корабля в бутылке. При ближайшем рассмотрении наш номер также оказался репозиторием отдельных лобковых волос со всей Европы.

– Я бы предпочла шоколадку на подушке, – сказала Конни, сметая их.

– Возможно, это волокна с ковра, – предположил я с надеждой.

– Да они повсюду! Можно подумать, пришла горничная с мешком и рассыпала их по комнате.

На меня внезапно нахлынула усталость, я повалился на кровать, а Конни присоединилась ко мне, и с покрывала раздался статический разряд, словно от генератора Ван де Граафа.

– Почему мы выбрали это место? – спросила Конни.

– Ты сказала, что отель причудливо выглядит на веб-сайте. Посмотрела картинки и рассмеялась.

– Теперь мне уже не смешно. О боже! Прости.

– Нет, моя вина. Нужно было лучше искать.

– Ты не виноват, Дуглас.

– Я хочу, чтобы все было как надо.

– Все прекрасно. Мы попросим, чтобы пришли и заново убрали номер.

– Как по-французски «лобковые волосы»?

– Я до сих пор не знаю. Мне никогда не попадалось это выражение. Во всяком случае, редко.

– Я бы сказал: «Nettoyer tous les cheval intimes, s’il vous plaît»[12].

– Cheveux. «Cheval» означает «лошадь». – Она взяла меня за руку. – Ладно. Все равно мы здесь долго не пробудем.

– Это место ночевки.

– Совершенно верно. Место ночевки.

Я сел на кровати:

– Тогда, пожалуй, нам пора идти.

– Нет, давай закроем глаза. Вот так. – Она положила голову мне на плечо, наши ноги свешивались с края, как с берега реки. – Дуглас!

– Мм?

– Я о том… разговоре.

– Хочешь обсудить сейчас?

– Нет-нет, я хотела сказать, что мы в Париже, день прекрасный, мы вместе одной семьей. Давай не будем говорить об этом. Давай подождем до конца отпуска.

– Ладно. Я согласен.

Примерно так осужденному на казнь, получающему свою последнюю трапезу, напоминают, что хотя бы чизкейк вкусный.

Мы вздремнули. Через четверть часа пришла эсэмэска от сына из соседней комнаты и разбудила нас; он сообщал, что намерен «заниматься собственными делами» до ужина. Мы сели, потянулись, потом почистили зубы и ушли. У стойки администратора я заговорил на французском, изобилующем таким большим количеством ошибок, догадок и неверно произнесенных слов, что это получился почти новый диалект; я поставил в известность дежурного клерка, что я сокрушен, но в нашей просоленной спальне полно чужих лошадей, после чего мы шагнули в Париж.

33. À la recherche du temps perdu

[13]

Конни все смеялась, пока мы переходили из Седьмого округа в Шестой по солнечной стороне улицы Гренель.

– Где, скажи на милость, ты учил французский?

– Я его вроде как сам придумал. А что не так?

– Всё – слова, произношение, синтаксис. Ты совершенно запутался во всех этих «кескесэ». «Что это возможно что это такси в отель отвезти нас?»

– Наверное, я не изучал язык, как ты…

– Я не изучала его! Я училась на слух, у французов.

– У французских парней. Девятнадцати лет.

– Совершенно верно. Я выучила «не так быстро» и «ты мне нравишься, но как друг». Я выучила «можно сигаретку?» и «обещаю, что буду тебе писать». Ton cœur brisé se réparera rapidement.

– Что означает?..

– Твое разбитое сердце скоро залечится.

– Полезные выражения.

– Полезные, когда тебе двадцать один. Сейчас от них толку мало, – сказала она, и это последнее замечание повисло на секунду в воздухе, так мы достигли Сен-Жермен.

Когда мы с Конни впервые здесь оказались (в те дни мы упоминали о «грязных выходных» без всякой иронии), у нас голова кружилась от Парижа, мы пьянели от красоты города, мы пьянели друг от друга, а кроме того, довольно часто, были пьяны в прямом смысле слова. Париж был таким… парижским. Меня очаровывала чудесная непохожесть всего – незнакомые шрифты, название брендов в супермаркете, размеры кирпичей и плит на мостовой. Дети, совсем еще маленькие ребятишки, а так бойко болтают по-французски! Столько сыра, и ни один из них не называется чеддер, а еще орешки в салате. А какие стулья в Люксембургском саду! Сколько в них изящества и элегантности, не сравнить с продавленным шезлонгом. Багеты! Или «французские палки», как я тогда их называл, забавляя Конни. Мы увезли на самолете целые охапки багетов, со смехом запихивая их в ящики над головой.

Но филиал «Боди шоп» одинаков во всем мире, а бульвар Сен-Жермен, как иногда кажется, расположен недалеко от Оксфорд-стрит. Похожесть, глобализация, дешевые туры, обыкновенная усталость притушили наши ощущения от всего иностранного. Город выглядел более знакомым, чем нам хотелось бы, и пока мы шли молча, нам казалось, что потребуется какое-то усилие, чтобы вспомнить, как нам было здесь весело когда-то и как, возможно, еще будет.

– Аптеки! Зачем им столько аптек? – насмешливо поинтересовался я. – Как они все выживают? Судя по их количеству, можно подумать, что в стране постоянная эпидемия гриппа. У нас на каждом углу продают телефоны, у французов – лекарства!

Она по-прежнему молчала. Пересекая боковую улочку, я заметил, что в канавах быстро течет вода, а стратегические трубы заблокированы мешками с песком. Меня всегда поражало именно это новшество в городской гигиене, видимо присущее только Парижу.

– Они как будто спускают воду из огромной ванны, – сказал я.

– Да, ты так говоришь каждый раз, когда мы сюда приезжаем. Насчет аптек тоже.

Разве? Я даже не сознавал, что говорил это прежде.

– Как по-твоему, сколько раз мы здесь бывали?

– Не знаю. Пять или шесть.

– Назовешь все?

Конни задумалась, нахмурившись. У нас обоих в последнее время ухудшается память, усилие, с которым мы вспоминаем какое-то имя или случай, становится почти физическим, от него устаешь, как от уборки на чердаке. Особенно часто из памяти ускользают имена собственные. Следующими пойдут наречия и прилагательные, пока не останутся одни местоимения и глаголы в повелительном наклонении. Ешь! Гуляй! Спи! Ешь! Мы прошли булочную.

– Гляди – французские палки! – воскликнул я и подтолкнул ее локтем; Конни не поняла. – Когда мы впервые приехали в Париж, я сказал: «Давай купим несколько французских палок», а ты рассмеялась и заявила, что я провинциал. Я сказал, что так их называла моя мама. Отец считал их варварскими. «Сплошная корка!»

– Похоже на твоего отца.

– Когда мы впервые приехали с тобой в Париж, то купили сразу штук двадцать и повезли домой на самолете.

– Помню. Ты еще ругал меня за то, что я отгрызала горбушки.

– Уверен, что я тебя не ругал.

– Ты говорил, что багеты от этого черствеют.

Мы снова помолчали немного, свернув на юг в сторону Сены.

– Интересно, что затеял Алби? – спросила Конни.

– Дрыхнет, наверное.

– Тогда все в порядке. Это можно.

– Либо дрыхнет, либо пытается понять, почему на подоконнике нет заплесневелых кружек. Наверное, до сих пор в отеле, прожигает сигаретами шторы. Обслуживание номеров! Принесите мне три банановые кожуры и переполненную пепельницу…

– Дуглас, именно для этого мы сюда и приехали, чтобы избежать подобных упреков.

– Знаю. Знаю.

А потом она замедлила шаг и остановилась. Мы находились на улице Жакоб, напротив маленького и несколько обветшалого отеля.

– Смотри. Мы здесь жили, – сказала она, беря меня за руку.

– Ты запомнила.

– Ту поездку – да. Какой у нас был номер?

– На втором этаже, угловой. Желтые шторы. Вон там.

Конни положила голову мне на плечо:

– Наверное, нам следовало поселиться здесь.

– Я думал об этом. Но решил, что будет немного странным: мы ведь теперь с Алби.

– Нет, ему бы понравилось. Ты бы рассказал ему историю, он теперь достаточно взрослый.

34. Отель на улице Жакоб

Случилось это восемнадцать лет назад.

Приближалась годовщина со дня рождения нашей дочери, а вслед за ней, почти сразу, та, другая годовщина. Я знал, что в эти дни Конни придется трудно. Ее горе, как я успел заметить, накатывало волнами, и, хотя промежутки между гребнями удлинялись, вселяя надежду на то, что однажды наступит день, целый день, когда мы не вспомним о нашей дочери, очередной шторм был неминуем.