Кэндзабуро Оэ - Игры современников

После того как в предательском сговоре директор школы и отец-настоятель выработали линию поведения, оставалось лишь убедить отца-настоятеля припомнить и засвидетельствовать, как дед Апо и дед Пери высказывались об услышанных преданиях. Он и привел сочувственные и восхищенные высказывания двух специалистов по небесной механике о том, что этот край, переживший расцвет и упадок, не просто заброшенная деревенька, но некое независимое государство и даже микрокосм...

Получив эти свидетельские показания, жандармы прибыли в долину и в деревенской управе учинили допрос деду Апо и деду Пери. Отец-настоятель, которого привезли из полицейского управления для очной ставки, был очень слаб и вскоре ему разрешили вернуться в храм, находившийся в самом высоком месте долины. После этого жандармы увезли с собой деда Апо и деда Пери, а они на прощание дали мне тайный знак, когда я притаился у падуба, росшего в камнях. Раздираемый не только стыдом и негодованием, но и невыразимой печалью, я целых пять дней в отчаянии обдумывал, что бы мне совершить, и наконец, выкрасившись красной краской, бежал из освещенной полной луной долины во тьму леса...

6

Оставив далеко за собой залитую лунным светом, словно окутанную туманом долину, я пробрался через фруктовые сады, небольшие рощицы и остановился на опушке мрачного леса. У меня был вывихнут палец на правой ноге. Но я очень торопился и пожалел время на то, чтобы осмотреть палец, – я просто зарыл ногу в палую листву, успокаивая боль, и немного передохнул. На этот раз, однако, боль не позволила мне снова почувствовать себя маленькой горошинкой в теле огромного Разрушителя, под его защитой. Я был вне Разрушителя. А ведь шел именно за тем, чтобы встретиться с ним. Мое красное тело с прижатыми к бокам руками, маленькое, как личинка жучка в палой листве, наклонившись вправо, замерло в неподвижности, но я знал, что нахожусь в том самом месте, которое послужит для меня отправной точкой, откуда начнется мой путь в лес. Теперь мне нужно было идти перпендикулярно мерцавшей в свете луны, едва обозначенной линии Дороги мертвецов. Вдруг, точно прозрев, я почувствовал, что понимаю, ради чего она строилась. Она была огромным алтарем, где, уходя в лес, совершали свои жертвоприношения люди нашего края. Обращенные ко мне деревья девственного леса пропускали лунный свет, и глаза, привыкнув к чередованию светлых и темных полос, стали различать родник справа и ствол огромного вяза слева. Значит, сестренка, я добрался до того места, где останавливались поднимающиеся из долины перед тем, как пересечь Дорогу мертвецов. Ну точно специально выбрал. Я оторвал взгляд от корней вяза, ползущих по земле, – они волнами вздымались под опавшей листвой и тянулись к черному стволу, к редким веткам. Там, в их причудливом переплетении, где иссиня-черное небо при свете невидимой отсюда луны скрывало звезды, чудились лица умерших в долине и горном поселке. Другую их половину – они утонули в роднике – я, должно быть, увижу на поверхности воды, поглотившей мерцание темного неба. Ободренный молчаливым присутствием рядом со мной всех, кто умер, начиная с основания нового мира, я стал медленно подниматься к Дороге мертвецов. Вывихнутый палец сковывал движения. То, что я ощущал, сестренка, можно передать словами: «Ну точно хромой пес!» Ступив на камни, которыми была вымощена Дорога мертвецов, я неловко задел больную ногу и потерял равновесие. Камни, освещенные лунным светом, проникавшим сквозь просветы в кроне, выглядели волнующимся морем. У меня закружилась голова. Чтобы не упасть, я подался вперед, протянул руки к темной громаде леса и выставил луне голый, выкрашенный красной краской зад. И в такой позе, сестренка, пересек Дорогу мертвецов.

И вот я вступаю в мрачный, темный лес, наполненный запахами нерожденного прошлого и умершего будущего. До сих пор, сестренка, я тебе никогда не говорил о том, что́ пережил тогда в лесу, а вот теперь обращаюсь к тебе, хоть ты снова куда-то исчезла. Об этом не знает ни один человек, и я лишь мечтал, что когда-нибудь все смогу тебе рассказать. Рассказать о том, как я, пробираясь сквозь черные заросли, преодолел страх в первую ночь в лесу. Помня о больном пальце и двигаясь очень осторожно, я все-таки ухитрился сразу же налететь на поросший мхом огромный камень, а потом на поваленное дерево и упал, но не спасовал – тут же вскочил на ноги и, протянув руки в непроглядную тьму, продолжал пробираться вперед, объятый непередаваемым страхом. Тем не менее я хочу похвастаться перед тобой, сестренка: в конце концов мне удалось преодолеть его, этот страх. Я двигался вперед, разгребая руками густой, точно вода, ночной воздух непроницаемо темного леса, и страх громыхал во мне, словно вложенный в грудь камень. Трудно передать все это. Разве что воспроизвести снова: раздеться догола, выкраситься в красный цвет и еще раз пережить разлившуюся во мне дрожь, от кожи до внутренностей. Но страх, охвативший меня, когда я вступил в лес, был совсем другой, непохожий на тот вызванный сказкой, когда я бежал однажды по дороге, поднимавшейся в горы. Меня нисколько не пугали обитавшие там дикие собаки. Пробираясь во тьме, я, голый, выкрашенный красной краской, был такой же одичавшей собакой. Если собаки и появятся, они обнюхают меня и, приняв за своего, преспокойно уйдут, думал я. Исчезла и тревога, что в глубине леса меня кто-то подстерегает, чтобы сожрать. Разрушитель, к которому я приду в конце своих блужданий по темному лесу, меня не съест – он вовсе не дьявол. Что же тогда так страшило меня? «Большие обезьяны», которых я боялся, когда, играя на Дороге мертвецов, смотрел сквозь заросли редкого подлеска, по которому брел сейчас как беспомощный слепец. Невыразимый страх охватывал меня при мысли, что я на ощупь пробираюсь по их владениям...

«Большие обезьяны». Ты тоже, сестренка, не раз, приходя играть на Дорогу мертвецов, должно быть, видела их. Запах прели от опавшей листвы, желтовато-зеленые, казавшиеся объемными, трубки света, и в них – словно в луче прожектора – пляшет пыль старой коры деревьев, летящая сверху пыльца. Таков девственный лес внизу. Будто прячась за стволами огромных деревьев, укрывшись за поросшим мхом валежником и огромными валунами, замерли «большие обезьяны». А вдруг существа, представлявшиеся «большими обезьянами», – это просто замшелые камни?.. Девственный лес начинается с нагромождения этих огромных камней... Но даже если склонившиеся в поклоне существа на самом деле камни, то все равно это «большие обезьяны», только уже окаменевшие. Ведь мы, дети, воспринимали их как останки обезьян, убитых ведомыми Разрушителем созидателями, и это заронило в наши души смутное чувство вины.

Помня все это, я глубокой ночью, обнаженный, вошел в лес. Мне предстояло пройти через то место, где сгрудились окаменевшие останки «больших обезьян». И они, радуясь, что их многовековое терпение вознаграждено, схватят из засады голого, красного, ослепшего в темноте ребенка и накажут неизвестно за что. Может быть, и тот камень, за который я задел вывихнутым пальцем, был головой предводителя этих бесчисленных «больших обезьян»? Но у меня и мысли не было вернуться назад, в долину, поэтому не оставалось ничего иного, как преодолеть нагромождение камней у опушки, где начиналось царство «больших обезьян». Можно даже сказать так: это было испытание, ниспосланное мне Разрушителем. Испытание невероятным страхом, который меня обуял. Я шел в наполненной страхом тьме, стиснув зубы, чтобы не взмолиться прежде, чем меня схватят поджидающие в засаде «большие обезьяны»:

– О, большие обезьяны! Я не унаследовал крови Разрушителя и созидателей. Мои родители – чужаки: настоятель храма Мисима-дзиндзя и бродячая актриса, танцевавшая у нас на празднике урожая. Я родился в этой долине – верно, но меня не связывали кровные узы с живущими там людьми. Большие обезьяны, кровные узы не связывают меня с теми, кто в давние времена истреблял вас!

Несмотря на поднявшийся во мне страх, я удержался от этого крика в ночном лесу – ведь никто из нашего края не мог меня увидеть здесь, никто не мог меня, услышать; и всякий раз, подумав так, мотал головой, как бы отгоняя эту мысль из страха, что духи могут ее прочесть. Но была и другая причина. Я вступил в лес, чтобы утвердить прямо противоположное тому, о чем взывал к «большим обезьянам», тому, что несли всплывавшие в моем сознании мысли. Сегодня я бы выразил свой план такими словами: рожденный чужаками в этом краю, не унаследовав крови созидателей деревни-государства-микрокосма, я хотел изменить свою природу. Ради того, чтобы превратиться в истинного жителя нашего края, я готов был вступить в ночной лес, пробраться сквозь скопища «больших обезьян» и разыскать Разрушителя. Только если бы мне удалось сродниться с нашим краем, я смог бы полностью освободиться от власти отца-настоятеля, предавшего деда Апо и деда Пери.