Николай Кузаков - Красная волчица

Спад воды уменьшался. Сейчас должен быть плес. Но тут река снова сделала крутой поворот, и плот потащило на пологий дресвяной мыс.

— Налегай, парни! — командовал Серафим Антонович.

Димка с Андрейкой снова навалились на гребь. Но плот несло на мыс.

— Обождите немного! — прокричал Серафим Антонович.

Димка с Андрейкой подняли гребь. Серафим Антонович с Вадимом направили нос в реку.

— Давай, парни! Не жалейте рук!

Еще несколько взмахов, но не хватило сил. Правый угол кормы кинуло на берег, у Димки с Андрейкой под ногами запрыгали бревна, гребь ударилась о землю. Наконец угол плота сдернуло с берега, плот выровнялся и, обогнув мыс, выплыл на плес.

Серафим Антонович вытер пот с лица рукавом, достал кисет и закурил.

— Это не Девичий утес, а сущий дьявол.

У Димки дрожали руки и ноги.

— Я думал, под утесом нам хана.

— Я уж хотел прыгать с плота, — признался Андрейка.

— Все равно бы утянуло под скалу в воронку.

Мимо проплывали горы. С них сбегали в Каменку речки, пенились, бурлили, несли с хребтов обломки валежин. С подмытых яров скатывались деревья, мутные волны подхватывали их и громоздили друг на друга.

Недолго сплавщикам пришлось отдыхать. Река вновь заходила, как дикий олень на аркане: то кидалась между крутыми хребтами, то стремглав мчалась по буйным перекатам, то вязала замысловатые петли. Серафим Антонович и парни изо всех сил работали гребями.

В Юрово приплыли на третий день. Димка сразу отправился на почту. Он волновался, когда входил в дом, стоящий под леском. В просторной комнате за столами сидели три женщины. К самой молодой из них, а это была Муза Ярцева, и подошел Димка.

— Здравствуйте.

Муза кивнула и подняла на Димку любопытный взгляд.

— Вы не скажете, где мне найти Гольцову Любу?

— Скажу. Искать ее надо в верховьях Каменки.

— Спасибо.

— А что ей передать?

Теперь на Димку смотрели все женщины.

— Ничего не надо.

Муза встала.

— Вы из Матвеевки? Плоты пригнали?

Димка усмехнулся:

— Из Матвеевки. До свидания.

Димка вышел. Муза подбежала к окну.

— Какой бравый парень. Убейте меня, это он спас Любу от бандитов. Вот в такого бы влюбиться.

— У тебя губа не дура. — Женщины засмеялись.

— Что, родню искал? — встретил Димку Серафим Антонович.

— Да нет. Деревню смотрел, — соврал Димка.

— Но-но.

Знакомых в Юрово ни у кого не оказалось, ночевали в леске, недалеко от плота. Утром Серафим Антонович сдал лес, соль. Попили чай, надели поняги, взяли ружья и гуськом по лесной тропе отправились домой.

На третий день к вечеру они пришли на Нижний полустанок. Хлеб у сплавщиков кончился, но в этот день нм повезло: подстрелили глухаря. Возле зимовейка, на берегу реки, разложили костер. Димка отеребил птицу, опалил ее.

— В два котелка мясо разложи, — посоветовал Серафим Антонович. — Все шули′ больше будет.

Андрейка принес с луга охапку молодых пу′чек — борщевика.

— Вот вам и хлеб.

Парни очистили пучки и стали жевать сочные дудки.

— А луку что не принес? — спросил Димка Андрейку.

— Лук — это забота повара.

— Тогда я пошел.

На лугу было тихо, пахло медом. Димка нарвал луку и повернул обратно. У коновязи расседлывал лошадей Вовка Поморов, а у костра сидела Люба. Димке от волнения стало трудно дышать.

— Люба. Здравствуй.

— Здравствуй, Дима.

— Издалека сегодня?

— От Громового едем. В деревне коней сменили и — дальше.

— Володя, у тебя хлеб есть? — спросил Серафим Антонович.

— Есть немного.

— И у меня найдется. — Люба пошла к конто, отвязала от седла холщовый мешочек и принесла к костру. — Я к вам, Дима, забегала. Ятока передала: шаньга, пирог рыбный, — выкладывала Люба.

— Сами-то что есть будете? Вам еще завтра целый день в седле трястись.

— Не умрем, Серафим Антонович, — отмахнулась Люба.

После ужина она собрала котелки и пошла на реку помыть их. На угоре ее поджидал Димка.

— Оставь котелки тут, потом заберем…

Они неторопливо шли вдоль реки по лугу. Туман над водой сгущался. За рекой тутукал козодой. Перекликались перепелки. Димка взял руку Любы, погладил ее.

— А я думал, что ты меня уже забыла.

— Дурной…

Они пересекли луг и сели на берегу реки под густым кустом черемухи. Димка заглянул в глаза Любе и обнял ее.

— Мне даже не верится, что встретил тебя. Все как во сне.

— Хороший мой…

Димка прильнул к ее губам. Люба, откидываясь на траву, шептала:

— Дима… Сумасшедший…

…Потом Димка, заложив руки за голову, лежал на мягкой траве. Люба сидела рядом и гладила его волосы.

— Шаман ты мой ненаглядный. Как я жила бы без тебя? Не знаю.

— Любушка, и я больше без тебя не могу.

— Чудной. Так я же с тобой.

Люба склонилась и нежно, как ребенка, поцеловала Димку.

— А я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Приду домой и скажу матери, что женюсь на тебе.

— Не торопись, Дима. Может, еще разлюбишь.

— Не говори чепушатину, — Димка сел. — В другой раз приедешь к нам в Матвеевку, встану с ружьем на дороге и не выпущу тебя из деревни.

— Как тот медведь, что нас не пропускал? — Люба провела рукой по его щеке.

— Хуже. У медведя не было ружья. Кончится войнам я отслужу в армии, и мы поедем в город.

— Все уже решил?

— А кто за меня будет решать? На что жить там будем?

— Придумаем. Я буду работать и учиться.

— Я теперь без коней, без этих горных троп не смогу! жить. А ты в городе встретишь красивую девушку и разлюбишь меня.

— Тебя… разлюбить… Любушка…

— Димка… Медведь ты этакий… задушишь…

— И задушу…

Коротка летняя ночь. Димка с Любой еще не успели насладиться счастьем, а на востоке уже занялась заря. Загустел туман над рекой. На опушке леса звонко запела пташка — зорька. Заголосили кулики. Люба встала, поправила волосы.

— Пойдем.

Они неторопливо шли по росистому лугу.

— Ты как? Добредешь? — беспокоилась Люба. — Даже чуток не уснул.

— Ничего. Ты только из седла не упади.

— А я научилась в седле спать. Другой раз еду и сон вижу.

Перед зимовьем они остановились. Димка взял Любу за руки.

— Приезжай скорей. Ждать буду.

Димка вошел в ограду. Навстречу кинулся с лаем Чилим. Димка обнял его.

— Соскучился.

Снял понягу и положил ее на предамбарник, тут же на стену повесил ружье.

На крыльцо вышла Семеновна.

— Внучек! Вернулся! Как доплыли?

— Еле успели. Река за эти дни совсем обмелела. Как твое здоровье?

— Скриплю помаленьку.

В доме были Ятока и Маша. Маша ходила вокруг лавки. Увидела Димку, заулыбалась, громко и чисто сказала:

— Дима.

Димка подхватил ее на руки.

— Ах ты, егоза.

Маша верещала, вырывалась из рук. Димка поставил ее к скамейке. Ятока с нежностью смотрела на сына и дочь.

— Голодный?

— Вчера хорошо наелись. От папки есть что-нибудь?

— Письмо.

Ятока принесла письмо. Димка сел читать. Василий писал:

«Дорогие мои мама, Ятока, Дима, Машенька, тетя Глаша, Слава и Анюта, здравствуйте!

Извините, что долго не писал. Находился в госпитале, был осколком ранен в плечо. Не хотел вас расстраивать. Вылечился. Вчера прибыл на фронт. Получил под командование батальон. Парни — что надо. Много забайкальцев. Все рвутся в бой бить фашистов. Мы стоим возле деревни. Но какая это деревня? Вместо домов — пепелище, одни кирпичные трубы. Вчера к нам в расположение пришла старуха. Мы ее накормили. Потом оказалось, что это тридцатилетняя женщина. Фашисты на глазах у нее расстреляли детей, а саму ее заперли в холодном подвале. Я не выпущу из рук оружия, пока не отомстим фашистам за все.

Завтра в бой. Конечно, жить хочется, но душа горит от ненависти к врагу. И пощады ему не будет.

Передавайте привет всем односельчанам. Обнимаю. Ваш Василий».

Димка поел и пошел спать в амбар.

Но Семеновне не спалось.

— Ты слышала, что люди-то мелют? — спросила она у Ятоки. Ятока насторожилась.

— Вот и Глаша вчера сказывала: говорят, Димка жениться на Любе задумал.

Ятока улыбнулась:

— Пусть женится. Внуков нянчить будем. Человек с детьми — свеча, человек без детей — сухое дерево.

— Ты ково говоришь-то? На перестарке жениться, на вдове? Девок ему мало? Вон Лена Степанова высохла вся. Потолкуй с ним.

Ятока вспомнила, как люди приняли ее любовь к Василию.

— Однако, што толковать? Дима — мужик, ему решать, Семеновна замахала руками:

— Какой мужик? Парнишка еще. Окрутит его баба.

— Пошто так говорить? Охотник хороший, больше всех пушнины добывает. Деревню мясом кормит. Без него бы совсем бабы пропали.