Мариуш Вильк - Путем дикого гуся

Поначалу Бутенант не занимался выплавкой железа — он скупал в окрестных селах так называемые крицы (глыбы твердого губчатого железа со шлаковыми включениями) и обрабатывал их на своих предприятиях при помощи гигантских водных молотов. Его продукция быстро завоевала популярность как на внутренних рынках, так и за пределами России. Лишь в 1681 году Бутенант поставил в Усть-Рецком заводе первую в Заонежье плавильную печь.

В декабре 1701 года он получил от Петра серьезный заказ: сто орудий двенадцатифунтового калибра и семьдесят пять тысяч двенадцатифунтовых ядер, а также пять тысяч ядер десятифунтовых, тысячу двести четырехпудовых бомб и две тысячи пудов прутового железа, а также несколько тысяч ломов и железных лопаток. Все должно было быть готово к марту 1702 года. Михаил Данков утверждает, что именно при помощи этого оружия, пройдя «Осударевой дорогой», Петр Алексеевич покорял шведский Нотебург и Ниеншанц, открывая путь к Балтике. Другими словами, империя Петра поднялась на карельском железе.

Чем же объясняется упадок заводов Бутенанта и жалкий конец их хозяина? Мнения историков расходятся. Одни толкуют о жадности князя Меншикова, который, будучи тогда генерал-губернатором северных провинций России, якобы «присвоил» выгодные предприятия. Документальных подтверждений этим инсинуациям найти не удалось. Другие твердят, что железо датчанина оказалось низкой пробы, а заводы его — нерентабельны. Однако факты говорят об ином — достаточно привести цитату из письма первого командующего Российским балтийским флотом адмирала Корнелиуса Крюйса[57], который писал полковнику Ивану Яковлеву, олонецкому коменданту: «Я сам возил железо Бутенанта в Европу и могу заверить, что оно ни в чем не уступает шведскому». Данков же высчитал на основе царского заказа 1701 года, что заонежские заводы в то время производили 22,6 процента всего российского железа! Так в чем же дело?

Думаю, тут не обошлось без царя… Решение о ликвидации предприятия такого масштаба могло быть принято только на самом высоком уровне. Допускаю, что Петр Алексеевич просчитал стратегическое значение карельского железа (война со шведами, в сущности, только начиналась!) и пришел к выводу, что ему нужна монополия. Тем более, что Бутенант (как некогда Питер Марселис-старший) играл «и нашим, и вашим», обделывая собственные делишки (и еще в 1688 году добился того, что был причислен Кристианом V к датской аристократии, став Бутенантом фон Розенбушем). Так что русского царя можно понять. В ситуации войны даже союзникам нельзя полностью доверять, а уж оставлять стратегическое сырье в чужих руках…

Непонятно только, почему датчанину не заплатили, ведь заказ он выполнил добросовестно и в срок? Эту царскую беспечность я объясняю «патримониальным режимом»: по словам Ричарда Пайпса[58], правитель в России — одновременно и хозяин. Бутенант умер в Москве в нищете и забвении в 1710 году, до последнего пытаясь получить причитающиеся ему деньги. От четырех его заонежских заводов не осталось и следа, не считая лопаты для добычи руды, найденной археологами в Фоймогубе.

Остается объяснить, что же такое уклад, которым славилось Заонежье. Я долго рылся в профессиональной литературе, пока мне в руки не попала книга «О выделке железа в сыродутных печах и по каталанской методе» (1819) управляющего Александровскими заводами Фуллона. Англичанин писал: «Уклад не есть железо и не есть сталь, но особый искусственный род металла, составленный на обоих». Преимущества уклада позволяют делать из него ножи, топоры, инструменты, используемые в сельском хозяйстве, а также инструменты для обработки мрамора. А на Петровских заводах использовали сверла из уклада при изготовлении орудийных стволов. Александр Фуллон описал также процесс выплавки уклада, а поскольку это заонежское фирменное блюдо, имеет смысл его процитировать: «…Для превращения крицы в уклад полагается оная в горн, сходствующий с обыкновенным кузнечным, и покрывается углями; впустивши дух из цилиндрической машины, до тех пор крицу нагревают, пока начнут вылетать белые искры, т. е. до степени наварки; тогда выгребают с поверхности уголь и на крицу спрыскивают воду, а зимою бросают снег. Охлажденную таким образом поверхность отделяют от массы железным инструментом и сию корку, состоящую из тонких листочков, немедленно собирают в холодную воду; остаток крицы опять нагревают до белых искр и водою или снегом прохлаждают, а поверхность по отделении оной опять в холодную воду бросают и сие продолжают до тех пор, пока вся крица уничтожится. Из имеющихся в воде листиков выбираются сперва самые крупные и укладываются в другой, приготовленный на то подобный первому горн сколько можно плотнее один к другому. Сложив около 20 фунтов оных, продолжают огонь, доколе они начнут соединяться, тогда прилагают к сей массе достаточное число мелких листочков. Листки сии плавятся скоро и соединяются с массою, называемою в тех краях парегою, которая от расплава мелких кусков получает довольно плотное сложение. Тогда останавливают дух и, очистив с поверхности уголь, прохлаждают парегу водой или снегом. Потом оборачивают парегу нижнею стороною вверх и, нагрев оную, кидают в огонь еще мелких листков, которые, расплавившись и соединившись с парегою, соделывают ее столь же плотной с сей стороны, как и с другой».

Говорят, карельский уклад ни в чем не уступал сегодняшней стали. Его называли металлом Марса, потому что он представлял собой идеальный материал для производства холодного оружия.

В Петрозаводске есть улица Юрия Андропова. В Карелии началась его политическая карьера.

Впрочем, началась не слишком похвально. Когда в 1950 году волна репрессий, связанных с так называемым «Ленинградским делом», докатилась до Петрозаводска, Андропов, спасая собственную шкуру, написал донос на прежде почитаемого им товарища Геннадия Куприянова, первого секретаря ЦК КП(б) Карелии, в чьем партизанском отряде он сражался во время войны[59].

Куприянов получил двадцать пять лет лагерей. Вышел через шесть, реабилитированный Никитой Хрущевым. Андропов пошел на повышение в Москву.

— Жизнь, Юра, это мокрая палуба. Чтобы не поскользнуться — передвигайся не спеша. И каждый раз выбирай место, куда поставить ногу…

Юрий Андропов на всю жизнь запомнил слова старого боцмана, который в 1930-е годы учил его плавать по Волге. И ни разу не поскользнулся. Ни будучи послом в Венгрии в 1956 году, ни руководя КГБ в 1967-м-1982-м, ни встав во главе СССР в последние годы жизни. После смерти Андропова летом 1984-го один из петрозаводских переулков в центре города (соединяющий проспекты Ленина и Маркса) назвали его именем… В дом № 1 по улице Андропова — ресторан «Петровский» — мы зашли с Наташей после загса, а в доме № 5, в большом бежево-розовом здании, находится сейчас ФСБ, прежний КГБ.

Андропов не раз вспоминал свой карельский опыт. В сентябре 1981 года, во время переговоров с шефом польского МИД Чеславом Кищаком[60] по поводу введения военного положения, предостерегал поляка от массовых репрессий, которые могут усилить сопротивление и вызвать шум на Западе. Советуя арестовать главных польских оппозиционеров, он цитировал карельских сплавщиков:

— Если образовался затор, осторожно вылови «ключевую» балку — остальное само поплывет по течению.

В «Секретном знании» Дэвид Хокни[61] написал, что тени существуют лишь в европейском искусстве. Художники Китая, Персии, Индии, несмотря на свою тонкость, никогда не пользовались тенью. Ни один… Нет теней и в наскальных картинах пещеры Ласко[62], в древнеегипетских и византийских изображениях, в живописи средневековой Европы.

Однажды он спросил китайскую даму, обладавшую весьма утонченным вкусом, в чем тут дело. Та ответила, что тени им были не нужны. Тогда почему их изображали европейцы?

— Потому что вы их видите.

Хокни связывает появление тени в европейском искусстве с введением в инструментарий художника нового оптического устройства — камеры-обскура. С нее начинается живописный «бум» — и оптическая проекция завоевывает мир… Но это лишь одна из возможных перспектив, причем как раз та, что отгораживает нас от мира, — добавляет он.

Если вспомнить, что до 1839 года камера-обскура была почти тайной, а Церковь (контролировавшая живопись) имела над обществом огромную власть, то нетрудно заметить: власть эта слабеет именно с началом производства камеры-обскуры. Вслед за линзой власть над публикой перешла к средствам массовой информации. Теперь мы наблюдаем очередную революцию. Производятся миллионы новых камер (даже в сотовых телефонах). Мы смотрим на мир при помощи линз и зеркал.

Сравнивая китайский свиток с европейской картиной, Дэвид Хокни в «Секретном знании» замечает: «Это не окно Альберти[63]. Мы находимся не снаружи сцены, но идем сквозь пейзаж, с которым тесно связаны… Мы блуждаем по свету, опробуя не одну, а разные перспективы».