Василий Дюбин - Анка

— Товарищ! — вполголоса окликнул его Юхим Цыбуля, одетый в полушубок. — Ты летчик? Русский? Мы — партизаны. Товарищ, — и глаза его тепло засияли, — мы тоже русские. В кого же ты стреляешь?

Пистолет выпал из рук Орлова. Юхим подбежал к летчику, опустился возле него на корточки.

— Свои, свои, товарищ… Это твой самолет подожгли фрицы?

— Мой, — прошептал Орлов и впал в беспамятство.

— Беги на медпункт, — сказал Юхим партизану, дежурившему с ним у пулемета. — Живо!..

Партизаны обогнали Анку. В полушубке и с санитарной сумкой она увязала в глубоком снегу и, запыхавшись, часто останавливалась, чтобы перевести дыхание. Близ поляны Анка встретила партизан. Они несли Орлова на плащ-палатке. И каким иссиня-бледным ни было его лицо, заострившееся, как у мертвеца, Анка узнала Орлова. Она коротко вскрикнула «Ох!..» — и привалилась к дереву.

— Он жив?

— Ти-и-ше. Жив.

Чего угодно могла ожидать Анка здесь в горах, только не этой огромной радости…

«Наверно, судьба вознаграждает меня за перенесенные испытания», — Анка рывком сорвалась с места и бросилась вслед за партизанами, которые осторожно несли Орлова к ущелью. Она молча шла рядом, не в силах оторвать глаз от изменившегося обескровленного лица любимого.

Раненого летчика принесли на медпункт, положили на постель.

— Товарищи, пусть кто-нибудь один из вас останется, остальные уходите, — сказала Анка. — Тесно здесь. Скажите Юхиму Тарасовичу, что вы принесли на медпункт летчика Орлова. Пусть он придет немного позже, я пока сделаю перевязку.

Партизаны ушли. Анка вынула из чехла свой финский нож, попросила партизана снять с Орлова унты, разрезала меховую штанину. Она работала быстро и умело. Партизан помогал ей. Рана была рваная, осколочная. Анка осторожно обработала ее, смазала края йодом и забинтовала.

— Ну вот… — облегченно вздохнула она. — Спасибо тебе, дружок.

И только партизан ушел, кто-то постучал. Анка открыла дверь. У порога теснились Кавун, Васильев, Краснов.

— Анка, це вин? Орлов? — спросил Кавун.

— Посмотрите. Я еще сама не верю своим глазам.

Все вошли в хижину.

— Он, только до чего же изменился, бедняга, — наклонился над раненым Краснов.

— Це той самый, шо на Косу прилитав?

— Тот самый.

— Счастливая ты, Анка, — улыбнулся Васильев.

— Григорий Афанасьевич, всю жизнь у меня счастье из рук ускользает…

— Теперь не ускользнет.

Кавун кивнул в сторону Орлова.

— Спит?

— Все еще не приходит в сознание.

— Тогда пишлы, товарищи, — распорядился Кавун, и все тихо вышли из хижины.

С каждым днем Орлов чувствовал себя все лучше. В этом немалую роль играло то обстоятельство, что рядом с ним была Анка. Общее состояние его здоровья заметно улучшилось, но на ногу стать он еще не мог.

— Не раздроблена ли кость? — не на шутку встревожилась Анка.

— Нет. Думаю, осколок слегка задел кость, но все же временами пока чувствую острую боль.

— Это потом пройдет?

— Конечно, пройдет. Дай срок, и я снова обрету крылья.

— Даю, — улыбнулась Анка, — только поскорей бы окрепли твои крылья.

Как-то Анка сидела на краешке лежанки и неотрывно смотрела на спящего Орлова. Вдруг он открыл глаза и с удивлением посмотрел на Анку. Она улыбалась светлой, радостной улыбкой, а по щекам ее катились слезы.

— Что с тобой, Аннушка? Ты плачешь?

— По дочке истосковалась… по Валюше.

— А где ты оставила ее?

— В Кумушкином Раю.

— С кем?

— С отцом. Там же остались и Евгенушка с Галей.

Орлов погладил Анкину руку, сказал:

— Успокойся, родная. Валюша не одна. И дедушка, и Евгения Ивановна присмотрят за нашей дочкой.

Анка нежно посмотрела на Орлова и поцеловала его в голову.

Над очагом был подвешен котел. В нем кипела вода, выплескивалась на пылавший валежник.

— Яшенька, сними рубашку, я постираю.

— Хорошо. Помоги мне подняться.

За дверью послышался трубный голос Бирюка:

— Анна Софроновна, можно к вам?

— Заходи, заходи!

Бирюк вошел в хижину.

— Ты что же не приходишь? — корила его Анка. — Уже все бронзокосцы навестили больного, а ты и глаз не-кажешь.

— Да неудобно, Анна Софроновна, беспокоить… А вот прослышал, что больному полегчало, и пришел.

— Яша, ты помнишь его? Секретарем сельсовета работал.

— Помню. Здорово, земляк.

— Здравствуйте, товарищ Орлов.

— Извини, сесть-то не на что.

— Мы, партизаны, ко всему привычные, — и Бирюк опустился на земляной пол. — К тому же я ненадолго…

Анка, помогая Орлову надеть гимнастерку, спросила:

— Что это у тебя, в кармане?

— В левом кармане? А-а… Можешь посмотреть.

Анка вынула голубой конверт, извлекла из него письмо и снимок Ирины. Прочитала письмо, посмотрела на карточку, подняла плечи.

— Ничего не понимаю…

— У фронтовиков такой закон: если поступит в часть подобное письмо, его вручают тому, кому всем коллективом присудят. Вот мне и присудили. Как ни отпирался, ничего не вышло. Пришлось подчиниться… Ты не ревнуешь? — улыбнулся Орлов.

— Что ты, Яшенька! — Анка подошла к нему и, не стесняясь Бирюка, поцеловала. — Родной мой, я же верю тебе… А девушка чудесная. Ты писал ей?

— Нет.

— Зря.

Бирюк поднялся.

— Покажите-ка… Да, видная девка. Но не красивше Анны Софроновны.

Он вернул снимок, пожелал больному скорого выздоровления и вышел из хижины.

После короткого размышления Бирюк зашел к Кавуну.

— А-а, Харитон. За якою справою пожаловал?

— По деликатному делу, товарищ командир.

— Кажи, шо там у тебя.

— Да вот… проведал я больного.

— Добре зробыв.

— Так-то оно так, да выходит, не все хорошо…

— А шо?

— Орлов и Анка под одной крышей вдвоем… Неловко как-то… Обнимаются, целуются… Ну, скажем, это при мне… А если при другом?.. Да при третьем?.. Какие пойдут разговорчики в отряде? Это я вам как командиру… как родному отцу… Ведь я уважаю Анну Софроновну… И чтобы о ней дурно говорили…

— Вот что, Харитон, — строго оборвал Кавун. — Дело это тебя не касаемо. Так что не суйся, куда не просят. Зря доброго имени Анки трепать я не позволю…

— Да что вы, товарищ командир, конечно, Анна Софроновна чести своей не уронит, я хорошо знаю ее. Но… прошлое-то люди помнят…

— И мы гарно знаемо…

Встретив Паука, Бирюк сказал с досадой:

— Сорвалось, черт… Хотел, чтоб командир убрал Анку с медпункта. Орлов остался бы один. Уж я бы не упустил случая… летчика того… тихо под ноготь…

Когда Анка поутру заглянула в «штаб», Кавун весело спросил:

— Як там летчик?

— Прыгает! — засмеялась Анка. Глаза ее радостно сияли.

— Шо?

— Скачет, говорю, вокруг очага. Бирюк сделал ему уродливые костыли, на которые нельзя смотреть без смеха, а он, как дитя малое, им радуется. Потеха!

— А як у него с температурой?

— Спадает. С ногой еще плохо, ступить на нее не может.

— Раз температура спадае, значит, мои опасения булы напрасными.

— Какие опасения?

— Я боявся гангрены. Но, видно, болезнь его закинчится благополучным исходом.

— И я верю в счастливый исход.

В хижине было тепло и уютно, но Анке в эту ночь не спалось.

«С чего бы это?» — думала Анка, закрывая глаза, но сон не шел к ней.

За перегородкой, где находился раненый Орлов, было тихо. Как он себя чувствует? А вдруг ему стало хуже. Она тревожно вскакивала с постели, набрасывала халат и долго прислушивалась. Из-за перегородки доносилось ровное дыхание.

«Спит…» — и Анка, успокоенная, уходила к себе.

Все же уснула она только на рассвете. Но поспать так и не пришлось. Через час ее разбудили неясный гомон и топот ног. Анка торопливо одевалась. Она уже различала знакомые голоса.

— Васильев!..

— Иду!..

— Михаил Лукич!

— Слушаю!

— Возьми человек пять и заслони вход в ущелье с этой стороны.

— Закупорим!

— Разбудите Анку!

— Я готова, товарищ командир! — Анка выбежала, захватив санитарную сумку.

— Пишлы…

Было уже совсем светло. На поляне шла перестрелка. Мины, падая с высоты на густой лес, ударялись о ветви дуба, с треском разрывались.

— Ишь, якими гостынцями швыряются, — сказал Кавун, подходя к поляне.

Вдруг пулемет смолк. Кавун подошел к Цыбуле:

— В чем дело?

— Ленты пустые, товарищ командир. Все патроны расстрелял. Зато фрицев не пропустил, отхлынули, гады, назад.

На поляне валялись трупы немецких солдат.

— Твоя работа? — спросил Кавун.

— Его, — ответил напарник Юхима.

— Так они же лезли прямо на рожон, чумные гады. От них за версту шнапсом несло.