Павел Хюлле - Касторп

Решив так и несколько приободрившись, он сел в трамвай, однако, взглянув на кондуктора, едва не застонал от отчаяния, ибо это был тот самый гнусный тип, который утром так безобразно с ним обошелся. «Какого черта! — подумал Касторп. — Видно, понятия „вторая смена“ здесь не существует; интересно, неужели вагоновожатые тоже ездят по этому городу с раннего утра до поздней ночи? Очень разумно, ничего не скажешь», после чего произнес требовательно:

— Один до политехникума!

Кондуктор весьма любезно улыбнулся и протянул пассажиру продырявленный билет, а затем и сдачу. Поскольку Касторп вручил ему просчитанную до пфеннига сумму, вероятно, произошла ошибка, которую следовало незамедлительно исправить.

— Я не имею права на льготный проезд, — поспешил объяснить он. — Если быть точным, студентом я буду считаться начиная с завтрашнего дня, то есть со дня зачисления!

— Да ну их, эти формальности, — ответил кондуктор. — Езжайте спокойно и не морочьте себе голову!

Как и в прошлый раз, несколько пассажиров уставились на Касторпа. Дабы избежать дальнейших осложнений, он сдался и сел на свободное место, нисколько не успокоившись: во всем, что с ним происходило с утра — включая и этот инцидент, — было что-то глубоко неправильное, какое-то странное нарушение привычного ритма, что особенно тревожило, так как касалось вещей не очень существенных. Наверно, не стоит добавлять, что до сих пор нашего героя воспитывали — и он это крепко-накрепко усвоил — в убеждении, что должный подход к жизни вырабатывается из правильного отношения к мелочам. Трамвай уже давно миновал рыночную площадь с часовой башней и начало улицы, над крышами которой возвышался костел, выстроенный в претенциозном неоготическом стиле. Касторп, однако, не обращал на такие детали внимания. Ко всем докучливым событиям, которые в тот день, будто черные бусинки, нанизывались на невидимую нить времени, добавилось еще одно. Только сейчас, рассеянно глядя на проплывающие за окном трамвая дома, Касторп понял суть некоего наблюдения, сделанного им в столовой госпожи Вибе. За обедом он несколько раз мельком поглядел на портрет обер-лейтенанта. Мундир с галунами, головной убор с изображением черепа, аксельбанты и эполеты, видно, до такой степени истощили фантазию художника, что лицо на портрете получилось совершенно невыразительным. Лишенное индивидуальности, практически незапоминающееся, оно, казалось, просто заполняло пустой овал среди ярких гусарских аксессуаров. Однако во взгляде обер-лейтенанта Вибе крылось что-то, обеспокоившее Касторпа. Быть может, просто свет неудачно падал на холст, но сейчас, в разогнавшемся трамвае, который на круто спускающейся вниз улице развил максимальную скорость, Касторп почувствовал неприятную дрожь, осознав, что лицо обер-лейтенанта Вибе — по крайней мере какой-то своей частью — поразительно схоже с лицом мерзкого типа, заговорившего с ним возле казарм. Как сказал этот рыжий? «Не для барчуков служба». Он попытался вспомнить хриплый, противный и одновременно насмешливый голос. И чем дольше думал, тем больше убеждался, что между рыжим и обер-лейтенантом Вибе существует какая-то связь или, кто знает, возможно, они состоят в близком родстве. С другой стороны, стоит ли удивляться, что у покойного обер-лейтенанта есть в городе двоюродный или даже родной брат, да и какое это может иметь значение? Касторп не верил в приметы, предсказания, ворожбу, и его рациональный ум загодя исключал метафизический характер любых — пускай и необычных — событий. Так чего ради забивать себе этим голову? За секунду до того, как сойти с трамвая, он подвел итог, сводившийся к следующему: незачем углубляться в эту историю, надо просто принять как очевидное, что возле казарменного учебного плаца он повстречался с родственником обер-лейтенанта Вибе.

Было уже без четверти пять — надлежало поторопиться. Улица, ведущая к главному зданию политехникума, расположенному на невысоком холме, в будущем обещала стать красивой тенистой аллеей. Пока же виден был лишь ее замысел, словно бы составленный из маленьких деревьев скелет, левым боком прилегающий к кладбищу, а правым — к выстроившимся в ряд двухэтажным кирпичным домикам. От внимания Касторпа — хотя он теперь шел очень быстро — не ускользнула эта симметрия. И кладбище, и домики были новехонькие, то есть можно было сказать, что жилища по обеим сторонам аллеи Госслера ждут новых обитателей; это сравнение позабавило Касторпа, и настроение у него улучшилось. Слегка запыхавшийся, он без пяти минут пять вошел в канцелярию факультета кораблестроения и положил на стол чиновнику полный комплект необходимых документов — кроме тех, разумеется, которые были заранее высланы по почте. Все происходило в почти полной тишине: долговязый канцелярист с усохшей физиономией выразительно посмотрел на стенные часы, после чего отыскал в списке первокурсников фамилию Касторпа. Проверка заняла у него не больше пяти минут.

— Вам понадобится общежитие? — спросил он под конец с явно скрываемым, но все равно ощутимым польским акцентом.

— Пока у меня есть жилье, — ответил Касторп.

— Где, позвольте узнать?

— Вжещ, Каштановая улица.

— Это ведь почти Олива! — удивился чиновник. — Не нашли ничего поближе? Здесь сдается много комнат. В перерывах вы бы даже успевали вздремнуть. А поездки? Они денег стоят; не станете же вы ездить на велосипеде!

— Отличная мысль, — усмехнулся Касторп. — Правда, почему я сам не догадался? В таком случае прошу порекомендовать мне магазин, где продают велосипеды.

Канцелярист сдвинул очки в проволочной оправе на кончик носа, чтобы получше разглядеть собеседника.

— Шутить изволите, — беззлобно сказал он. — Хоть мы и на берегу моря, как Гамбург, откуда вы прибыли, снег у нас, бывает, лежит с начала ноября до середины марта. Это Восток, в чем, впрочем, вам еще не раз предстоит убедиться. Вдобавок к велосипеду я бы посоветовал купить лыжи и коньки, особенно пригодятся последние, когда после дождей ударит мороз и наши тротуары превратятся в каток. Вы читали Гоголя? В переводе, разумеется.

Касторп, с интересом слушавший гладкую речь канцеляриста, искренне удивился.

— Гоголя? — повторил он. — Нет, никогда не читал. Но что у Гоголя может быть общего с велосипедами? Вы имеете в виду российские морозы? Непогоду?

— Я имею в виду состояние тротуаров в нашем городе, и особенно в том районе, где вы сейчас проживаете. Знаете, сколько народу каждый год попадает на стол к хирургу из-за отвратительной поверхности наших тротуаров? Из-за плохого освещения? Несвоевременной уборки снега? Из-за ремонтов? Вот, пожалуйста, — он полез в ящик и протянул Касторпу тоненькую брошюрку в картонном переплете. — Здесь я все это описал. По статистике больше всего переломов конечностей именно во Вжеще, далее следуют Оруня, Нижний город, Осек и Старое предместье. А знаете почему?

Пока Касторп рассматривал тщательно вычерченные схемы отдельных предместий, диаграммы и длинные столбцы цифр, канцелярист продолжал:

— А вот почему: отцы нашего города почти никогда не заглядывают в эти районы. И даже если заглянут, то увидят все только из коляски или автомобиля. Жаль, что на заседания муниципального совета нельзя отправиться на аэроплане, верно? Тогда бы мы уже нигде не чувствовали себя в безопасности. Вот, — он забрал у Касторпа свою брошюру, чтобы отыскать нужную страницу и постучать по ней пальцем, — вот сколько теряет на этом в год страховая касса и сколько простой обыватель. А здесь, — он перевернул страницу, — я с помощью теории вероятности рассчитал, какова связь между несчастными случаями и выходами из дома. Понимаете? Дело вовсе не в том, как долго мы пребываем вне дома — пятнадцать минут или десять часов, это не имеет значения. Важно другое: сколько раз на протяжении единицы времени — примем за такую единицу восемь часов, поскольку это одна треть суток, — итак, сколько раз на протяжении единицы времени вы выходите из дома и в него возвращаетесь.

К сожалению, у Ганса Касторпа не было опыта общения с подобными личностями. И ему ничего не осталось, кроме как вежливо, преодолевая скуку, выслушать историю службы канцеляриста в магистрате, откуда его выгнали в результате заговора и подлых интриг. Было уже двадцать минут шестого, но ничто не предвещало скорого конца монолога, который теперь разворачивался вокруг темы городских скверов и нечистот, оставляемых там собаками.

— Если бы все эти кучи, — доказывал канцелярист, — собирать в специальные емкости и вывозить в городской питомник роз, годовое производство этих прекрасных цветов могло б возрасти на семнадцать процентов! Об этом я тоже написал, погодите, сейчас я найду экземпляр.

Когда чиновник принялся рыться в столе, Касторп, наконец набравшись решимости, сказал: