Возвращение - Дюпюи Мари-Бернадетт

Растроганная волнением молодого человека и его признанием, Мари накрыла его руку своей:

— Я уверена, что так и будет, Гийом! А Камилла знает о ваших сомнениях?

— Да, и это меня очень огорчает! Она не перестает повторять, что я не виноват в том, что сделал мой отец. Но есть и другая причина устроить свадьбу здесь, и теперь речь уже идет о желании вашей дочери. Не говорите Камилле, что я вам признался, она рассердится! Понимаете, это наш секрет… На площади в Прессиньяке, недалеко от церкви, мы впервые увидели друг друга. Не смейтесь, это так романтично!

С мечтательным вздохом Мари кивнула. Вокруг них упоительно благоухали розы, и их аромат смешивался с запахом сена и дикой мяты. И вдруг Гийом заговорил странным, глуховатым голосом:

— Мадам, можно теперь и мне задать вам вопрос?

— Конечно, Гийом!

— Я злюсь на себя заранее, что спрашиваю, но этот вопрос не дает мне покоя… Не знаю, как сказать, это так неприятно… и для меня, и для вас…

— Прошу вас, говорите, не бойтесь! Через три дня вы станете мне практически сыном…

— Вас не было с нами рядом, когда Адриан ударил меня в тот день, четырнадцатого июля, — как раз тогда маршрут «Тур де Франс» проходил через Брив. Я проводил Камиллу до отеля и ждал, чтобы отвести ее обратно на танцы. Сказанные вашим супругом в тот вечер слова мучают меня до сих пор! Я должен знать, правда ли это… Прошу вас, помогите мне!

Мари нахмурилась. Она припомнила, что ни она сама, ни Камилла не присутствовали при этом инциденте и Адриан никогда с ней об этом больше не заговаривал.

— Что же сказал вам мой муж? — спросила она с удивлением.

— Он… Я понял так, что… Как трудно это повторить! Так вот, он крикнул, что мой отец изнасиловал вас в штабе гестапо во время войны. Мадам, это правда?

Обжигающая волна — смесь стыда и смущения — прилила к щекам Мари. Она была очень сердита на Адриана за то, что он раскрыл третьему лицу этот страшный секрет, который она так никому, кроме него, и не доверила. Однако обманывать ей не хотелось.

— Да, это правда, — быстро произнесла она. — Вы никогда не должны были узнать об этом, Гийом! Мой муж напрасно сказал вам это. Война распаляет страсти, это общеизвестно! И Макарий воспользовался моментом. Он смог, наконец, утолить свою ненависть, причины которой мне до сих пор неизвестны. Но ведь он был не один такой! Как вы знаете, миллионы людей умерли в концентрационных лагерях только потому, что они были евреями! Бывают вещи, которые невозможно объяснить! Но вот мы с вами снова ворошим темное прошлое… Я ни на что не жалуюсь, это — единственное, о чем вы должны помнить! Сколько женщин, участвовавших в Сопротивлении, умерли под пытками! Адриан и Поль вернулись домой из этого ада, а я практически не видела ужасов войны! Мою подругу Леони, мать Мелины, расстреляли немцы, а перед этим надругались над ней. Когда я думаю обо всех тех, кто вел себя действительно геройски, я понимаю, что то, что случилось со мной, не такая уж большая беда!

Признание Мари взволновало молодого человека. Он взял ее руку и поцеловал. Эта восхитительная женщина внушала ему огромное уважение.

— Я хочу попросить у вас прощения, — запинаясь, сказал он, — за все то зло, которое причинил вам мой отец… Мне очень хочется думать, что перед смертью он раскаялся. Отныне груз его ошибок мне будет нести еще труднее!

— Нет, Гийом, не говорите так! Перед вами вся жизнь! Умоляю вас, забудьте! Камилла именно так и поступила. И прошу, никогда не рассказывайте ей об этой отвратительной истории. Будьте счастливы оба, это станет для меня наилучшим утешением!

Гийом пообещал, а потом подумал, что Камилле очень повезло иметь такую мать…

Желая отвлечь его как можно скорее от неприятных переживаний, Мари переменила тему:

— Скажите, а где вы планируете жить после свадьбы?

— Я выставил на продажу дом, в котором вырос. Мы поселимся в новом доме — в том, что на выезде из Лиможа. Вы помните эту небольшую виллу, я возил вас туда на прошлой неделе? Там хороший сад… В нем будут играть наши дети… Я хочу начать новую жизнь в стенах, которые не будят воспоминаний… С собой я возьму только кое-что из мебели — то, что особенно люблю.

Мари закрыла глаза и представила своих будущих внуков — ласковых, как Камилла, и белокурых, как Гийом. Она улыбнулась — картинка получилась очень радостной. Гийом добавил едва слышно:

— Мадам, вы когда-нибудь позволите мне называть вас мамой? Мне бы так хотелось иметь такую мать! Моя умерла, и я уже люблю вас так, как если бы был вашим сыном…

Эта просьба поразила Мари. Это было неожиданно — услышать от сына Макария, принесшего ей столько горя, просьбу об этом, как о милости! Она задумалась на мгновение, но сердце продиктовало ей верный ответ:

— Да, Гийом! И не надо этого долго ждать, я просто могу не дожить…

Под чьими-то шагами захрустел гравий. К ним подошла Камилла в легком платье.

— Я никак не ожидала застать своего жениха с тобой, мамочка! Вы что-то замышляете?

Мари встала и погладила дочь по щеке.

— Уступаю тебе свое место! Мы немного поговорили. Хорошего вам вечера, мои милые!

Если Мари думала, что в этот вечер с воспоминаниями и признаниями покончено, она ошибалась. Стоило ей войти в маленький живой тоннель, образованный кустами жимолости, которая притягивала ее своим сладким ароматом, как из полутьмы возникла Мелина.

— Мама, нам нужно поговорить! Это важно!

— Дорогая, ты меня напугала! Похоже, этим вечером все решили прогуляться! Ну, говори, что случилось?

Мелина взяла ее за руку и увлекла в темноту. Мучимая сомнениями и предположениями, девушка хотела наконец получить ответы на свои вопросы. Боясь, что решимость оставит ее, она поспешила начать:

— Мама, прости, но я, сама того не желая, услышала отрывок твоего разговора с Гийомом. Мне очень жаль! Я искала тебя всюду, потом вспомнила про скамейку под елью. Когда я подошла, то услышала, что ты говоришь о Леони. Умоляю, расскажи мне правду о моей матери! Ты никогда мне не говорила, что ее изнасиловали и убили немцы. Я уже взрослая, я должна знать! Можешь говорить открыто, прошу тебя!

Мари почувствовала, что ноги у нее стали ватными. Она оперлась о Мелину, которая, обняв ее за талию, помогла ей дойти до поросшей мхом низкой стены.

— Присядь, мамочка! Я не хотела тебя огорчать! Раньше я не была готова услышать правду о моей матери, о моем прошлом… Я боялась того, что могу услышать! Но теперь я уже не ребенок, которого нужно ограждать от правды. Слишком много тайн, которые меня ранят, слишком много непонятного…

Мари посмотрела на дочь Леони, в чьих голубых глазах горел огонь. Она была права: время тайн прошло. Гийом знал теперь все о своем отце, так почему бы и Мелине не узнать правду о матери? Однако следовало удостовериться, что это желание — не каприз и девушка не будет горько сожалеть о том, что ей стало это известно.

— Это так для тебя важно? Ведь это не вернет нам Леони!

Мелина крутанулась вокруг своей оси — до такой степени она нервничала — и воскликнула:

— Да, это очень важно! Знаешь, однажды мне сказали, что я — потаскуха… как и моя мать. Что мне об этом думать?

Мари вскочила и, взяв Мелину за подбородок, внимательно посмотрела ей в глаза.

— Кто осмелился сказать такое?

— Это уже неважно, мам! И этот человек уже попросил прощения! Как ты помнишь, и Нанетт часто говорила плохо о Леони…

Уязвленная этим признанием, Мари прижала руку к сердцу и закрыла глаза.

— Господи, это Камилла! Вот из-за чего вы в прошлом году поссорились и не общались несколько дней, а потом ты на целый день ушла из дома под предлогом купания в Коррезе! О моя крошка, мне так жаль! А что до Нанетт… Она — из другого поколения. И у нее были весьма ограниченные представления о мире. Сколько я ее ни убеждала, она стояла на своем. А теперь послушай, я расскажу тебе длинную и очень красивую историю любви мужчины и женщины, которые были мне очень дороги. Эти двое не могли отдаться своей страсти именно из-за меня. Речь идет о твоей матери Леони, которую я любила, как сестру, и о моем первом супруге Пьере.