У старых окопов - Борис Васильевич Бедный

и слова, он как-то разом впитал в себя весь горький смысл рядовой этой военной сводки сорок первого года, где сдержанно говорилось об оставленных городах и пространно — о подвиге бравого старшины, подбившего бутылкой с горючей смесью фашистский танк.

И не одну лишь военную сводку видел сейчас перед собой Уржумцев. Он и сам на себе испытал все, что стояло за скупой этой словесностью. И хотя далеко вперед ушел Уржумцев от той поры и знал теперь все, что было потом и чем кончилась война, и давно уже привык смотреть на события начального года войны с высоты нынешнего мирного дня, завоеванного победой, — а все ж навечно врезался памятный тот год в его душу и жил там незарастающим шрамом…

В старую газету была завернута тоненькая пачка писем — пять или шесть штук. Уржумцев веером развернул письма и увидел меж ними похоронку. Четким, не без красивости, но каким-то прочно бездушным писарским почерком было написано, что сержант Андрей Рудаков погиб 28 октября 41-го года в бою под Тихвином. Одно из писем было развернуто, и Уржумцев выхватил глазами концовку письма:

«Танистая! Верю, мы еще встретимся, и все наше сбудется, потому что не может не сбыться. Просто — не может, понимаешь? Твой Андрей».

Клетчатый тетрадный листок был по диагоналям пересечен сгибами, сохранившимися от складыванья письма в почтовый треугольник. И сгибы эти крест-накрест перечеркнули полустертые карандашные строчки, писанные крупным, неустановившимся, мальчишеским еще почерком.

Уржумцев осторожно завернул письма в хрусткую ломкую газету и положил сверток на прежнее место. Он стоял над выдвинутым ящиком комода, прикованно уставившись глазами в Танино полотняное платье, и не видел его.

Вот оно что… Значит, он всего лишь заменил этого погибшего Андрея. Нечто вроде… заместителя. Этакий случайный и. о., исполняющий обязанности спутника Таниной жизни.

И выходит, Таня никогда не стала бы его женой, если б Андрей вернулся с войны… Вся его любовь к Тане запротестовала в нем, не в силах примириться с этим открытием, и стала искать выход из обидного, унизительного тупика, в который загнали его старые письма.

Еще неизвестно, кого она в конце концов выбрала бы себе в мужья. Ведь предпочла же она его нескольким ухажерам, что осаждали ее в позапрошлом году. Один из тех бедолаг даже опередил его с предложением руки и сердца! Вот и разберись теперь, кто ей дороже… К чему хитрить с самим собой? Андрея среди его соперников тогда уже не было. Не в этом ли все дело?

Вся их недолгая семейная жизнь озарилась вдруг для Уржумцева ярким беспощадным светом. Высветились все прежние темные уголки, начиная с самой первой их встречи.

Теперь понятными стали и трудное их сближение, и та неприкрытая, долгое время сбивающая Уржумцева с толку холодность, порой даже почти враждебность, какие чуть ли не весь первый год их знакомства замечал он в Тане. Похоже, она все время невольно сравнивала его с Андреем и никого не хотела видеть на месте погибшего. А замуж за него пошла потому лишь, что в конце концов привыкла к нему, примирилась с мыслью, что и с ним можно как-то построить свою жизнь. Вот именно: как-то! Скорей всего она так решила: раз не суждено ей быть вместе с Андреем, так не все ли равно, с кем жизнь коротать? А он мог понравиться ей чуть поболе тех бедолаг-ухажеров, вот она и остановила свой выбор на нем. Самую малость поболе, на этакую бесконечно малую величину, стремящуюся к нулю. Вот уже и математика ему пригодилась!.. Тут и годы у Тани такие подошли, когда пора уже обзаводиться семьей, надоело в одиночку брести по жизни, захотелось хоть на кого-нибудь опереться. Что ж, в житейские подпорки он сгодился, и на том спасибо. А он-то думал!.. Но почему же Таня за все время, что они вместе, даже словом единым не обмолвилась об Андрее? Почему скрытничала, прятала от него стародавнюю свою любовь? Уржумцеву всегда казалось, что у Тани нет от него никаких секретов и он досконально знает всю ее жизнь. А на поверку вышло: главное в прежней ее жизни он только сейчас узнал, да и то случайно. На ее месте он давно бы уже все рассказал… Мало ли что он сделал бы на ее месте, а вот Таня рассудила иначе.

И чего она боялась? Не хотела осложнять их жизнь? Или страшилась вызвать в нем ревность к своему прошлому?

Что для нее значат теперь эти письма? Может, они давно уже утеряли для нее первоначальное свое значение, а просто лежат себе и лежат? Дороги лишь как память, вот рука и не поднимается уничтожить их? Минуло уже без малого десять лет после гибели Андрея, и возможно, все былое уже перегорело в ней, и боль от утраты развеялась и ушла туда, куда все наши старые боли уходят…

А может, все совсем иначе: слишком памятны ей эти письма и сам Андрей слишком еще жив в ней, вот она и молчала, чтобы не выдать себя. А то и попроще все было, как частенько в жизни бывает: сначала Таня не рискнула сказать, боясь, как бы он сгоряча не приревновал ее к Андрею. А потом… потом открыться становилось все трудней и трудней. Тут уж и сама задержка работала против Тани. Скорей всего именно так все и было.

Но как там ни крути и ни защищай ее, а выходит — не очень-то она верит ему! И как же она живет с ним, если до конца не верит?

Уржумцев поразился недавней своей слепоте. Подумать только, еще сегодня, каких-нибудь полчаса назад он опрометчиво считал Таню счастливой. И эта вера делала его собственное счастье с ней более полным и заслуженным, что ли. И ведь не выдумал же он все на пустом месте: Таня вечно шутила, часто пела и казалась рядом с ним такой безмятежно довольной. И все это время третий незримо жил под крышей их дома…

Больше всего он ценил в Тане ласковое ее подтрунивание над ним, дружеские их перепалки, которые так напугали тетку. Во всем этом ему виделась какая-то особенная их любовь, совсем непохожая на чинную и пресную, как бы по обязанности, семейную жизнь многих их знакомых. Уржумцев был убежден, что в отличие от других супружеских пар они с Таней не только муж и жена, но еще и друзья, до конца преданные друг другу.

Где теперь эта дружба? Видать, и не было ее вовсе, просто выдумал он и