Розамунда Пилчер - В канун Рождества

Ознакомительный фрагмент

— А на что вы живете? Куры?

Джеффри засмеялся.

— На них не проживешь. Масса хлопот, а доход небольшой. Летом выручают туристы и отпускники: мы сдаем комнату — постель и завтрак, но поскольку она одна, да и ванной отдельной нет, хорошую плату не возьмешь. Вот подумываем, не превратить ли заброшенное строение между нашим участком и соседней фермой в дополнительное помещение для платных приезжих, но это серьезная затея, и мы все никак не раскачаемся. Серена продолжает составлять букеты для свадеб и званых вечеров, Бен и Эми учатся в местной школе. Для меня это настоящее открытие — как просто, оказывается, можно жить!

— И счастливо?

— Счастливее не бывает.

— А Доди?

— У нее квартира неподалеку от Херлингема,[7] очень хорошая, с видом на реку. Никола развелась и живет с ней, так что они вынуждены терпеть друг друга.

— А ребенок Николы?

— Люси? Ей сейчас четырнадцать. Бедняжка, она тоже живет с ними. Я пытался пригласить ее пожить у нас, хотя бы временно, но Никола считает меня негодяем, а Серену ведьмой и отказывается отпускать к нам дочку.

Элфрида вздохнула. Она отлично понимала, насколько безнадежна ситуация.

— А как Кэрри? — спросила она.

— По-прежнему в Австрии. У нее хорошая работа в туристической компании. Она на ответственной должности.

— Вы встречаетесь?

— Когда я был в Лондоне последний раз, мы позавтракали вместе, но наши пути редко пересекаются.

— Она не замужем?

— Нет.

— Сюда приезжает?

— Нет. Говорит, что не хочет мешать, смущать Серену. Кэрри уже тридцать, она не ребенок. У нее своя жизнь. Если ей захочется приехать в Эмбло, достаточно поднять телефонную трубку, и она это знает. — Он замолчал, поставил стакан, закурил сигарету.

— Курить ты не бросил, — заметила Элфрида.

— И не собираюсь. Тебя это раздражает?

— Ничуть. Меня никогда ничто не раздражает.

— Выглядишь ты замечательно. Как поживаешь?

— Отлично.

— Не страдаешь от одиночества?

— Теперь стало легче.

— Жизнь обошлась с тобой жестоко.

— Ты о Джимбо? С ним она обошлась еще более жестоко, чем со мной. Что может быть хуже для замечательного, блестящего человека, чем медленное угасание. Но я ни о чем не сожалею, Джеффри. Мы с ним недолго жили вместе, но это было что-то особенное. Немногим выпадает такое счастье.

— Расскажи мне про свое новое пристанище.

— Дибтон? Обыкновенная скучная деревушка. Как раз то, что я хотела. Маленький коттедж, в нем жил кто-то из железнодорожных рабочих, таких коттеджей там целая улочка. Больше мне ничего и не нужно.

— А люди приятные?

— Опять же самые обыкновенные. Добрые, приветливые. Встретили меня вполне дружелюбно. Оставаться в Лондоне я не могла.

— А какие-то близкие друзья появились?

Элфрида начала рассказывать ему о Фубистерах и Бобби Бартон-Джонсе, о викарии и его жене, о пантомиме в воскресной школе. Потом поведала о миссис Дженнингс и Альберте Меддоузе, о сказочно богатом мистере Данне, о его закрытом плавательном бассейне и огромной оранжерее с огненно-красными геранями и фикусами. Завершали рассказ Бланделлы: Оскар, Глория и Франческа.

— Они, и правда, необыкновенно добры ко мне. Можно сказать, взяли под свое крыло. Глория богатая и щедрая. Она — владелица дома, в котором они живут. Он называется «Грейндж» и ужасно уродлив, но необыкновенно теплый и комфортабельный. Глория уже была прежде замужем, у нее два взрослых сына, а маленькая Франческа — девочка оригинальная, очень забавная и милая. Глория — очень гостеприимная хозяйка, постоянно устраивает приемы, пикники, дружеские вечеринки или собрания комитета. Она поклонница верховой езды и любит собирать большие компании и устраивать гонки. Багажник она превращает в бар, а к бамперу привязывает своих мопсов, которые лают на всех как сумасшедшие.

Джеффри явно нравился ее рассказ.

— А Оскару тоже нравятся такие развлечения?

— Не знаю. Но он мягкий, приветливый человек… очень обаятельный… Они с Франческой не отходят друг от друга, делают ставки на никому не известных лошадей и едят мороженое.

— А чем он занимается? Или он на пенсии?

— Он музыкант. Органист. Пианист. Преподаватель.

— Ты молодец, что подружилась с такой интересной парой. Они, конечно же, полюбили тебя, ты для всех как глоток свежего воздуха.

Но Элфрида поспешила добавить:

— И все же я не хочу, чтобы меня покорили и проглотили со всеми потрохами.

— Кому же не захочется тебя покорить!

— Ты не можешь судить объективно.

— Да, я всегда на твоей стороне.

Годы спустя, вспоминая те недели, что она провела в Эмбло, Элфрида отчетливее всего представляла себе гудение ветра. Он дул бесконечно, иногда веселым бризом, иногда грозно налетая на скалы, завывая в трубах, сотрясая двери и оконные стекла. Она скоро привыкла к нему, но по ночам не замечать его было невозможно, и она лежала в темноте, вслушиваясь, как он налетает из Атлантики, стремительно проносится по вересковой пустоши, заставляет ветви старой яблони, точно привидение, стучать в ее окно.

Лето кончилось — ветер не оставлял в этом сомнений. Октябрь перешел в ноябрь, и темнота с каждым вечером подступала все раньше. Фермерское стадо — красивые гернзейские дойные коровы каждый день месили грязь в проулке, направляясь с пастбища на утреннюю и вечернюю дойки. После вечерней они снова возвращались на пастбище и быстро отыскивали себе укрытие под стеной, огораживающей пастбище, или в зарослях дрока.

— Почему они не ночуют в хлеву? — поинтересовалась как-то Элфрида.

— У нас это не принято. Морозов здесь не бывает, и трава круглый год в достатке.

— Бедняжки. — Однако Элфрида не могла не признать, что бока у коров гладкие и вид вполне довольный.

Элфрида взяла на себя часть домашних дел и быстро приспособилась к их размеренному течению. Надо было то развесить белье, то погладить рубашки, то почистить овощи, то накормить кур и помыть яйца. Спустя неделю она с удивлением поняла, что за все семь дней не прочла ни одной газеты и ни разу не смотрела телевизор. Мир мог разлететься на кусочки, а Элфрида думала о том, не снять ли с веревки простыни, пока не полил дождь.

Иногда по вечерам она готовила ужин для Бена и Эми, чтобы Джеффри и Серена могли посидеть вдвоем в ресторане или сходить в кино. Она учила ребят играть в рамми[8] и развлекала их рассказами о театре.

В одно из воскресений переменчивая погода обернулась необычайно теплым, почти весенним днем: ветер стих, с безоблачного неба сияло солнце. Такой день нельзя упустить, решила Серена, и, прихватив корзины со снедью и четверых соседских ребятишек, они отправились к скалам: шестеро ребятишек, трое взрослых и три собаки.

Эми с Элфридой шли рядышком, замыкая шествие. Тропинка поднялась по каменным ступеням и стала пробираться вниз меж кустами дрока и куманики. Элфрида углядела ежевику.

— Давай соберем, — предложила она Эми. — Сделаем ежевичное желе.

— Нет, — твердо заявила та. — Нельзя собирать ежевику, если уже начался октябрь, потому что как раз в это время корнуоллские ведьмы делают на нее пи-пи.

— Как интересно! Откуда ты это знаешь?

— Нам учительница сказала. Только она сказала не «пи-пи», она сказала: они на нее мочатся.

Они вышли на обрыв, и перед ними во всю ширь открылся сказочно синий сверкающий солнечными бликами океан. Тропинка совсем сузилась и круто пошла вниз, словно устремляясь в какую-то тайную пещеру. Прилив еще только начинался, песчаный берег лежал узким полукругом, и озерца между скалами сверкали, как драгоценные камни.

Первыми бесстрашно попрыгали вниз собаки, остальные члены экспедиции с определенными предосторожностями спустились или сползли вниз. Эми оставила Элфриду и побежала на песок к остальным ребятам: под руководством Джеффри они уже воздвигали гигантский песчаный замок, а Серена искала красивые раковины и голыши, чтобы украсить это величественное сооружение.

Теперь, в полдень, на солнышке стало так тепло, что Элфрида скинула куртку и закатала рукава свитера. На большом плоском камне были расстелены пледы, на них стояли корзины и сумки с провизией, и она сидела рядышком, любуясь бесконечно изменчивым морем, словно зачарованная его величием и безбрежностью. Вода переливалась тончайшими оттенками и была так чиста, что захватывало дыхание: голубые, зеленые, бирюзовые, багряные струи, оттененные белым кружевом прибоя. Вдали поднимался тяжелый вал и, ощериваясь белыми бурунами, катился, набирал высоту и мощь и, наконец, разбивался о зазубренный гранитный берег, вздымаясь вверх огромными фонтанами шипящих брызг. Над головой кружили чайки, а вдали, у линии горизонта, маленькая рыбачья шхуна то поднималась на волну, то ныряла вниз.