Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

class="p1">«Молоток, Иванов! Она верит! И теперь схватит все, что ни дай!» — похвалил он себя, тряхнув студенческой стариной.

— Но производственный конфликт только полдела! — предупредил Иванов. — Роковая любовь! В прошлом веке — графиня. В нашей действительности разведенная продавщица из ОРСа. — Он предъявил даму пик. — Она отвернулась от вашего сына в трудный для него час! Так Василий был отвергнут руководителем и предан любимой женщиной!

«Не слишком ли я? — одернул себя Иванов, но старуха Нюра слушала, глядя ему в рот, будто речь вели о постороннем человеке. — Ну и нервы у бабки! Видно, зря мы за нее боялись».

— Отчаявшись, — продолжил он зазвеневшим голосом, — ваш сын бросился на берег океана. Вот океан! Девятка треф! Да, баба Нюра, сон вас не обманул. Бедняга решил свести счеты с неудачной жизнью. Короче: утопиться!

— Неужто сам? — усомнилась баба Нюра.

— Он был во хмелю… Я забыл сказать, что Василий еще до этого завязал со спиртным, но теперь, потеряв голову, снова обратился к зеленому змию… Спокойно, баба Нюра, спокойно, — на всякий случай призвал Иванов. — Мы-то с вами знаем: зима, океан Ледовитый. Верно, баба Нюра, знаем?

— Чего ж тут не знать!

— Толщина льда… несколько метров. Это он забыл сгоряча… Так вот, пока Василий долбил лед каблуком, новый секретарь горкома, а в город приехал новый секретарь, — Иванов выбрал червового туза, — решил ознакомиться с городом, Когда он завернул на автобазу, простые водители обступили его кольцом и поведали все как было. И как Василий предложил свое рац, и как директор не дал ему дороги. Выслушав народ, секретарь поддержал вашего сына и велел его разыскать и доставить на автобазу. Кто-то из водителей видел, куда бежал ваш сын, влетел, не мешкая, в кабину самосвала и привез Василия со сломанным каблуком. В итоге предложение было внедрено, директора сняли с работы. — Иванов обратил пикового туза вниз лицом. — А Василий из рядовых шоферов стал старшим механиком гаража. — Иванов убрал трефового валета, а на его место положил короля той же масти. — Теперь он солидный, ваш сын. Что касается бороды, не обращайте внимания. Есть борода, нет бороды. Это как на карнавале.

— А ему нравится борода. Возьму, говорит, и отпущу. Она, говорит, согревает кровь. Ту, что в голову течет. Потому, говорит, все ученые с бородой.

— Тогда, — произнес Иванов, чрезвычайно довольный собой, — чем мы…

— Погоди! — перебила, забеспокоилась старуха. — А ты-то сам? Неужто все валет?

— Видно, еще не дорос до королей, — улыбнулся Иванов.

— Дорос, дорос! Ты своего-то положи, куда надо.

— Если вы настаиваете, — растрогался Иванов и с удовольствием заменил бубнового валета королем. — Ну-с, чем мы закончим нашу историю? Торжество вашего сына было бы неполным, не вернись к нему с повинной пиковая дама, мол, прости. Но Василий указал ей на дверь! — Иванов увлекся и воспроизвел жест бабкиного сына.

«Хм, по-моему, это готовый рассказ», — открыл Иванов с приятным удивлением.

— Впрочем, обо всем он расскажет сам. Восьмерка — известие, письмо. Да что письмо?! Здесь дама бубей и сразу две семерки. Свидание! Баба Нюра, вас ждет скорое свидание! С сыном! В отпуск ли, совсем ли, но он, голубчик, заявится домой собственной персоной. И вы утешитесь этой встречей. Все! — Иванов утомленно откинулся на спинку заскрипевшего стула. — Ну, баба Нюра? Как тут? — Он положил ладонь на свою грудь. — Поспокойней?

— А как же. Ты вон сколько наговорил. Лица на тебе нет, — посочувствовала старуха.

— Пустяки. Главное, чтоб вы спали без этих кошмаров. Будете спать? Только честно!

— Буду, буду. Ступай, милый, отдохни.

— Если понадоблюсь, не стесняйтесь. Я карты в руки и к вам, — пообещал Иванов, собирая колоду.

— Не бойся, я позову. Иди.

Когда Иванов вышел в коридор, у него мелькнуло смутное подозрение: не обменялись ли они со старухой ролями? Не она ли утешала его? Но Иванов отбросил эту мысленку прочь. Устал, вот в голову и лезет всякая чушь. Распахнув дверь, он с порога протрубил, возвестил:

— Можешь меня поздравить. Одержана виктория! В душе у бабки штиль и божья благодать!

Маша сидела на постели, к нему спиной, смотрела в окно.

— Представь! В благодарность она произвела меня из валетов в короли! Ты не спишь? — Он подошел к жене, тронул за плечо.

Машу передернуло от головы до пят, она вскочила на ноги, закричала, будто он ее ударил:

— Убери свои руки! Они в моей крови! Пусть не буквально. Пусть это всего лишь метафора, но я все равно тебе не прощу! Ты на меня повысил голос! Впервые за нашу совместную жизнь! А я пришла тебя спасти! Может, я буду вести дневник, как… как Софья Андреевна Толстая! А ты выставил за дверь, словно какую-нибудь… словно какого-нибудь репортера из бульварной газеты!

Маша всплакнула перед его приходом, тушь на ее ресницах растеклась вокруг глаз. Жена походила на сердитого енота.

— Машенька, извини, — покаялся Иванов. — Но и ты представь мое состояние. Я лезу из кожи… она не верит, и вдруг ты…

— Ладно, — вдруг легко отступила Маша. — Я тоже не теряла время даром. Во-первых: позвонила маме. Этот участковый, словно клещ, опять приходил по твою душу. Но мамулька оказалась на высоте, отбрила как надо: мол, ты устроился в универмаг. Вахтером.

— Почему именно вахтером? — невольно уязвился Иванов.

— Наверно, первое, что пришло в голову. Универмаги — мамин пунктик. А что ты там можешь делать? Только сторожить… Но успокойся. Думаешь, участковый отстал? Ему, зануде, вынь да положь документ!

— Да какой универмаг выдаст мне справку? — горестно воскликнул Иванов, снова осознавая себя человеком, который уже раз преступил закон.

— Универмаг не даст, но нам он больше не нужен. Я не растерялась и тут же звякнула Светке. Помнишь, такая рыжая? Я еще с ней училась в одном классе?.. Сейчас она секретаршей в ателье. Порадей, говорю, для мировой литературы. В общем, она справит бумагу. Теперь ты мастер по плиссе и гофре!

«Господи, второе правонарушение», — холодея подсчитал Иванов. К его ногам легла кривая скользкая дорожка, ведущая на дно общества. Оттуда, клубясь, поднимался смрадный пар.

— Да, совсем забыла, — донесся издалека, наверное, с воли, голос жены. — Мама переправила тебе телеграмму, но не успела прочесть. Неужели там поумнели? Интересно, какой журнал?

— От родителей телеграмма, — откликнулся Иванов. — Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного. Опять то же самое: жив ли, здоров, почему не пишу, — сказал Иванов, а перед глазами стояло другое. Он только что на нарах проиграл чью-то жизнь. Ему в потную ладонь вложили острый финский нож и велели: убей вон того человека. Человек обернулся, а это он сам — Иванов.

СЛАВНЫЙ ДОЖДЛИВЫЙ