Вера Солнцева - Заря над Уссури

— Отвоюем назад Советы, — пообещал Лесников как нечто несомненное, — тогда мы похерим твой паспорт, дадим новую фамилию. — И дружелюбно похлопал по плечу. — Брательничек, не обессудь: завяжем тебе глаза. Не след тебе знать, где ютится наше гнездовье…

Дядя Петя отвел его руку с полотенцем.

— Зимовье, где вы меня судили, в молодые годы, когда с артелью охотиться ходил, сам строил. Ране так и звали: «Петьки рыжего зимовье». По всей тайге такого просторного, чистого строения нет, я тесниться не люблю. Теперича… отпустите?

Лесников растерялся, оглянулся на командиров.

Лебедев и Яницын переглянулись, сказали одновременно:

— Отпустите его!..

Зимовье опустело, партизаны разошлись.

— Что случилось, Вадим? — спросил Лебедев. — Ты какой-то потерянный.

— Нахлынуло многое… Я тебе о житухе у Петровых рассказывал. Помнится, упоминал, что Петр Александрович с другом Васей Портнягиным таскают откуда-то старые архивные бумаги, конторские книги. Какая-то женщина им поставляет, уборщица, а они реализуют и подкармливаются в трудное время. Перед отъездом сюда я схватил из кучи бумажного мусора, валявшегося около русской печи, несколько листков бумаги и, в спешке, не глядя, завернул в них записную книжку. Вчера вечером выкроил время, хотел записать кое-что. Развертываю листы, и вдруг из них вылетает карточка. — Яницын достал из кармана книжку и несколько листов бумаги. — Тебе знакомо лицо?

Он пододвинул квадратный, грубой работы, деревянный стол и скамью ближе к закуржавевшему окну.

— Смотри, Сережа…

Женщина в белом платье, с белым прозрачным шарфиком на шее сидела, облокотившись на маленький плетеный столик на бамбуковых ножках. Полукружия черных бровей и красиво причесанные черные волосы оттеняли белое лицо — спокойное, чуть-чуть улыбающееся, доброе. Знакомые большие, суженные к вискам, внимательные глаза смотрели прямо на Лебедева.

— Александра Петровна! Ким! — изумленно вскрикнул он.

— Она… — вздохнул Вадим и протянул листы. — Похоже, что это черновики? Писали, комкали, бросали в корзину. Читай: последние дни прекрасной жизни…

Лебедев развернул первый лист, читал, будто слушал голос из потустороннего мира:

«1918 г. Сентября 11 дня, я, начальник Юридического Отдела Особого Казачьего Отряда Хорунжий Кандауров, произвел допрос Комиссара Иностранных Дел Районного Совета Рабоче-Крестьянских Депутатов, при чем выяснилось:

Я, Станкевич Александра Петровна, 27 лет, состояла Комиссаром Иностранных Дел с 1-го июля. На моей обязанности лежала регистрация паспортов и выдача им временных видов.

Австрийские военнопленные принимались по предписанию Кр-вого К-та в русское ведомство, и заявляю, что побеги военнопленных устраивались представителем Шведск. Кр. Креста, что Вы можете увидеть из переписки, представленной мною Кр-вому К-ту. В Пермск. губ. я принимала участие в партийной работе во фракции большевиков, точно так же состояла и в Хабаровске в этой же фракции…

…Работала я настолько, насколько хватало сил по своей должности.

Прочитан: А. Станкевич».

— Это один из «допросов», — подчеркнул последнее слово Вадим. — А вот смотри — свидетельское показание Машкиной. Я ее смутно помню — девка плохого поведения, говорят, сожительствовала со стариком Любарским еще малолетней. Катерина Машкина!

«Я, Машкина Ек. Ив., 17 лет, мещанка г. Хабаровска, служила я по вольному найму в Совете Районном и знаю всех комиссаров, и, конечно, знаю Комиссара Иностранных Дел Ал. Петр. Станкевич, женщину весьма энергичную и ведшую знакомства с военнопленными мадьярами и немцами. Она пользовалась большим влиянием среди советских властей…

Прочитано: Е. Машкина».

— «Работала я настолько, насколько хватало сил по должности», — повторил Яницын слова из допроса. — Вся она в этих словах! А вот и постановление. Трудно разобрать, залито чернилами, но основное ясно. Читай, Сережа, я не могу… Сашенька в лапах Кандаурова… А я вижу ее — одухотворенную, деятельную, полную веры в наше правое дело! Вижу ее живой. Живой! — с силой повторил он и потребовал: — Читай, Сережа!

— «Чрезвычайный суд! — прочитал на левой стороне листа Лебедев. — Приказ. Атаман Калмыков… 13 сентября.

Постановление

1918 года 13 сентября я, начальник юридического отдела Особого казачьего отряда, хорунжий Кандауров, рассмотрев дознание по делам: комиссара иностранных дел Станкевич Александры Петровны».

…Дальше что-то густо вымарано чернилами, не разберу… Опять вычеркнуто. «…и, принимая во внимание тяжесть предъявленного им обвинения, постановил: предать…» Дальше идут сплошные вычерки «…Станкевич, члена Красной гвардии, комиссара иностранных дел, по 108 ст. ч. 3 п. 2 и п. 3… Начальник юридического отдела Особого казачьего отряда хорунжий Кандауров».

— Хватит, хватит, Сережа, дай передохнуть, дай свыкнуться с мыслью о ее судьбе… — прервал Вадим командира. — Посмотри, Сережа, как спешили, как торопились расправиться: одиннадцатого сентября «допрос», а тринадцатого уже постановление. Девка Машкина — свидетель! По готовым рецептам господ интервентов Сашеньке явно лепили связь и работу с военнопленными — «германские эмиссары и шпионы». Знакомая подлая песенка! Грубая, гнусная работа! — Он все смотрел на карточку: «Как живая! Вот так же покойно, умиротворенно сидела тогда в городском саду — дочь страны Утреннего Спокойствия. Мир праху твоему, дорогой товарищ! Прости, прощай, Сашенька Ким…» — Походя, без раздумий, пускают в расход лучших людей революции. Горько мне. Всю ночь не спал, ворочался: разное шло на ум…

Не смалодушничал, но скрыл, скрыл Вадим от друга юности еще одну причину тоски и растерянности. Есть святая святых, куда до поры до времени никого, даже друга, нельзя допустить: не по-мужски будет!

Приход в отряд Смирновых и Силантия с острой силой поднял все, что, казалось, утихло, отмерло, о чем не вспоминал месяцами: только злопамятно повторял, когда было особенно муторно: «Чужой человек», — и казалось, боль стихала. Ан нет! Все живо, все кровоточит; уже не отмахнешься здесь, в отряде, под зорким вниманием десятков глаз, будешь помнить ежеминутно, ежесекундно: чужая жена, жена товарища по отряду, жена бойца, снявшего сегодня со счетов двух солдат вражеской армии.

Василь помалкивал. Рассказывал Лесников — не мог нахвалиться зятем: «Чево там! Герой!» Алена тоже помалкивала, а он слышал только ее недружелюбное и сухое: «Здравствуйте, товарищ Яницын», — и сразу к Сергею, будто за спасением и защитой. «Чего она меня так невзлюбила?» — терялся в догадках Вадим.

Командир отряда пошел по землянкам, а Вадим остался в «политотделе», как прозвали зимовье: здесь читались лекции, обзоры событий, выносились благодарности лучшим бойцам и порицания — «вздрючки» — провинившимся. Здесь, под хохот партизан, писалось письмо атаману. Дошло ли оно до адресата? Не повезло: его рано обнаружили ищейки Калмыкова и носились по городу с кинжалами в руках — сдирали крамолу! Спасибо дяде Пете — зимовье просторное, и, когда надо, можно его наполнить до отказа: нары в два ряда и на полу — впритирочку!

Вадим и здесь не оставлял записей. Осторожно, за краешек, приклеил допрос, постановление, удостоверение, выданное Ким в те счастливые дни, когда они посещали утес.

«3/VII 1918 г. Удостоверение № 4555

Дано сие Хабаровским Исполкомом товар. Станкевич в том, что она действительно состоит членом „Красной гвардии“ и что ей разрешается во все часы времени по делам службы ходить в городе, что подписями и приложением печати удостоверяется…»

Да, Сашенька была труженицей «во все часы времени по делам службы». Светопреставление какое-то: честнейших и чистых судят садисты, палачи, убийцы! Доколе?..

«В нашем отряде трудно — донимает жестокий голод. Но как легко дышится среди товарищей и друзей!»

Вадим раскинул крепкие руки, будто хотел обнять кого-то, счастливо улыбнулся. «Борюсь, борюсь. И словом и делом служу тебе, повелительница Свобода! Комиссар отряда, как и командир, в ответе за все. Спасибо, жизнь, ты улыбнулась мне, и я познал счастье…»

Глава третья

Палач Калмыков выслал карательный отряд для уничтожения партизанского отряда Лебедева, но крестьяне успели предупредить командира. Сил и опыта воевать у партизан еще было мало, да и неизвестна была численность отряда карателей.

Командир и комиссар вызвали на совет наиболее доверенных людей — Семена Костина, Силантия Лесникова, Василя Смирнова, Ивана Дробова. Решено было покинуть стоянку вокруг «Петьки рыжего зимовья» и уходить поглубже в тайгу, в спасительные чащи.