Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 3.

Тося и Пшеничкин, отвернувшись, фыркнули в ладони, глядя друг на друга. Евсеич, потряхивая кнутовищем, глядит то на кнут, то на Болтушка.

— Да не дебатировать нам надо, — говорит Шуров. — Есть ли у вас записи обмера?

— Как?..

— Записи обмера.

— Та-ак!.. Обмеры сдали в правление, а вопросительно качества — знаю, уточнить надо и согласовать надо… Надо на заседании правления — обсудить в корне…

— У меня дел много — некогда «дебатировать». Люди работают, а вы дебатировать собираетесь.

Болтушок обиделся. Морщинки на лбу прыгнули вниз. Игнат зашел позади штабеля, на котором сидит Болтушок.

— Не-ет! Пойдемте в правление, сядем честь по чести и продебатируем согласно формы. Что есть форма, товарищи!.. Не нами придумано — не нам и отдумывать назад. Мы должны со всей силой…

Но в этот момент Игнат вытащил мешок с противоположной стороны штабеля. Штабель развалился, и Болтушок, при последних словах, покатился вместе с мешками вниз.

— Да ты не падай! — «поддержал» его Игнат. — Разве ж можно на штабель садиться? Ай-яй-яй! Только начал «уточнять», и вот тебе раз: «всей силой» рюхнулся. Беда-то какая.

Он говорит невозмутимо, будто ничего не случилось, и начинает шевелить лопатой зерно.

Смеются в зернохранилище, смеются у триера, смеются Шуров и Пшеничкин. Тося смеется от души. Но Игнат не двинул и бровью. Болтушок отряхнулся, залез за шиворот пальцем, покрутил шеей.

— Ты что ржешь? — обратился он к Тосе. — Слыхал — агрономша. Ученый человек не должон уметь смеяться. А ты! За что мы вам и деньги платим?!

Тося смущена и обижена.

Болтушок важно уходит.

Шуров, Пшеничкин и Тося идут в правление. Тося в середине.

— Вы не обращайте внимания на Болтушка, — говорит Алеша.

— Нельзя не обращать внимания, — перебивает Шуров. — Надо проникнуть в самую суть человека.

Тося недоуменно смотрит на Шурова.

— А это что — входит в обязанности агронома?.. А Я думала так: главное — агротехника, урожай… Практика…

— Самая необходимая практика, Тося, — научиться узнавать людей. Будет вам и агротехника, и урожай. Все будет. А сейчас пока устроим вам квартиру, — говорит Шуров.

— Обратимся к Прохору семнадцатому, — загадочно говорит Алеша. Он пробует улыбнуться, но с досадой произносит: — Эх!

— А кто такой «Прохор семнадцатый»?

— Тс-с… — предупреждает Шуров Алешу и объясняет Тосе тихо: — Семнадцатый председатель, начиная с организации колхоза. Было даже так: два председателя за один год сменилось.

— А Самоваров давно в колхозе?

— С месяц всего-навсего, — отвечает Шуров.

— В артели жестянщиков его прозвали «королем», дополнил Алеша.

— Да-а, — многозначительно произнес Шуров. — Ну! — сразу весело заговорил он. — К Самоварову насчет квартиры.

Правление. Большая комната. Счетовод Херувимов приветствует вошедших и подает поочередно руку.

— Дома? — спрашивает Шуров, указывая кивком на дверь с табличкой «Председатель колхоза тов. Самоваров П. П.».

Шуров легонько стучит в дверь.

— Кто? — вопрошает зычный бас.

— Можно?

— Кто, спрашиваю?

— Шуров.

— Подождешь. Занят.

Все трое садятся на лавку.

— Что это значит? — спрашивает Тося.

— Обычное явление, — отвечает Шуров.

Входит Катков Митрофан Андреевич со свертком в руке. Знакомится с Тосей. Развертывает сверток на столе.

— Вот, Петр Кузьмич, — говорит он тихо. — В этом поле велит сеять свеклу по весновспашке, а вику переносит на зябь. И картофелище велит пахать на тридцать сантиметров — не мельче — под овес. А ваш план — фьюить!

— Интересно, — говорит Шуров.

Все присутствующие наклонились над планом. Алеша спрашивает:

— А как вы думаете, Петр Кузьмич?

— Думаю так, чтобы урожай был больше. Понятно?

— Воевать придется? — вопросительно говорит Катков, указывая на табличку на двери председательского кабинета.

— Да, — отвечает Шуров.

— Война так война! — горячо говорит Катков и стучит в дверь: — Можно?

— Кто? — тем же тоном спрашивает Самоваров.

— Катков.

— Подождешь. Занят.

Снова все сели.

— Сидеть нам некогда, товарищи, — говорит Шуров и встает. Он решительно открывает дверь в кабинет и приглашает жестом присутствующих.

Самоваров сидит за письменным столом в кресле. Сбоку от него, на стене, на трех гвоздиках навешаны бумаги, инструкции и распоряжения. На столе толстый справочник. Самоваров накалывает на гвоздь последнюю бумагу и говорит входящим:

— Занят, говорю. Ну и люди! Прутся безо всякого резону. Никак не приучишь к порядку.

— Некогда. Посевная на носу, Прохор Палыч, — возражает Шуров.

— А мне — не посевная? Голова раздулась от мышления — во! — И Самоваров показывает, как у него раздулась голова.

— Чем же вы сейчас были заняты, простите за нескромный вопрос? — спрашивает Шуров.

— Мозговал… Прикидывал, подсчитывал, ну и… плановал. Я, брат, если сказал — дам по двадцать пять центнеров с гектара, — так и будет. Я полагаю — будет.

— Это хорошо! Очень хорошо, — с оттенком иронии говорит Шуров.

— Во-от… Так и будет. Все в одну точку! Ну, давайте — что у вас там… так и быть, приму без очереди, как руксостав колхоза… Это кто? — указывает он на Тосю.

Тося подает руку.

— Тося.

— Ишь ты! Тося. Здорово! Это не ты звонила со станции вчера насчет подводы?

— Я.

— Не мог, не мог. Лошадям дела — по глотку, людей не хватает. Некого, некого послать, дорогая. Автомашины нельзя — дорога вот-вот ухнет. Я полагал, дойдешь пешком. Вот и дошла. Если я сказал — дойдешь, значит, дойдешь!

— Мне квартиру надо.

— Квартир нету — гостиницу еще не построил. Вот построю — милости просим! Коечку, душ и тому подобное. Здорово, а?

— По договору с институтом колхоз обеспечивает квартирой, — говорит Шуров, обращаясь к Самоварову.

— А где тот договор?

— Вы же его читали и наложили резолюцию «утвердить».

— Писал резолюцию?

— Писал.

— Ишь ты! Забыл. А может, не писал?

— Нет, писал.

— А может, и писал. Тут голова идет кругом… — Херувимов подкладывает Самоварову на подпись бумажки. — Тому подпиши, тому дай, этому резолюцию… М-да-а… Раз писал, то… (думает), то пущай к Григорию Егорычу Хватову станет. Хозяин хороший, хозяйка — во! Граммофон есть. Патреты разные висят.

— Это тот, что сегодня ехал со станции? — спрашивает Тося.

Шуров утвердительно кивает головой.

— Я к нему не пойду, — решительно говорит Тося.

— По какой такой причине? — спрашивает Самоваров.

— Не хочу.

— Та-ак… — Самоваров продолжает подписывать бумажки. — Ну, ночуй пока в правлении, на столе. Разрешаю.

— Ка-ак? — недоуменно спрашивает Тося.

— В правлении, — отвечает Самоваров. — Солдат в окопах ночует, и то ничего.

Шуров возмущенно:

— Прохор Палыч!

— Я сказал. Давай следующий. У тебя что? — тычет он в Каткова.

— У нас у всех одно дело: насчет плана сева. Не согласны с вашим изменением, — говорит Шуров.

— Что-о?! Это не я изменил, а ты… Ты и яровую пшеницу хочешь сократить — против районного плана идешь. И бригадиров подстроил! Ну, смотри, Шуров! Я не таким рога скручивал. Я полагаю, ты на вредный путь тянешь колхоз.

— Рога крутить — дело нехитрое, — говорит Шуров. — А «вредный путь» надо еще доказать.

— Я не буду сеять свеклу по весновспашке! — крикнул Алеша.

— Да и я, наверно, картофелище пахать не буду под овес, — спокойно говорит Катков. — Там уже была глубокая пахота.

— Ух ты! Раскричались! — Самоваров в упор смотрит на Шурова.

Тот спокойно выдерживает его взгляд и говорит:

— Весна предполагается сухая: глубокой весновспашкой мы высушим почву и можем погубить урожай.

Самоваров резко встает, сдергивает бумажку с гвоздика и бросает ее Шурову на край стола:

— А это что? Инструкция о весеннем севе. — Сдергивает бумажку с другого гвоздика. — А это что? Директива райисполкома о глубокой весновспашке. А это что? — сует книжку Шурову. — Спра-авош-ни-ик?! Та же инструкция… Эх ты! Агроном! — иронически продолжает он. — Ни черта ты не смыслишь в руководящем деле. Да и насчет агротехники — того… — он крутит пальцем перед своим лбом и смеется.

Шуров подошел вплотную к Самоварову:

— Вы понимаете, что значит — жить только по инструкции?

— Пятнадцать лет живу — понимаю. Ишь ты!

— Вы понимаете, что мы имеем дело с живыми растениями, а не с кирпичами?

— А ты понимаешь, что мы имеем дело с… начальством? — И указывает на стену с гвоздиками, увешанными бумажками.

Катков во время этого разговора внимательно следит за Самоваровым и Шуровым, как бы оценивая противников.

Шуров что-то сообразил, о чем-то догадался: он раскусил, с кем имеет дело, и это выразилось в том, как он покачал головой, как безнадежно махнул рукой и многозначительно заключил, отвечая на вопрос Самоварова: