Андрей Шляхов - Доктор Данилов на кафедре

Ознакомительный фрагмент

— Тебе бы размерчик не подошел, и Машке тоже, — попытался отшутиться Данилов. — Да и стиль не твой…

— Я бы тебе выдала психологический портрет этой стервы!

Елена не сомневалась, что случившееся — дело рук женщины.

— По трусам? — не поверил Данилов. — Вот уж не знал, что ты экстрасенс!

— Белье говорит о человеке больше, чем паспорт, — уверенно заявила Елена. — Имей в виду на будущее!

— Буду, — пообещал Данилов.

Накормив дочь и уложив ее спать, Елена пришла на кухню к Данилову, сидевшему на кухне с ноутбуком, уселась напротив и поинтересовалась:

— Я не помешаю?

— Нет, конечно.

Данилов оторвался от новостей дня и выжидательно посмотрел на жену. Эти слова означали, что есть разговор, тема для обсуждения.

— Скажи мне, Данилов, только честно, все обстоит именно так, как ты мне рассказал, или же в некоторые нюансы я не посвящена?

— Я рассказал все, что знаю, — ответил Данилов, ожидавший подобного вопроса еще полтора часа назад.

— И ты действительно не давал никому повода? Или — надежды? Если давал, то лучше скажи сейчас. Обещаю снисхождение за чистосердечное признание. Сцен устраивать тоже не стану.

«Сразу придушу и все», — можно было прочитать в ее глазах.

Слова — одно, а глаза, как известно, — зеркало души.

— Ну, как ты можешь, Лен! — упрекнул Данилов. — Чтобы я…

— Ты — здоровый молодой мужчина, находящийся на голодном пайке, — сказала Елена. — Наличие младенца не благоприятствует сексу…

— Нет, — согласился Данилов.

Наличие младенца крайне не благоприятствовало сексу. Мало улучить удобный момент, так, чтобы обоим хотелось и была бы возможность, надо еще и сохранить эту возможность до конца. То ли по воле случая, то ли по каким-то собственным тайным соображениям Мария Владимировна просто обожала подавать голос, скажем так, на середине процесса. Да не каким-нибудь вялым сонным хныканьем, негромким и недолгим, а бодрым призывным воплем. Все, разумеется, приходилось срочно прекращать. Если делалась попытка к возобновлению, то в восьмидесяти процентах случаев следовало ждать очередного вопля, после которого никому ничего уже не хотелось. Если попытки не было, Мария Владимировна начинала вопить только ко времени следующего кормления.

Елена утверждала, что у ребенка очень острый слух. Данилов возражал: «Она просто вредина» — и грозился впоследствии, лет этак через двадцать, отплатить дочери той же монетой.

— Буду стучаться ночами к ней в спальню и спрашивать: «Машенька, не видела ли ты мою вшавную шелюсть?» — говорил он. — Долг платежом красен!

— Через двадцать?! — вскидывалась Елена. — Через двадцать лет Маша ночами если чем и будет заниматься, то подготовкой к экзаменам, а не разными глупостями! Я уж постараюсь воспитать ее в правильном духе!

— Синим чулком? — поддевал Данилов.

— Серьезным человеком. Пусть сначала получит образование, немного поработает, закрепится в какой-нибудь сфере и тогда уже думает о мужиках!..

Мария Владимировна сопела в кроватке, и выражение лица у нее даже у спящей было какое-то непростое, с хитринкой. Болтайте-болтайте, мол, дорогие родители, стройте планы, а я уж буду жить так, как мне захочется.

— Тебе может захотеться… то есть, показаться… Ну, ты можешь завести любовницу, — продолжила Елена. — В этом нет ничего сверхъестественного и необычного…

Данилов не стал возражать — пусть Елена сначала договорит.

— А потом все закончилось, очень быстро, во всяком случае, гораздо быстрее, чем ожидала она. Зрелые умы в таких случаях лелеют в душе тихую и светлую печаль, а незрелые начинают действовать, — мстить. Чему ты улыбаешься?

— Поражаюсь буйству твоей фантазии, — ответил Данилов, — излагаешь ты складно. Только ничего подобного не было. Никаких интрижек я не заводил. Хочешь, на лекарственном справочнике поклянусь или на руководстве по анестезиологии и реанимации?

— Я тебе и на слово поверю, — улыбнулась Елена. — Раз ты говоришь, что не заводил, значит, так оно и было. Извини, просто захотелось внести ясность.

Она встала, чтобы уйти, но тут же снова села.

— Вот еще что хочу тебе сказать, Вова. Имей в виду, что даже если бы я ничего не знала, а мне позвонила бы какая-то женщина и представилась бы твоей любовницей, то я бы в два счета разобралась, что к чему. Это же так просто.

— Как именно? — заинтересовался Данилов.

— Выразила бы недоверие, в качестве доказательства попросила бы рассказать, каков ты в постели. Что ты любишь? Что не любишь? Что делаешь хорошо, а что, наоборот, плохо?

— А я что-то делаю плохо? — Данилов притворился очень сильно удивленным.

— Людей без недостатков не существует, — Елена показала ему кончик языка, — но ты можешь не волноваться, твои недостатки малы и только лучше оттеняют твои достоинства.

— А все-таки? — проявил настойчивость Данилов.

— Не заморачивайся… — махнула рукой Елена, — это я так, для профилактики, чтобы ты не зазнавался.

Глава пятая

Рыбак рыбака поймет без коньяка

«In my time of dying, want nobody to mournAll I want for you to do is take my body homeWell, well, well, so I can die easy…»[19]

— Что-то репертуар поскучнел! — озаботился Полянский. — Где пульт? Вова, ты видел пульт?

Его под рукой не оказалось, пришлось вставать и переключать музыкальный центр с одного диска на другой вручную.

— Поэтому я и не люблю сборники, — сказал Данилов. — Песни меняются гораздо чаще, чем настроение.

— А мне нравится, — ответил Полянский. — В них есть своеобразный ритм и драйв…

— В последней песне драйва было особенно много, — улыбнулся Данилов. — Я просто еле на месте усидел, так в пляс тянуло.

— Ты просто не любишь рок-классику, — констатировал Полянский, — Высоцкого? Или Билли Холидэй?

— Может, выключишь? А то прямо музыкальная гостиная.

— Желание гостя — закон, — Полянский вернулся в кресло и поднял бокал, на дне которого плескался коньяк. — Звон бокалов — лучшая музыка для дружеских посиделок!

— Плесните колдовства, — попросил Данилов, протягивая ему свой пустой бокал.

— Извини, Вова.

Переложив бокал в левую руку (пока не выпил — на стол не ставь, есть такая примета), Полянский правой налил Данилову на два пальца коньяка, вернул бокал обратно и провозгласил тост:

— За все хорошее, что еще должно случиться с нами!

Коньяк был хорошим, мягким, пился легко. Полянский поленился и к приходу Данилова кулинарить не стал. Правда, какое-то гостеприимство проявил: наготовил кучу разномастных бутербродиков-канапе, а между блюдами с ними расставил вазочки с сухофруктами — ароматным инжиром, янтарно-медовой курагой, крупным черносливом и продолговатыми ломтиками груши. Увидев это великолепие, Данилов поинтересовался, уж не ограбил ли друг-приятель какого-нибудь рыночного торговца сухофруктами. Оказалось, что нет.

— Ты помнишь Юру Варакина? — ни с того ни с сего вспомнил Полянский. — Ну, ты должен помнить, такой упитанный живчик, сын доцентши Петраковой, которая нам акушерство читала…

— Да, — ответил Данилов без особого энтузиазма.

Варакина он не любил. Тот был слишком болтлив, хвастлив и отличался склонностью к тупым плоским шуткам, над которыми чаще всего смеялся в одиночку, зато оглушительно, так, что у окружающих уши закладывало. Тупоумное самодовольное существо с большими претензиями — Юра Варакин.

— Юрка, оказывается, уже лет семь, как уехал в Израиль. Живет где-то возле Тель-Авива, работает в клинике…

Данилов ничего не ответил, вместо этого съел бутербродик с ветчиной и закусил его ломтиком груши. Ну, уехал, ну, живет возле Тель-Авива, ну, работает в клинике. Где же ему еще работать? Не в такси же…

— И угадай кем? — Полянский выжидательно уставился на Данилова.

— Главным врачом, — не задумываясь, ответил Данилов.

Варакин охотно делился с окружающими своими карьерными планами. К тридцати — кандидатская, к тридцати пяти-тридцати семи — докторская, разумеется, с немедленным профессорством, к сорока пяти — заведование кафедрой.

— Я человек скромный, — вещал он, снисходительно взирая на слушателей, — мне не обязательно отхватить кафедру в Первом меде, я и на Дружбу народов согласен…

Под Дружбой народов подразумевался Российский университет дружбы народов, некогда носивший имя Патриса Лумумбы (интересно, сейчас хоть кто-то помнит, кем был носитель этой звучной фамилии?).

— На худой конец можно и главным врачом в перинатальный центр, — продолжал Варакин с таким видом, будто его уже давно и настойчиво зовут в главные врачи, а он раздумывает и колеблется — стоит ли связываться.

Большинство студентов откровенно смеялось над Варакиным, но кое-кто верил. Парочка записных тупиц пыталась с Варакиным приятельствовать, надеясь, что им что-то с этого обломится. Доставалось все обычно только Варакину.