Иван Шевцов - Голубой бриллиант

– Вроде псевдонима или подпольной клички, – бесхитростно пошутил Дмитрий Михеевич и щелкнул каблуками, представился: – генерал-лейтенант Якубенко, Дмитрий Михеевич.

– Владыка, мы сегодня закончили работу над портретом Дмитрия Михеевича, – обратился Иванов к епископу. – Не желаете ли посмотреть критическим оком?

– С превеликим удовольствием. Хотя заранее знаю, что портрет хорош. Алексей Петрович мастер психологического портрета. Равных ему я не знаю в нашей скульптуре.

– Полно вам, владыка, – смущаясь, сказал Иванов. – Вашему сану лесть противопоказана.

– Искренне, милейший Алексей Петрович. Не лесть, а истина, – пророкотал епископ, а Якубенко вслух размышлял:

– Владыка… Владыка чего? Когда-то мы пели: владыкой мира будет труд.

– Так положено обращаться к их преосвященству, – сказал Иванов. – Не «отец», как обращаются к рядовому священнику, а «владыка» – это уже к архиерею.

В «цехе» епископ внимательно всматривался в портрет генерала и все переводил взгляд со скульптуры на оригинал, сравнивая, приговаривая:

– Похож, очень похож. Но, как я понимаю, не в этом главное. Характер выразил, в душу заглянул – вот в чем сила таланта. Талант – это Божий дар.

– Это уж точно, согласился генерал: – Указом Горбачева или Ельцина талант не родишь и гения не сделаешь.

– Почему же? – возразил Иванов. – Делали, делают и будут делать, к сожалению. Сколько Хрущев, Брежнев настругали талантов, раздавая лауреатские медали и звезды героев труда всяким шарлатанам, проходимцам, карьеристам. И себя, конечно, не забывали.

– Это все мишура, бумажные цветы, – сказал Якубенко. – Генерала можно сделать приказом министра. И вашего брата – епископа или митрополита может сделать патриарх. А вот скульптора, композитора сделать никому не дано. Это привилегия природы. Или, как вы говорите, от Бога.

Чтоб отвлечь епископа от своего портрета, генерал подошел к композиции «Девичьи грезы» и обратился к епископу:

– Ну а как, товарищ владыка, вы находите это творение рук человеческих?

Епископ и Иванов улыбнулись по поводу «товарищ владыко». Алексей Петрович поправил:

– Просто «владыка», без «товарища».

– И без господина? – шутя переспросил генерал. Он и «товарища»-то вставил преднамеренно, ради шутки.

– И без господина, – примирительно улыбнулся Иванов.

– Зовите меня Николаем Семеновичем, – сказал епископ, и острый вкрадчивый взгляд его быстро скользнул по композиции. Развел руками: – Прекрасно, слов нет.

И отошел в сторону с деланным показным смущением. А Иванов подмигнул генералу:

– Не искушай монаха.

В зале Иванов быстро накрыл стол для кофе, поставил вазу с печеньем и сливочное масло – недавний еженедельный заказ для ветеранов войны, Якубенко извлек из своего «кейса» бутылку коньяка, епископ как-то стеснительно присоединил к этой более чем скромной трапезе бутылку «Славянской» и банку ветчины, и начался дружеский пир с тостами, разговорами, острыми, откровенными вопросами. Его преосвященство предпочитал «Славянскую», генерал и скульптор баловались коньяком, оба очень сдержанно, осторожно, объясняя, что они свою норму давно исчерпали и теперь иногда позволяют себе «чуть-чуть» ради особого случая. А случай произошел и в самом деле исключительный и давно ожидаемый. К нему, можно сказать, так или иначе – каждый по-своему – готовились все трое. Генерал и епископ знали дуг друга со слов Иванова; обоих Алексей Петрович высоко ценил и любил, по правде – «все уши прожужжал», подогревая их любопытство и желание познакомиться. Да все не было случая. Как вдруг позавчера позвонил Иванову владыка и попросил разрешения встретиться и доставить Алексею Петровичу обещанное. Владыка время от времени по-приятельски снабжал Иванова кой-какой литературой религиозного направления и на этот раз обещал принести ему статью Льва Толстого, мало известную в народе: «Почему христианские народы, и в особенности русский, находятся теперь в бедственном положении?» У генерала же была необходимость побеседовать с архиереем по некоторым вопросам, связанным с теперешним положением в стране, касающимся не столько религии, сколько конкретно церкви. Генералу епископ понравился («компанейский мужик и независимо думающий»). Его преосвященство мысленно оценил генерала: («Не солдафон и патриот»).

– Как вы, владыка, смотрите на все, что творится в стране? – обратился генерал к епископу. – Россия гибнет, ограбили, разворовали и разрушили то, что создавалось таким трудом веками многими поколениями.

– Россия не погибнет, – ответил епископ. – Россия воспрянет. Разве впервой нашему отечеству доходить до последней черты? Вспомните историю. Тысяча шестьсот двенадцатый год. Нашествие поляков, лжедимитрий в Москве. Время это хорошо изобразил писатель Загоскин в своем романе «Юрий Милославский». Вот первые строки романа. Если позволите, я по памяти вам напомню только одно предложение.

Он сделал паузу, прищурил глаза, почему-то прикрыл панагию бородой и, глядя в угол комнаты, начал:

– «Никогда Россия не была в столь бедственном положении, как в начале семнадцатого столетия: внешние враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего – совершенное безначалие – все угрожало гибелью земле русской». Разве не то происходит сегодня? – Он уставил вопросительный взгляд в генерала.

– Точно: внутренние раздоры, совершенное безначалие – все сходится, – с некоторым удивлением произнес Якубенко, а епископ продолжал:

– А семнадцатый и последующие годы? Разве не так было? В восемнадцатом году Зинаида Гиппиус опубликовала свое стихотворение «Знайте!». Оно кратенькое, всего несколько строк.

«Она не погибнет, – знайте!Она не погибнет, Россия.Они всколосятся, – верьте!Поля ее золотые.И мы не погибнем, – верьтеНо что нам наше спасенье?Россия спасется, – знайте!И близко ее воскресенье.

Он читал негромко, без пафоса, как-то уж совсем обыденно, хотя и проникновенно, прочувственно, и, возможно, эти обыденность и проникновенность производили благоприятное впечатление на слушателей, и слова поэта западали в самую душу, вызывали ответные чувства. Иванов видел, как в глазах генерала засверкали искорки не восторга, а чего-то иного, скорее священного гнева. Впрочем, для Алексея Петровича это не было неожиданностью: он знал горячий характер Дмитрия Михеевича, его взрывчатую возбудительность, как знал и его душевное состояние во все эти последние годы смутного времени. Обращаясь к Якубенко и указав глазами на епископа, он даже с некоторым восторгом пояснил:

– Владыка любит поэзию и много стихов знает наизусть.

Но Якубенко пропустил это замечание мимо ушей, как второстепенное в данном случае. Он смотрел на епископа умным пытливым взглядом и спрашивал:

– Говорите, Россия не погибнет? И как там кончается – «близко ее спасение»? Вы верите?

– Что не погибнет? – почему-то переспросил епископ.

– Что не погибнет – я уверен, в этом нет сомнения. А вот что близко ее спасение?

– Это говорила Зинаида Гиппиус, – как бы даже виновато ответил епископ, и глаза его приняли скорбное выражение. Опустив веки, он добавил:

– И как мы теперь знаем, она ошиблась, поскольку спасение России оказалось совсем не близким. – В голосе его прозвучали горькие, грустные ноты.

Якубенко хотел было возразить, что спасение России началось в гражданскую войну, и она не погибла, но сообразил, что такое замечание вызовет несогласие епископа, начнется спор, чего он не желал пока что, до поры до времени.

– Вы говорите о прошлом, а я спрашиваю о настоящем: близко ее спасение? Ваше личное мнение? – продолжал генерал, как бы не желая отходить от поэтической строки.

– В Евангелие от Матфея сказано, что царство Антихриста будет недолгим, три с половиной года. Его сметет великая смута народная, прольется кровь, будут страдания. И придет настоящий Христос. И мир возродится, и будет благоденство, – ответил епископ, сославшись, однако, на священную книгу, как на щит.

– Какие три года? Этот антихрист уже шесть лет разоряет страну, и уже пролилась кровь. А где же тот настоящий Христос, почему он не идет? Или ваш Матвей ошибся в сроках?

Но епископ откровенно проигнорировал последний вопрос генерала, как неуместный и недостойный, продолжая цитировать того же Матфея:

– Ибо восстанет народ на народ и царство на царство: и будут глады, моря, землетрясения по местам… и тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать и возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут и прельстят многих; и по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь.

– Пророчество поразительное, – сказал Иванов. – Но его можно отнести и к восемнадцатому году, и к нашему «перестроечному» времени. И тогда, и теперь на русской земле было и есть предостаточно лжепророков – разных троцких и горбачевых.