Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг

Мазутник

Бедная Сара не нашла средств, чтобы излечиться от малярии.

Лицо ее стало совсем желтым. Некогда пышная грудь отвисла, как у старухи, живот вздулся. Быстрые живые глаза совсем потускнели. Куда девалась красота бедной Сары?

А ведь Сара, бесспорно, была красавицей! Дадаш отдал все до гроша, чтобы взять ее в жены. И она была ему женой семнадцать лет, пока аллах не взял ее к себе на небо.

Земная жизнь Сары была полна невзгод и горя, но, видно, там, на небе, Саре был уготован рай, потому что она была, в сущности, хорошей женщиной — вкусно готовила мужу обед, порой одаряла лаской, родила мужу сына-первенца.

Мертвая Сара лежала в гробу.

Баджи следила, как малолюдная процессия с двумя высокими фигурами, отца и брата, впереди скрылась за поворотом. Много дней ожидали ее, эту страшную гостью — смерть, и пот явилась она незримо и унесла в дальний путь спящую мать. Тоска сжала сердце Баджи, из глаз хлынули слезы.

Пусто, тихо было теперь в комнате. Лишь затхлый запах тряпья и чеснока напоминал о той, кого навсегда увезли за ворота, кто больше не стонет: «Мне жарко, мне холодно, дай пить».

Баджи перебралась на место матери: она знала — здесь, у окна, прохладней в летнее время; подстилка здесь более мягкая; отсюда, сидя на корточках перед низеньким подоконником, удобней наблюдать улицу и пустырь. Прекрасное место было у матери — зачем она покинула его?

Спустя неделю, когда Баджи сидела на новом месте, мастеря из лоскутков платье для куклы, вошел Дадаш в сопровождении Таги.

— Иди на старое место, здесь будет спать Таги, — сказал Дадаш. — Он будет теперь жить вместе с нами… Если спросят, кто такой Таги, скажешь: дядя. И называй его дядей.

Баджи сложила свои пожитки и вернулась на старое место у двери.

Зачем привел Дадаш мазутника в свой дом?

Дадаш жалел бездомного Таги. К тому же, как не использовать освободившийся угол в комнате, в которой остались жить всего два человека и девчонка? В фирменных домах, правда, запрещалось пускать к себе квартирантов и угловых жильцов, и приходилось, слегка покривив душой, представлять заводской администрации жильца как родственника. Так было принято поступать, а если квартирохозяин был на хорошем счету у администрации, на это смотрели сквозь пальцы.

«Говоря по справедливости, разве есть для кого-либо вред от этого?» — рассуждал Дадаш.

Торговаться Дадаш не умел и сдал мазутнику угол дешево. Это был скорее гуманный, нежели коммерческий акт.

Сидя на старом месте у двери, Баджи разглядывала Таги. Он, как всегда, был в отрепьях, руки его были разъедены сточными водами и нефтяными отходами всех видов. Нехитрое оборудование — ведра, тряпка и коромысло — находилось при нем.

Называть Таги дядей?

Что-то волнующее, заманчивое таилось для Баджи в слове «дядя», почти столь же прекрасном, как слово «брат». Рожденное, взлелеянное рассказами отца о дяде Шамси, оно неизменно сочеталось с именем Шамси, вызывало представление о собственном доме с зеркалами на стенах, с райскими гуриями на потолке, с мягкими коврами на полу. Дядей также был для Баджи и Газанфар, доставлявший ей столько веселых, радостных минут; дядей был для нее и покойный машинист Филиппов, не пропускавший случая погладить ее по голове или сунуть ей в руку конфету.

Но вот Баджи навязывали в дяди жалкого углового жильца, приказывали ей называть дядей мазутника Таги! Баджи была оскорблена в своих лучших чувствах. Она невзлюбила Таги.

Больше всего Баджи ненавидела его ведра.

Таги проносил их на завод во время вахты Дадаша, обычно в сумерках, чтобы не привлекать внимания, не задерживаясь проходил в комнату Дадаша и ставил их у двери — не совать же грязные ведра под нос хозяину или его первенцу. Ведра протекали, и нередко случалось, что за ночь к подстилке Баджи подбиралась темная жирная лужица. На смену чесночному смраду пришел запах нефти. Баджи не упускала случая сорвать на ведрах свою досаду на Таги — она пинала их ногами. Ведра жалобно громыхали.

Соседи знали, что мазутник не брат и даже не родственник Дадаша, но живя с Дадашем в ладу, не доносили администрации. Знал об этом и Теймур — старший охранник, в обязанность которого входило следить за порядком среди жильцов первого коридора — там, где жил Дадаш, — но он не притеснял сторожа, опасаясь, что и у того найдется что порассказать о ночных сделках старшего охранника с владельцами ловушек на пустыре.

Однажды Баджи столкнулась на улице с Теймуром.

— Это кто у вас там живет? — спросил Теймур, желая дать понять Дадашу через Баджи, что и Дадаш не безгрешен.

— Дядя! — не колеблясь, солгала Баджи.

— Хороший же у тебя дядя, — покривился Теймур, — мазутник!

Удар попал в цель. Баджи хотела сказать, что дядя ее — Шамси, ковроторговец, и что другой дядя — Газанфар, а мазутник Таги — угловой жилец и чужой. Она знала, что Таги тогда выгонят из фирменного дома, из комнаты отца, и она снова займет хорошее место у окна. Но она боялась ослушаться отца.

— Хороший! — упрямо сказала Баджи.

— А ты любишь своего дядю? — подзадоривал ее Теймур.

— Люблю! — прошептала Баджи, чувствуя, что задыхается.

— Может быть, ты и меня полюбишь? — усмехнулся Теймур, оглядывая ее с головы до ног так, как оглядывал ее халвачи.

Баджи повернулась и убежала…

В свободное время Дадаш и Таги сидят за чаем. Баджи им прислуживает. Не так это просто: за чаем кроткий Дадаш становится властительным ханом — капризным и требовательным.

Склонившись над кухонной плитой, следит Баджи, чтоб чай не перестоял. Летом, прежде чем появится на поверхности воды первый пузырек, немало капель пота надает с лица Баджи на раскаленную плиту и, шипя, испаряется. Зимой ветер выбивает из плиты огонь, он пышет через чугунные плитки прямо в лицо. Нередко форсунка наполняется до краев, горящий мазут переливается на пол, жильцы вбегают в наполненную дымом кухню, забрасывают огонь песком. Дадаш уже не раз обращался к заведующему, чтобы тот приказал исправить плиту, но заведующий неизменно отвечал:

— Плита в порядке. Незачем раскручивать вентили. Льете мазут, как воду, — благо бесплатный.

Дадаш уходил, покачивая головой: нет, плита не в порядке…

Как заправский чайчи, споласкивает Баджи стаканы крутым кипятком, с грохотом вращая их на блюдечке, решительным движением наполняет чаем,