Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Харьяс собрала соломенную подстилку в кучу, снова опустилась на нее. Пол вагона содрогался и дребезжал.

Кружилась голова, подступила тошнота.

Среди деревенских Харьяс старалась ничем не выделяться. Документов у нее никто не спрашивал. Перед посадкой в поезд составляли списки. Чигитова назвалась Евдокией Спиридоновой и ехала теперь под чужим именем. По предположению Шуры, их везли в леса Белоруссии для заготовки дров на военные нужды.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво поинтересовалась Аня.

— Вчера в лагере два полицая болтали, мол, нужно много леса для траншей и землянок. Один из них все хвалил русскую березу.

— Немцы прежде всего любят русское сало, русское масло и русских баб, — послышался незнакомый, то ли пропитой, то ли простуженный голос из глубины вагона.

— О том, как они любят нас, можно судить по этому вагону, — сердито отозвалась Шура. — Везут хуже чем скотину.

— Это потому, что мы не попали в число русских баб, — раздался тот же осипший голос. — Любимых русских баб немцы сразу отделили от толпы и отправили в теплые и уютные горенки.

— Таких в нашей деревне называют не русскими бабами, а «немецкими овчарками», — продолжала свое Шура. — Была одна такая и у нас. До войны мужа в тюрьму посадила, заведующим магазином работал, да все старался угодить ей, то шубу горностаевую купит, то туфли невиданные. Ну и растрату допустил, дурак. А когда пришли немцы, она стала вешаться им на шею.

— В таких стрелять надо! — заявила Аня.

— Голод не тетка, придет время, сама за кусок сухарика побежишь куда угодно, — недобро из темноты хохотнула странная женщина. — Не станешь разбираться, немец тебя щупает али японец. Я вот третий день ни крошки во рту не держала, так за тарелку похлебки пошла бы с кем хоть.

— Сука ты! Тебя из вагона надо выкинуть, жаль дверь не открывается!

Женщина с хриплым голосом встала со своего места, порылась в кармане, вытащила ключ и, к удивлению всех, уверенно откатила громоздкую вагонную дверь.

— Ну, выкидывайте меня!

Харьяс поняла, как опасно затевать ссору с этой женщиной.

— Спасибо вам, что сумели раскупорить вагон, — примирительно сказала она. — Пустили чистого воздуха, а то совсем задыхались. А про спор забудьте. Мало ли что скажешь… Не стоит нам ссориться.

Наступал рассвет. Поверх голов спящих Харьяс видно было небо, низкое, туманное… За несколько минут вагон выстудило холодным предрассветным ветром, и пленницы, зябко ежась, начали просыпаться.

Женщина, открывшая дверь, стояла в проеме и хорошо была видна: среднего роста, худощавая, в кирзовых, не по ноге сапогах, в стареньком демисезонном пальто. Редкие, со следами перманента, давно не чесанные волосы трепал ветер. Лицо бледное, одутловатое, губы, очевидно, густо и ярко накрашенные, в полумраке казались черными.

— Я согласна, ссориться ни к чему, — ответила она Харьяс. — Как тебя зовут? Дусей?! А меня Кларой! Не найдется ли чего-либо пожрать? Терпения моего больше нет, так и кажется, до завтрака не дотяну, сдохну.

Она отошла от двери и присела рядом с Харьяс. Аня и Шура вдруг сорвались со своих мест и выпрыгнули из вагона.

— Дуры! Их же раздавят как цыплят! — крикнула Клара и бросилась к двери, чтобы закрыть ее. — Людям делаешь как лучше, а они…

Тотчас под вагонами заработали тормоза, и поезд вскоре остановился.

— Как вам удалось открыть вагонную дверь? — спросила Харьяс, чтобы замаскировать тревогу за сергеевских девушек. А сама думала: неужели поймают их? Ах, если бы им повезло!

— Детка, я в своей жизни не такие двери открывала. Это что, пустяк! Однажды в Минске вскрыла сейф сберкассы, сразу пятьдесят тысяч в лапы! — похвалилась Клара. — Думала, буду самой богатой дамой в Советском Союзе. И не заметила, как денежки уплыли…

— И не посадили?

— Надо, детка, выражаться культурно: «Не засыпались?» Нет, с тем делом я не засыпалась. Влипла я позже из-за пустяка: жене одного наркома сбыла липу под видом бриллианта и мне дали срок. Из тюрьмы меня выпустили немцы. Так что я ими вполне довольная. И уверена — с ними не пропаду.

Тем временем охранники, приоткрыв дверь и что-то прокричав угрожающе, втолкнули в вагон сбежавших девушек. Аня и Шура тут же опустились на пол. Их лица, руки и ноги были в ссадинах, кровоточили.

Беглянок окружили, стали расспрашивать: когда заметили их немцы, как удалось избежать расправы. У кого-то нашелся крошечный флакончик духов, ими смазали раны.

— Спасибо, девчата, спасибо, — морщась от боли, благодарили спутниц Аня и Шура. — А знаете, убежать все же можно…

Харьяс, испуганно взглянув на Клару, подмигнула девушкам, дескать, будьте осторожней, осмотрительней.

Клара, очевидно, поняв, почему Шура и Аня сразу умолкли, решила продемонстрировать свою лояльность:

— Бежать… а куда бежать-то? Мы же едем по оккупированной территории. Хотите попасть из огня да в полымя? Дурочки… Теперь нам нахрапом да смелостью ничего не добиться. Надо в ход пускать женскую хитрость да податливость. Эх, где мои восемнадцать годочков! Я бы такие шашни завела с немецкими офицериками!

И, помолчав, в напряженной тишине добавила:

— Да я и теперь бы не растерялась, только вот прибарахлиться бы чуть-чуть…

Поезд тронулся, задребезжали рассохшиеся доски вагона. Сквозь щели в стенах и на полу пробивались узкие полоски света.

Клара наклонилась к Харьяс и шепотом спросила:

— У тебя кольца или сережки есть? Немцы очень уважают золотые вещи. В Германии за золото можно кого хочешь подкупить, даже охрану.

— Никакого золота у меня сроду не было. Да и что толку — охранник выпустит, патруль задержит. Какой смысл подвергать себя опасности? — не поддавалась Клариным увещеваниям Харьяс.

— Вот именно, ты лучше и не пытайся бежать. Опасное дело. Этих, — она кивнула в сторону Шуры и Ани, — наверняка отправят в концлагерь. Я тебе помогу устроиться у бауэра[2]. Будешь молоко попивать и молодого помещика забавлять. Только тебе придется волосы перекисью водорода обесцветить, а то ты похожа на цыганку. Немцы, ох, не любят цыган. Идеал немецких парней — девочки с русыми волосами и голубыми глазами.

Между тем мысль о побеге не покидала Харьяс ни на минуту. Теперь она понимала, сколько ошибок допустила, очутившись в немецком тылу. Не следовало ей попадаться на глаза немцам, идти рыть окопы. Тогда ей думалось, что, смешавшись с местным населением, она быстро и беспрепятственно проберется в партизанский отряд, поставит на ноги мужа, вместе они перейдут фронт и вернутся в свою часть. И вот чем все обернулось. Упрекала себя Харьяс и в том, что не смогла убежать от немцев там, в деревне. Все боялась обратить на себя внимание.

А теперь убежать куда сложнее и опасней: поезд удалился от фронта.