Джон Ирвинг - Последняя ночь на Извилистой реке

— Как ты сказал?

Незнакомое слово почему-то испугало Норму Шесть.

— Мириады! — рявкнул Кетчум.

— Бесконечно большое количество, которое невозможно подсчитать, — объяснил Дэнни.

Вид у Нормы Шесть был совсем растерянный. Ее утренний запал бесследно исчез.

— Может, съездим посмотрим на танцы лосей? — вдруг предложила она. — А может, нам вчетвером поехать, устроить привал? Сегодня будет замечательный вечер. И ночь не хуже. Разве у нас с тобой не найдется пара лишних спальных мешков для Дэнни и Кармеллы?

— Нашла время, — поморщился Кетчум. — Против нас развязана необъявленная война, а тебе приспичило смотреть лосиные танцы! Столько раз звал, ты отказывалась. А сегодня мне не до танцев. Нам с Дэнни нужно серьезно поговорить. Дэнни, в этом твоем отеле найдется бар с телевизором?

— Я хочу домой, — заявила Кармелла. — Хочу вернуться в Бостон.

— Не сегодня, — оборвал ее Кетчум. — Не бойся, твой Бостон террористы бомбить не будут. Два самолета вылетели оттуда, верно? А если б им нужно было атаковать твой город, они бы это уже сделали.

— Завтра я отвезу тебя в Бостон, — сказал Кармелле Дэнни.

На Норму Шесть он старался не смотреть, понимая, каково ей сейчас.

— Оставь мне Героя. Я еще раз смажу ему раны, — сказала она, обращаясь к Кетчуму. — С собакой тебя в отель не пустят. А тебе придется там заночевать, чтобы не садиться за руль пьяным.

— Если только он заплатит, — сказал Кетчум, кивая на Дэнни.

— Можешь не беспокоиться, — ответил Дэнни.

Через дверку в кухню явились и все собаки Нормы Шесть. Почему-то слово «мириады», произнесенное Кетчумом, подействовало на людей, и они молчали. Собаки насторожились. Они не привыкли, чтобы столько людей, собравшихся вместе, не орали и не размахивали руками.

— Не скрещивай яйца, Герой, — обратился к своему псу Кетчум. — Тебе же сегодня не обязательно ехать на работу в свою больницу? — спросил он Норму Шесть.

— Я могу им понадобиться, — бесцветным голосом ответила она. — Я им нравлюсь.

— Черт побери, ты мне тоже нравишься, — неуклюже произнес Кетчум.

Норма Шесть промолчала. Она понимала, что упустила возможность, и не сейчас, а гораздо раньше. Как назло, у нее еще и бедро заныло. Сейчас она могла лишь встать между малышами, невинно глазевшими на собачку и не знавшими, что непредсказуемая немецкая овчарка может запросто тяпнуть их за руку или за ногу. Заслонить малышей от своенравного кобеля было намного проще, чем убедить Кетчума вернуться к ней и снова жить вместе. Он даже предлагал оплатить операцию на бедре, ближайшая больница, где это делают, — в Дартмуте[229]. Говорят, дорогая, и в палатах там всего понапихано. Но Пам думалось, что у щедрости Кетчума совсем иная причина. Он это предлагал не потому, что у него сохранились к ней какие-то чувства. Кетчум не мог себе простить, что вовремя не ухлопал Ковбоя.

— Эй, у меня тут не киношка. Все на выход! — вдруг крикнула Норма Шесть.

Не хватало ей только разреветься на глазах у посторонних! Все собаки Пам, кроме одной шавки (так их называл Кетчум), поплелись к дверце.

— Да не вы! — сказала им Пам, но было поздно.

Собаки привыкли к команде «Все на выход!» и покинули кухню значительно быстрее, чем женщины с детьми и старый пильщик Генри, на левой руке которого недоставало двух пальцев.

Только сумасбродная немецкая овчарка и Герой игнорировали приказ Нормы Шесть. Они стояли по разным углам кухни: настоящие «мачо», готовые к схватке.

— Не вздумайте опять сцепиться, а не то вам все кишки отобью, — пригрозила им Норма Шесть.

Но она уже плакала, и ее голос утратил привычную силу. Оба пса больше не боялись ее. Она была раздавлена, а собаки умеют это чувствовать.

Они снова ехали в зловонном пикапе, и снова Дэнни сидел посередине, а Кармелла — как можно ближе к открытому окошку. Время двигалось к трем часам дня. Кетчум включил радио. Но на этот раз музыки не было: в провонявшей медведем кабине звучал голос нью-йоркского мэра Джулиани, дававшего пресс-конференцию. Кто-то спросил о числе погибших, и Джулиани ответил:

— Сейчас не время и не место строить предположения и называть ориентировочные цифры. Разум любого из нас отказывается признавать такое количество оборвавшихся жизней. А их оборвалось еще больше.

— Хоть здесь без вранья, — сказал Дэнни.

— Ты все еще подумываешь о возвращении сюда? — вдруг спросил у него Кетчум. — Или это не ты говорил, что у тебя теперь нет причин оставаться в Канаде и ты намерен вернуться на родину? И не ты ли мне недавно жаловался, что так и не почувствовал себя канадцем, что ты родился в Америке и потому был и остаешься американцем?

— Допустим, я тебе это говорил.

Писатель достаточно хорошо знал Кетчума и не хотел сейчас затевать разговор, на который подбивал его старый сплавщик.

— Я здесь родился. Я американец. Канадское гражданство не сделало меня канадцем, — уже с большим напором добавил Дэнни.

— Вот лишнее доказательство моей тупости, — вдруг сказал Кетчум. — Я — один из тех заторможенных парней, которые верят написанному. Знаешь, Дэнни, я слишком долго учился читать, но теперь читаю очень бегло и очень много.

— Куда ты клонишь, Кетчум? — не выдержал Дэнни.

— Я думал, что ты писатель. Я читал твои слова. Ты называл национализм признаком ограниченности. Кажется, ты говорил, что все писатели — «сторонние наблюдатели». Ты и себя причислял к таким: стоишь в стороне и наблюдаешь.

— Да, я это говорил, — согласился Дэнни. — Но это было сказано в контексте интервью.

— Насрать мне на контекст! — рявкнул Кетчум. — Кого волнует, что ты не чувствуешь себя канадцем? Кого волнует, что ты американец? Если ты писатель, то должен находиться в стороне и наблюдать.

— Ты хочешь сказать, в изгнании?

— Твоя родная страна катится ко всем чертям, и это началось не сегодня, — продолжал Кетчум. — Живя в Канаде, ты яснее все увидишь и лучше напишешь. Знаю, ты сможешь.

— Мистер Кетчум, но ведь на нас напали, — вяло проговорила Кармелла. Чувствовалось, ее не тянуло спорить. — И из-за этого вы считаете, что страна катится ко всем чертям?

— Я же говорил: это началось не сегодня. Важно, какие выводы мы сделаем после нападения. Что Буш предпримет в ответ? Или так и будет порхать с базы на базу?

Вопрос был адресован Дэнни. Писатель тоже умел строить мрачные прогнозы, но Кетчум своим пессимизмом значительно превосходил его. Дэнни как-то не догадывался о способности Кетчума хвататься за самый худший вариант развития событий и странным образом смаковать его.

— Оставайся в Канаде, — через некоторое время сказал Кетчум. — Когда живешь в другой стране, лучше видишь, что в твоих родных Штатах правда, а что ложь. Я хотел сказать, яснее.

— Я знаю твои мысли, — ответил ему Дэнни.

— Бедные люди в этих небоскребах, — начала Кармелла и умолкла.

По степени пессимизма и она не могла тягаться с Кетчумом.

Позже, когда они приехали в «Балзэмс» и сидели в баре, смотря четырехчасовой выпуск новостей, корреспондент Си-эн-эн говорил о причастности крупного саудовского боевика Усамы бен Ладена к сегодняшней серии терактов. Корреспондент напомнил, что бен Ладен подозревается в организации взрывов посольств США в Кении и Танзании, произошедших три года назад. По утверждению Си-эн-эн, правительству США регулярно поступает «оперативная информация».

Через полтора часа, когда Кетчум успел влить в себя четыре бутылки пива и три порции бурбона, а Дэнни допивал третью бутылку пива, Си-эн-эн передало новое правительственное сообщение. Самолет, разбившийся в Пенсильвании, имел три возможные цели поражения: резиденцию в Кэмп-Дэвиде, Белый дом и здание Капитолия.

Кармелла допивала второй бокал красного вина.

— Бьюсь об заклад, это был Белый дом, — сказала она.

— Ты серьезно думаешь, что мне стоит жениться на Норме Шесть? — вдруг спросил у Дэнни Кетчум.

— Хотя бы попробуйте снова жить вместе.

— Когда-то мы жили вместе, — напомнил ему старый сплавщик. — Не могу поверить, чтобы Норме Шесть хотелось трахнуться со Стряпуном, — почти крикнул он.

Только сейчас Кетчум вспомнил о сидящей рядом Кармелле.

— Извините, — пробормотал он.

Потом они перешли в ресторан и весьма плотно пообедали. К неудовольствию Кетчума, Дэнни продолжал пить пиво, а Кетчум с Кармеллой «приговорили» две бутылки красного вина. После еды и выпивки ее потянуло в сон.

— У меня сегодня был тяжелый день, но я все равно благодарю вас, мистер Кетчум. И за то, что показали мне реку, и за все остальное.

Она простилась со старым сплавщиком, полагая, что завтра его уже не увидит. Так оно и случилось. Сколько бы Кетчум ни выпил накануне, он всегда поднимался рано, а с возрастом стал вставать еще раньше.