Сергей Саканский - Человек-тело

Ознакомительный фрагмент

4

Вот интересно. Если у этой тетради каким-то странным образом образуется читатель, то он наверняка не поверит мне ни на грош, решит, что и этот текст — какая-то выдумка. Слишком уж неправдоподобно явление юной девы в мою мрачную жизнь.

В принципе — чем черт не шутит? — может быть, из этих заметок и вырастет когда-нибудь книга, ведь я все-таки писатель.

Не имея ни денежной надобности, ни душевного желания сочинять что-либо для журналов, издательств, да и вообще — творить беллетристику, я нашел ближайший выход для своей литературной энергии: просто пишу собственную жизнь. Правда, десятилетиями взращенный профессионализм направляет мою руку на нечто вроде рассказов — пусть материалом для них и являются текущие события. Впрочем, эту синюю тетрадь советского производства, найденную в старой коробке и случайно чистую, вполне можно назвать дневником. Есть в этом какой-то новый, прежде не ведомый мне интерес: ведь я начинаю рассказ в то время, когда материал не готов, то есть — события моей жизни еще не произошли.

Вика явилась на следующее утро. Я притворил за нею дверь, так же, как и вчера. Какое-то время мы молча разглядывали друг друга, затем она сделала шаг и приникла ко мне, крепко прижав голову к моей груди.

— Вы ведь не прогоните меня, правда? — прошептала она прямо в ткань моей мягкой рубашки.

Я рассеянно гладил ее волосы, вдруг наткнулся мизинцем на ее ушко и чисто автоматически, давно отработанным донжуанским жестом залез внутрь. Физиология дала о себе знать: девушка тихо мяукнула. Я знал, хоть и не чувствовал сквозь ткань, что в этот момент набухли ее соски. Я взял Вику за челку, запрокинул ее голову навзничь и всосался в покорные горячие губы.

Дальнейшее произошло чисто автоматически. От моего жадного поцелуя тело обмякло, я сгреб его и бегом отнес в спальню, где и овладел им, даже не раздев толком — боялся, что оно очнется и передумает.

Владение длилось минут сорок, я потом глянул на стенные часы. Конечно, уже в ходе акта, я раздел девушку дочиста, да и с себя всё сорвал. Вика умудрилась уснуть, устроив голову где-то далеко у меня между ног, и я не видел никакой Вики, поскольку вся она скрывалась за моим огромным животом. Это обстоятельство меня развеселило. По всей комнате, возглавляемая распластанным халатом хозяина, валялась ее одежда — тонкий беленький лифчик и совсем уж ничтожные трусики, джинсы, одной штаниной вывернутые наизнанку, желтая маечка (кажется, ее называют топик) с каким-то омерзительным молодежным рисунком. Что-то еще лежало у меня под мышкой, ага — капроновый подследник. Но самой девушки будто и не было: маленькая, свернувшаяся, словно змейка, она была теперь за горизонтом — волосатым, поблескивающим тонкими лесными ручейками — это, конечно, следы пота, моего и ее.

Вот ведь как бывает: еще вчера утром я лишь в бредовых измышлениях представлял, что когда-нибудь снова увижу ее, еще час назад я и подумать не мог, что она не только отзовется на мое письмо, придет, но и окажется в моей постели, а сейчас, своей непомерно гигантской головой из-за горы выглядывая, я блаженно улыбался и чувствовал себя законным владельцем. Лишь одно обстоятельство тревожило меня…

Все, что произошло здесь между нами, стояло в моей голове, словно смотренное-пересмотренное кино. Уже отнесенная на кровать и приготовленная, Вика вдруг очнулась, уперлась ручонками мне в грудь и проговорила сакральное «Не надо!»

Разумеется, она должна была это произнести, поскольку — как же иначе? Я же, также разумеется, продолжал свое настойчивое движение.

— Я вам должна кое-что сказать, — произнесла она шепотом, приникнув к моему уху. — Это очень важно.

Тут уже и я отпрянул, в голову автоматически пришла гнусная мысль: уж не заразна ли эта девушка? Представив на своем теле цветении розеол, ошметки папул, я испытал внезапную дезерекцию. Ну ее нахуй, эту девушку…

— Я знаю, о чем вы подумали, — с улыбкой сказала она. — Это совсем-совсем не то.

Я приподнялся на локтях, вяло спросил:

— Так что же?

— Вы не поверите. Но я хочу, чтобы вы об этом знали. Прежде, чем это станет узнать невозможно.

— Что невозможно будет узнать? О чем, черт тебя подери, ты говоришь?

— О том, что я девственница.

Она смотрела на меня, изображая всю ту же загадочную улыбку. Мне и самому стало смешно.

— Не трудись врать, — сухо сказал я. — Мне это ни к чему.

— А вот и к чему! Я читала вашу повесть «Бездонное озеро».

— Это был дурацкий коммерческий проект. Ко мне не имеет никакого отношения.

— И все же. Там описан пожилой импозантный мужчина, который влюбляется в девственницу. Вот и я также…

— Ты была толстой, — с неким злорадством произнес я, вспоминая свой рассказ, — потом похудела, но никто еще не успел…

— Сам вы толстый! Я всегда была такой, какая я есть, честно.

— Ни за что не поверю, — сказал я. — Ты сколько-то месяцев жила с наркомами, тебя накачивали, делали с тобой все, что хотели…

— Ничего они со мной не делали! Они знали, что я люблю одного мужчину. И они относились ко мне, как к святой.

Я боялся не того, что девушка в меня влюблена, а того, что подобное никак не может быть правдой.

— Хватит прелюдий, — сурово сказал я. — Легли трахаться, так давай и приступим.

В самом деле, на миг мне показалось, что Вика сейчас исчезнет или я сам проснусь.

— Если вы мне не верите, — с гневом произнесла она, — то прежде, чем мы начнем… Я типа хочу вам ее показать.

— Кого? — не понял я.

— Мою целку, пока вы ее не порвали!

— Что ж, это и впрямь любопытно.

Она проворно раздвинула ноги, ухватив себя за пятки. Я, с трудом переваливая живот, подкатил и тронул пальцами ее срамные губы. Мне еще никогда в жизни не приходилось быть в такой степени гинекологом. Я осторожно раскрыл этот странный цветок. Девственная плева была на месте. Серповидная, розовая, на треть преграждающая путь в ее влагалище, она смотрела на меня наподобие сморщенного укоризненного глаза.

Дальнейшее произошло на автопилоте: я влизался в цветок, словно шмель, затем, почувствовав на губах обильное увлажнение, набросился на мою Вику, крутя и бросая ее, как циркачку, попутно раздевая, очищая, словно некий экзотический фрукт. В конце концов я полностью сожрал девушку.

Я лежал, глядя на свой живот и думал: полноте, было ли это все на самом деле? Болтался ли надо мной неумолимым маятником Эдгара ее нательный крестик, порой задевая за верхушки деревьев на моей груди? Я ли это тут лежу? И то странное обстоятельство, что тревожило меня, заключалось не столько в том, что я будто бы попал в пространство некой мечты, а в том, что слишком уж все происходящее напоминало какую-то нарочитую нарезку из моих собственных произведений.

Кстати, вот одно из них: вижу его на горизонте.

У меня с детства дурная привычка: брать чистую тетрадь, разворачивать ее вслепую и писать что попало. Затем, при плановом заполнении тетради, поток нового текста переваливает через старый отрывок, как река через порог.

Чувствую пальцами изнанку его на грядущей странице: выдавленные когда-то этой же самой рукой, молодой моей рукой — скульптурные негативы строк.

Мысль № 1

Странное это совпадение, надо заметить. Девочка, которая любила некоего писателя, восхищалась и бредила им, почему-то забрела именно в его дом, поднялась на его этаж, а он, этот писатель, именно в те самые минуты выполз на общественный балкон полюбоваться Венерой. Девочка с Венеры.

Такое совпадение не простили бы мне, пиши я тут не дневник своей жизни, а некий вымышленный роман. Вроде как в «Докторе Живаго»: тут встретились, там мимо окон прошли, свеча горела на столе, а в итоге получаем некую смехотворную вязь пересечений, которые в жизни-то возможны, но прозу превращают в балаган.

Может быть, всё это просто ложь? Тогда реальность встает на свое место. Может быть, девочка и в самом деле попала в какой-то дом, к какому-то писателю, обокрала его, принесла добро главарю банды, а тот смекнул, что тут можно и еще поживиться, да и придумал легенду Штирлица: о любимом с детства писателе, к которому эти точеные ножки сами собой притопали? Смешно. В таком случае, моя бесстрашная разведчица должна была тщательно готовиться, зубрить мои тексты, изучать хорошие манеры, к тому же, быть талантливой актрисой…

Я давно подозреваю эту реальность в некоем притворстве. В жизни происходит что-то такое, чего не может произойти. Впрочем, проверю. История с этой девочкой началась при невозможных обстоятельствах. Если столь же нелепым будет ее конец, то вся моя реальность — вымысел. А конец неизбежен: ведь не вечно же будет длиться роман между семнадцатилетней девчонкой и жирным полувековым боровиком?

Конец ознакомительного фрагмента