Владимир Кормер - Наследство

— Хорошо, — одобрил тот. — Только тезисно, тезисно…

— Да, да, самую суть. Это давняя моя работа. Нет, нет, завершенного текста еще нет, в ближайшие дни доделаю и отпечатаю набело. Но основное уже найдено. Называется… «Оправдание Иуды»… Мне кажется, это представляет интерес?.. — («Вне всякого сомнения», — прогудел собеседник.) — Интересно, правда? Тем более что у меня этих оправданий не одно, а целых пять! Если позволите, я начну…

Он достал из кармана смятые листочки, которые нащупал еще сидя у Тани.

— …Так вот, — он близоруко сощурился, потому что и в самом деле видел все как сквозь сито. — Я начинаю с юридического оправдания. Оно элементарно, я даже удивляюсь, как это раньше такое никому не приходило в голову!.. Я опускаю обстоятельства дела, они достаточно известны. Перейдем прямо к проблеме. В Евангелии от Луки сказано: «…вошел же сатана в Иуду…» (Лк. 22, 3). То же самое у Иоанна: «И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде…» (Ин. 13,2); и далее опять: «…и после того куска вошел в него сатана…» (Ин. 13,27). Что все это значит? Это значит, говоря по-нашему, что Иуда был «одержим бесом», верно?! А раз был «одержим бесом», то, стало быть, в согласии с общераспространенным толкованием этого идиоматического оборота, — невменяем! А раз невменяем, то и вины на нем нет! Ему нельзя вменить в вину совершенные им действия, его нельзя за них судить! По любому из ныне имеющих обращение в мире кодексов уголовного права, он не подлежит преследованию в судебном порядке, а по прохождении медицинской экспертизы должен быть направлен в психиатрическую клинику с целью принудительного лечения. Итак, он действовал в состоянии умопомрачения, и, разумеется, возникшее у него впоследствии чувство вины, послужившее причиной самоубийства, также было обусловлено тяжелой нервной депрессией, то есть было в значительной мере иллюзорным, галлюцинаторным…

— Неплохо, — похвалил собеседник. — Хотя и не совсем точно. Лучше было, например, сказать: к нему неприменимы санкции, предусмотренные… Ну, да это неважно.

— Я учту… Второе оправдание носит характер морального, этического. Мы сказали: был невменяем. То есть действовал как бы помимо себя, помимо своей воли. Был бессилен действовать иначе. Пробовал, конечно, страдал, рвался, но удостоверился в своем бессилии, в ограниченности своего разума, в немощи своей воли. Но ведь в этическом плане это — высшее, чего может достичь человек! Не иметь своего, отдаться целиком во власть обстоятельств, исполнять предначертанное! Благородный стоицизм! Римское воспитание! Amor fati, как говорили древние. Любовь к року, уважение к року. На, Пет, не больно! Идущие на смерть приветствуют тебя! Безумие с этой точки зрения — крайняя, высшая форма нравственного поведения. Этическое, доведенное до своего логического предела! Величайшая мудрость, дар богов! С идиотской ухмылкой наблюдать, как сталкиваются миры, рушатся человеческие жизни, искореняется красота. Священное безумие. Сколько усилий тратим мы, люди изнеженного века, на то, чтобы выработать в себе такое отношение к бытию! Мы бунтуем, мы не можем вписаться, мы своевольничаем. А здесь, в едином порыве — самоотречение, отказ ото всего, и от самого себя прежде всего! О, это подлинно Великий Отказ! В смелом опыте над самим собой постичь, что для тебя нет безграничного многообразия возможностей, что ты — конечен, замкнут, что ты достиг своего порога!.. Это я перешел уже к третьему, философскому оправданию… Так вот… добраться до порога, увидеть, каков он, твой порог, и тем самым познать самого себя! Сказать: разговоры о бесконечных человеческих потенциях — болтовня! Сказать: есть судьба, рок, или есть незыблемые законы естества, — как ни назови — а выше ж… не прыгнешь! Надежды нет! Все твои ужимки, прыжки, увиливания, творческие потуги ведут тебя лишь к твоему порогу. Тебе не суждено иного. Какое сладостное знание! И ясно из этого рассуждения: предать Бога, чтобы разом, одним махом дойти до предела, — это наиболее полный изо всех мыслимых акт действительного самопознания! Все остальное — исповеди, философские автобиографии — пустая эквилибристика, которую изобретают для того, чтобы спрятать поглубже истину! Нет, только предать Бога, воплотившегося, вочеловечившегося, то есть предать не фигурально, а ощутив Его живую плоть в своих руках, — только это открывает человеку адекватный способ постижения собственной сущности…

Сумасшедший заворочался и выпростал из-под одеяла иссушенную пятнистую руку с обвислой кожей.

— Далее, богословское оправдание… — Мелик не мог отвести глаз от этой руки. Рука конвульсивно сжималась, словно подстегивая его. — …Богословское. Оно давно разработано. Предать Бога, чтобы освободить людей от веры в Него, от веры в чудо, в Божественную мистерию. Чтобы человек мог «здесь» и «теперь» развиваться, творить, созидать без страха перед запредельным, без страха перед «ничто». Бог для того и умер, убил себя во Иисусе Христе. Честь и хвала тому, кто способствовал этому! То был незаурядный человек, он первый понял то, до чего дошли лишь двадцать веков спустя! Оправдание, как видите, совсем несложное. Об этом написаны уже сотни книг… Впрочем, вы всё знаете, конечно. Но мне кажется, до меня еще никто так не систематизировал этого. Вы согласны? Ах да, осталось еще последнее, социологическое оправдание. Его законность однозначно проистекает из той же руководящей идеи. Мы сказали: познать самого себя, познать свою ограниченность, добраться до порога. О, это гениальная идея! Она одна дает уже не человеку, а человечеству в целом надежду осуществить самые смелые проекты социального переустройства, воплотить самые грандиозные планы преобразования мира! В самом деле, почему проваливались до сих пор все великие начинания, почему переставали работать прекрасные теории, почему развеивались в пыль дерзновенные мечты блестящих мыслителей?! Потому что люди не были доведены до своего порога, вот почему! Потому что частица свободной воли все еще оставалась в них! И она остается до тех пор, пока человек не хочет признать, что он конечен, не хочет исполнить предначертанного! Его можно давить, перемалывать, подкупать, можно жать на его совесть, а он все будет увиливать, лениться, халтурить, корчить ретроградные физиономии: «Господа, а не послать ли нам все это разом к чертовой матери?!» Я утверждаю, поднебесные империи, тотальные системы распадались из-за халтуры, лени, расхлябанности сограждан! Трагедия в том, что эти расхлябанность и лень несут на себе для многих отсвет Божественной благодати! Отлынивая от работы, человек полагает себя сопричастным Богу, находит в себе образ и подобие Божие. В свете вышесказанного очевидно, что такая позиция безусловно и абсолютно безнравственна! Рассматривая же в этом аспекте стратегию Иуды, мы должны признать его величайшим социальным реформатором всех эпох и народов! Ссылки на историческую неудачу его замысла ничего не доказывают! Замысел был великолепен! О, как жаль, что мы лишены этой возможности и вынуждены размениваться по мелочам! Здесь глубочайшая антиномия, порожденная его действием: лишив нас живого присутствия Бога, Иуда лишил нас возможности повторить его подвиг!..

Сумасшедший к этому времени уже давно раскрыл глаза и слушал.

— Молодец, молодец, сынок, — просипел он, пытаясь костлявой рукой дотянуться до Мелика. — На ком, значит, ты решил остановиться?

— Леторослев, Хазин, Целлариус, — догадливо с ходу стал перечислять Мелик, он не запнулся, не дрогнул, только внутри все горело, и жар этот, вырываясь из нутра, обжигал губы, — Пещерное совещание… Распределяли портфели… У меня все записано… У них есть связь и с заграницей. Вы его видели, он еще напомнил вам кого-то…

— Отлично, отлично, — сказал и джентльмен. — Давайте сюда листочек. Это что тут у вас такое? — попробовал он вчитаться, — «…поддерживал контакты с различными зарубежными так называемыми „комитетами прав человека“»…

— Это?.. Я не знаю… А, понял, это, должно быть, наброски к предполагаемому заявлению Хазина! Я даже забыл, когда я это написал. Или нет, это, пожалуй, его почерк… не знаю… Но это не имеет значения, я помню и без текста… Этот дрейф в сторону враждебности виден как из наших документов, так и из наших действий. Если вначале мы выражали в них критическое или отрицательное отношение к отдельным арестам и судам, то впоследствии наша деятельность стала враждебной по отношению как к различным аспектам государственной политики СССР, так и к государству в целом… Эта тенденция отчетливо видна и в тех документах, которые мы нелегально распространяли внутри страны и передавали для публикации за границу… Я поддерживал контакты с различными зарубежными так называемыми «комитетами прав человека»… Возникает вопрос, кого же мы представляли, от чьего имени выступали? На этот счет не должно быть никаких сомнений: мы представляли только самих себя — маленькую группку, оторванную от советской общественности, выступающую против ее интересов…