Магсуд Ибрагимбеков - Кто поедет в Трускавец

Два дня, остающиеся до выхода на работу и до ее отъезда в Трускавец, два дня, остающиеся до естественного финиша, в память Недели освободим, насколько удастся, от неловкости и напряжения последних минут на перроне, когда даны уже и первый, и второй, и третий звонки, и на светофоре давно уже горит зеленый свет, а поезд все не трогается, поджидая застрявший в уличной пробке почтовый контейнер или генерала, задержанного на приеме речью высокого иностранного гостя, и когда провожающие, столпившиеся перед окнами вагонов, все повторяют и повторяют выглядящие со стороны с каждым новым мгновением все пошлее, несуразнее воздушные поцелуи и прощальные махания затекшими кистями, с тоской понимая всю нелепость и безвыходность ситуации.

А все-таки быстро пролетело время, отмеренное Бюллетенем, можно было бы, конечно, выхлопотать еще одну недельку, и я уверен, мало бы кто на моем месте удержался бы от соблазна и не попытался бы прикупить к верным семнадцати на руках — еще короля. А ведь риск хорош только тогда, когда он оправдывается. А пожадничай я — пожалуйте на ВКК! После десяти дней бюллетень продлевает только врачебная контрольная комиссия. С ней тоже можно, наверное, добиться приличных результатов, но стоит ли рисковать? Да и не в риске одном дело, очень уж эти сеансы утомлять стали за последнее время. Особенно трудно дался последний, третий, визит к моему дорогому Айболиту, к которому я уже начал испытывать что-то похожее на благодарность за его озабоченность в связи с моим пошатнувшимся здоровьем. Даже жалко его стало, когда он, — после того как я ему описал последнюю стадию болезни колена, рассказал об острых, стреляющих болях в левом бедре и нижней части живота и даже продемонстрировал, как проходит тут же начавшийся приступ, — осторожно касаясь, прощупал колено и сказал, что очень рекомендует мне лечь на неделю-другую в больницу. Я произнес фразу, вызывающую у любого врача реакцию профессиональной обиды, — сказал, что ни в коем случае не смогу этого сделать по причине неотложных важных дел по службе.

— Служба службой, — хмуро сказал он, — а здоровье здоровьем. Нельзя откладывать это дело. Болезнь прогрессирует, запустишь, потом смотришь, а она уже давно в хроническую переросла. Воля ваша, но я бы на вашем месте полежал бы в стационаре некоторое время. До полного излечения. Ноги вам еще долго ведь будут нужны.

Я обещал ему, что при малейшем ухудшении немедленно последую его совету и лягу в больницу, но это его не успокоило, он еще раз неодобрительно покачал головой, осмотрел мое колено и отпустил только после того, как выписал добрый десяток рецептов и направлений на всевозможные процедуры и взял с меня слово, что я буду, насколько это возможно, беречь колено от резких движений и, упаси бог, от толчков и ударов.

Милый и добрый доктор из районной поликлиники! Чуткий и добросовестный, в быту и на службе придерживающийся наигуманнейшего принципа: «Человек человеку — дельфин!» За доброту и за искреннее желание помочь — спасибо! И в знак благодарности я сделаю все от меня зависящее, чтобы никогда!, никогда в жизни не узнал ты правды об этих трех моих визитах к тебе. И будет это справедливым и даже щедрым гонораром за нее — и за твой диагноз, и за курс лечения, и за все прощальные советы.

Опять телефон зазвонил. С работы, наверное, а может, быть, она. Нет, вряд ли она… Посмотрим.

— Я слушаю… — вот уж чего я не ожидал совершенно услышать — так это голос отца. Совершенно неожиданный звонок, так сказать, не предусмотренный расписанием и протоколом.

— …на работе сказали, что ты болен, Что-нибудь серьезное? Папочку волнует здоровье единственного сына? Папочка тратит свое драгоценное время на расспросы о его болезни? Это всегда трогательно и производит на окружающих в высшей степени приятное впечатление. «Он по своей натуре очень сдержан и суров, но он всегда любил сына», — шептали друг другу в дальнем углу комнаты дамы, глядя на сидящего у кровати человека, на его мужественные черты, по которым скатилась слеза, на его скорбные глаза, устремленные на бледное и уже почти совсем безжизненное чело единственного отпрыска.

— Да нет. Пустяки. Все прошло.

— А сейчас как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

Что-то у папочки голос звучит не как обычно. Какие-то нотки незнакомые в его уверенном баритоне проскакивают. Или мне кажется?

— А что ты вечером собираешься делать?

Вот так номер! Папочка интересуется, как его сын проводит Досуг. «Все бросились к телетайпам и телефонам! Команда Южной Кореи забивает шестой гол в ворота британской сборной королева покидает ложу!»

— У меня встреча.

— Ты не можешь отложить ее? Или хотя бы перенести часа на три?

Так не пойдет! Желаем посмотреть! В непрозрачной таре прием от граждан домашних животных прекращен.

— Постараюсь, но ручаться не могу… Это не только от меня зависит.

Следующий ход ваш, папочка. Жду.

— Сегодня открытие нового здания морского порта. Мне было бы приятно твое присутствие.

— Поздравляю тебя. Я читал об этом. Но не знал, что назначено на сегодня. Я, конечно, постараюсь прийти.

— Приходи, В шесть часов.

— Тогда мне и откладывать ничего не придется. Я успею, ведь это займет не много времени?

— Будет еще обед. Официальный. До встречи.

— Всего доброго.

Придется пойти. Ничего не поделаешь. Комкается последний вечер Недели Прекрасной Любви, вот ведь что обидно. Ну да ладно. Еще не все потеряно. Он же сказал, в конце концов, что будет обед, а не ужин. Может быть, успеем.

Позвоним к ней и скажем. Извинимся и объясним. Выразим сожаление, переходящее в отчаяние. Гудки. Внимание! Старт! Обменялись приветствиями. Пора. Сперва выдадим без всяких эмоций краткий текст с сутью предстоящих событий…

Невероятно! Ни упреков, ни подозрений! Ни слова недоверия, ни интонации обиды! Достоинство и приветливость! Понимание и поддержка!

— Я буду ждать! — Отбой. .

Примите уверения в моем искреннем восхищении! За краткость и музыку танки и за лаконизм бессмертного афоризма!.. Она будет ждать, и мы ее ожиданий не обманем!

А теперь отгладим борта пиджака. Нет, конечно же не этого длиннополого и двубортного, с разрезом до шестого с половиной позвонка, с широкими полосами цвета спящей на теплой отмели анаконды, час назад проглотившей молодую мартышку! Или вы забыли, что вас пригласили на официальный обед в честь нового произведения вашего отца, а не на концерт приезжей бит-группы с последующим ужином с девочками из иняза? Повесьте его на место.

Вы погладите и наденете другой костюм. Вот этот, кстати, являющийся представителем от тридцати трех процентов состава вашего гардероба верхней одежды, исключая, естественно, пальто и плащ, костюм модного, но скромного покроя, не раздражающего ничей взыскательный взгляд, универсального цвета маренго, приблизительно выполняющего в обществе функцию фирменной обертки парфюмерного магазина, одинаково безразлично несущей в себе хрустальные флаконы с изысканными духами и тюбиками с мазью от потливости ног или баллоны с пульверизаторами душистого лака для волос и дезодор от дурного запаха изо рта — словом, все, что в нее завернут.

Точность — вежливость сыновей! Незамеченным не осталось. Папочка-то в этих вопросах чрезвычайно щепетилен. А когда меня увидел — явно обрадовался. Наверное, все-таки сомневался, приду ли я… На часы все же украдкой глянул. Смотри на здоровье, я на десять минут раньше указанного срока пришел. Надо подойти.

— Здравствуй. Поздравляю тебя.

— Спасибо. С поздравлением только повремени. Вдруг у тебя после осмотра пропадет это желание.

Шутит папочка. Но волнуется. И чего ему волноваться? Я как-то подумал, что если собрать в одно место все здания, построенные по проектам отца, то получится нормальный современный город с жилыми и административными зданиями для разных целей, с театром, крытым рынком, аэропортом, почтамтом и Дворцом спорта. Только бани не будет в этом городе, да еще тюрьмы.

Ого! Приехал Великий Человек и «другие официальные лица». Минута в минуту. Я его до этого только на экране видел.

Председатель горсовета после короткой речи ленточку разрезал на главных дверях. Оркестр сыграл туш — открытие состоялось.

Здание что надо. Роскошное здание. Все-таки ты молодец, папочка. Все предусмотрено. И размах чувствуется. Мрамор, гранит, стеклянные стены. Нет, без всякой скидки на родственные чувства, а может быть, несмотря на них, нравится мне здесь все — и главный зал, и ресторан, и причалы — все как надо. Фундаментально и элегантно. А вот штуковина, по которой мы опускаемся сейчас, называется пандус, это я точно знаю, на всю жизнь запомнил. И еще я знаю, что такое фриз и капитель. Да. И дорический ордер я с первого взгляда могу узнать. Но его на этом бесколонном здании я что-то не вижу ."Какие-то здесь другие линии и формы, у которых наверняка свои названия существуют, но я их не знаю и в этом не виноват. Я ведь на профессиональные архитектурные темы в последний раз разговаривал, когда шестилетним малышом был. И все запомнил навсегда, так сказать, все, что от меня зависело, сделал. А потом больше не пришлось на эту тему говорить. Так получилось.