Алексей Зверев - Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.

Когда мама писала Делии письмо, Нора попросила кое-что добавить. Она спрашивала, когда день рождения у Джона Тэйлора. Наверное, летом. Если правда летом, она ему сошьет подушечку с хвоей. Когда их семья в июле проводит неделю за городом, мама дает Норе пакет, и она собирает хвою для рождественских подарков.

Наступил и прошел март, но известий о Делии и ее ребенке не было. Ей писали все: Норина мама, Нэтти, даже Бриджет, — но вестей так и не дождались.

 — Она у нас отрезанный ломоть, — говорит Бриджет. — Ребенка-то точно не крестила, вот и боится объявляться.

 — Первые дети всегда запаздывают, — говорит Кэтлин. — Я с Норой целый месяц переходила.

 — Может быть, что-нибудь с ребенком. Может, он больной, и Делия не хочет волновать нас, — говорит Нэтти.

 — Сроду в нашей семье такого не бывало, — говорит Бриджет, фыркнув. — В наших краях о таком и не слыхали.

 — А как же Том Хоган? У него трое детей слабоумных. А у миссис Келли мальчик слепой, — говорит Нэтти.

 — А ты, Бриджет О’Рэйли, скажи хоть раз в жизни доброе слово, помолись за сестру! Куда лучше будет, чем корить ее, — говорит Кэтлин.

 — Знаешь что, — говорит Бриджет, — послушай она меня, обошлась бы и без молитв.

 — Помилуй тебя бог, да кто же без них обойдется? — говорит Кэтлин, крестясь.

 — А в Делавэре какая погода? — говорит Нэтти.

 — Сырость там, — говорит Бриджет. — Дожди.

 — Они живут прямо в поместье, — говорит Кэтлин, — и едят то же, что сам мистер Дюпон.

 — Так-то оно так, да не за тем же столом, — говорит Бриджет. — Слуги-то внизу едят. Я бы лучше ела чего попроще у себя дома. Очень нужны разносолы за столом для прислуги.

 — Ну что, мы ей больше не пишем? — говорит Нэтти, обращаясь к Кэтлин.

 — Пусть сперва напишет она. Должна же быть причина, — говорит Кэтлин.

 — Это ведь она от нас уехала, — говорит Бриджет.

 — Если бы что случилось, мы бы узнали. Плохое всегда узнаешь. Она, наверное, вся в заботах. Или Дюпоны ее избаловали, — говорит Кэтлин.

Нора вспоминает, как Джон Тэйлор рассказывал про день рождения миссис Дюпон. Там был торт в виде лебедя. И мороженое с настоящей клубникой — в середине ноября! А дамы, говорила Делия, были в перьях, как павлины. Красивые были дамы, говорил Джон Тэйлор. Тебе виднее, говорила Делия. Это ведь ты усаживал их в машины и пристегивал полости; стоял там, как цапля на одной ноге. Не появись я вовремя, где бы ты сейчас был? Ты спасла меня от верной погибели, говорил Джон Тэйлор и крутил воображаемый ус.

Нора вспоминает их смех. Она не знает других мужа и жену, которые смеялись бы вместе, как Джон и Делия.

 — Мы что, больше никогда Делию и Джона не увидим? — спрашивает Нора мать.

 — Никогда не говори «никогда», это не к добру, — отвечает Кэтлин. Она хватается за поясницу. — Спина болит, скоро роды, — говорит она. — А тогда тебе придется слушаться тетю Бриджет и не перечить ей.

 — Хорошо, мэм, — говорит Нора. Впрочем, мать знает, что Нора слушается и никогда не спорит. Только в тот раз не удержалась, когда разговор шел о Делии.

Норина мать удалилась перед родами в свою спальню, младших детей отправила к Нэтти, только Нору оставили дома. «Побудь с папой, — сказала ей мать. — Без тебя ему будет одиноко, ведь в дом придут чужие люди».

Но и при Норе отец ходит по комнатам робко, неуверенно, будто боясь кому-то помешать. Стоят теплые дни, и каждый вечер отец с дочкой идут на угол за мороженым. Обычно они мало встречаются, и говорить им почти не о чем. Ей случалось видеть его в минуты раздражения и в минуты усталости. С непривычной галантностью он сопровождает Нору домой, ложится спать засветло и уходит утром, когда она еще спит.

Наконец у Кэтлин начались роды, и Бриджет на весь день выставила Нору на улицу. Она сидит на крыльце и боится отойти, чтобы не пропустить первого крика новорожденного или известий о каком-нибудь осложнении. То и дело прибегают дети, зовут играть, но она только отмахивается, и им скоро надоедает ее уговаривать. Она разглядывает свои руки, потом свои белые туфельки — одна больше другой, потому что, как сказала мама, у бога о ней особый промысел. Что же это за промысел? Может, бог уже передумал? Может, он забыл о ней? Она считает розовые камушки в бетоне парапета. Слышно, как вскрикивает мать. Слышно, наверное, всему кварталу — окна-то настежь. Ребром ладони она сметает со ступеньки песок.

Вдруг прямо перед ее глазами появляются коричневые мужские ботинки. Сначала она пугается, но тут же узнает их. На лицо можно даже не смотреть — это ботинки Джона Тэйлора, лучшие ботинки на свете.

 — Здравствуй, Нора, — говорит он так, будто она вовсе не должна удивиться его появлению.

 — Здравствуйте, — говорит она ему в тон, поняв, что он не хочет, чтобы она удивлялась.

 — Мама дома?

 — Она наверху лежит.

 — Что, заболела?

 — Нет. Еще одного ребенка рожает.

У Джона перехватывает дыхание. Осекшись на полуслове, стиснув зубы, он шумно дышит. Воздух вокруг него сияет, как стекло. Он оглядывается по сторонам, ему хочется уйти.

 — А как поживает Делия? — говорит Нора, думая, что так спросила бы мама.

 — Она умерла, — говорит Джон и смотрит куда-то вбок.

 — А ребенок? У вас мальчик или девочка?

 — Он умер. Мертвый родился.

 — А вы возите Дюпона на машине? — спрашивает она, пытаясь понять, что же это он сказал. Родился мертвый. Как же так? И Делия умерла. Из окна слышен крик матери.

 — Я в отпуске, — говорит Джон, опуская руку в карман.

Ей хочется как-то задержать его. Что же придумать, чтобы пойти с ним погулять, послушать еще раз о садах и машинах.

 — А вы как поживаете? — спрашивает она.

 — Хорошо, — говорит Джон Тэйлор.

Но взрослому он бы так, понятно, не сказал. И оставаться он не собирается.

 — Нора, — говорит он и наклоняется к ней, — давай у нас с тобой будет тайна? И еще: давай я тебе что-то подарю?

 — Хорошо, — говорит она. Он сейчас уйдет. Его не остановишь. Но так хочется что-нибудь от него на память. Она сохранит тайну, а он подарит ей подарок.

Достав из кармана серебряный доллар, он кладет его Норе в ладошку и слегка сжимает ей пальцы.

 — Не говори никому, что я здесь был. И про Делию, и про ребенка тоже молчи.

Вот как странно! Он приехал все рассказать, а теперь нужно молчать, думает она. Может, он только ей одной хотел сказать. Вот оно что: он приехал из Делавэра открыть ей свою тайну и подарить подарок.

 — Я ничего не скажу, — говорит она и глядит ему в глаза, впервые в жизни глядит прямо в глаза взрослому. От волнения у нее даже мурашки по коже бегут.

 — Значит, договорились, — говорит он и быстро идет прочь, оглядываясь на ходу.

Она заходит в дом. Сверху доносится голос Бриджет, измученный голос матери, но новорожденного еще не слышно. Подняв юбку, она прижимает свой доллар к животу резинкой штанишек. Сначала монета холодит живот, но скоро нагревается от тепла ее тела.

Энн Битти

Дачники

Когда Джо и Том с Байроном поселились в своем летнем доме в Вермонте, они в первую же субботу поехали в пиццерию. Потом Том решил, что неплохо бы потанцевать в придорожном баре. Байрон скрепя сердце согласился ехать с отцом и с Джо — пиццу он любил, но опасался, что они вернутся слишком поздно.

 — Тут есть разные занятные конструкторы для ребят, — сказал Том сыну, ставя машину на стоянке возле бара, и Байрон явно заколебался — идти с ними или нет.

 — Вы будете танцевать, а я болтайся среди пьяных. Нет уж, спасибо, — наконец решил он.

Байрон захватил с собой спальный мешок. Он никогда с ним не расставался — со спальным мешком и с десятком комиксов. Скатав мешок валиком, он превращал его в подголовник. Сейчас он развернул его, так что получилась подушка, взбил и улегся на сиденье, показывая, что идти никуда не собирается.

 — Может быть, не стоит? — сказала Джо, когда Том открыл перед ней дверь бара.

 — Почему?

 — Потому что Байрон…

 — Мы и так его слишком избаловали. — Том положил ей руку на плечо и легонько подтолкнул вперед.

Байрон был сын Тома от первого брака. Уже второе лето он жил с ними в Вермонте. Ему самому предоставлялось выбирать, где он будет проводить каникулы, и он проводил их с ними. Все остальное время он жил с матерью в Филадельфии. В этом году он вдруг стал квадратный и плотный, как японский робот из его коллекции — сложная электронная игрушка, умеющая выполнять массу разных операций, часто никому не нужных, как не нужны десятки лезвий швейцарского туристского ножа, его отвертки, лупа, пилки, ножницы и прочие хитроумные приспособления. Том все никак не мог поверить, что его сыну уже десять лет. Ночью, когда он закрывал глаза, ему неизменно представлялось крошечное существо с нежными шелковыми волосиками, все шрамы и синяки куда-то исчезали с коленок и локтей, и Байрон снова был младенец, гладенький и юркий, как рыбка.