Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

— Только что дверь открыл, — весело, сам не понимая своей радости, ответил юноша.

Они несколько минут помолчали, глядя вниз на улицу. По тротуару шли люди, нагруженные свёртками и пакетами, везли детские коляски, несли стульчики и кроватки. Все дела, которые набирались за целую неделю, делались сегодня, в воскресенье.

— Ранняя весна в этом году, — ни к кому не обращаясь, словно разговаривая сама с собой, сказала Матюшина.

— Да, — ответил Иван. — Ранняя.

Сердце в его груди пело и радовалось. Он весь был полон каким-то весенним, светлым восторгом и не мог понять, чем было вызвано это чувство. Оно возникало от всего сразу. От того что солнце ослепительно играет на талой воде, и молодая, уже ясно ощутимая сила наполняет мускулы, и весенний ветер щекочет и дразнит обоняние, и наконец, а может быть, главным образом потому, что Любовь Максимовна стоит рядом и смотрит на него тёмными глазами. Удивительные у неё глаза, и смотрит она всегда из-под полуопущенных ресниц, словно боится показать свой настоящий взгляд. А если всё-таки удаётся уловить этот взгляд, то видно, какой он спокойный, всезнающий, словно всё на свете уже видела Любовь Максимовна и удивить её ничем невозможно.

С некоторых пор Иван думает о Любови Максимовне слишком часто. Это невыразимо хорошо и немного стыдно, а ещё более страшно, как бы кто не заметил, не узнал чувств и мыслей Ивана.

И чтобы спрятаться, защититься от чересчур любопытных людских взглядов, юноша научился надевать на себя броню чуть грубоватой дерзости. Ему казалось, что за нею можно спрятать всё — и горе, и любовь, и радость.

— А ты сильно возмужал за эту зиму, — отрываясь взглядом от ясной небесной синевы, сказала Матюшина.

Это была правда. Железняк уже перешёл границу между юностью и молодостью, раздался в плечах, он уже брил тёмные усики. Ему только что исполнилось восемнадцать лет — полное совершеннолетие.

Снисходительный, чуть насмешливый тон Матюшиной не погасил радости в сердце, но заставил спрятаться за броню.

— Да, — сказал он, — и вы за эту зиму тоже очень…

— Что — очень?

— Ничего…

Матюшина засмеялась, пожала плечами. Ей нравилось смущение этого славного молоденького Железняка, и, чтобы поддразнить его, она спросила:

— С девчатами уже целовался?

Иван покраснел так, что казалось, сейчас кровь выступит на нежных, едва покрытых пушком щеках. Чувствуя, что краснеет, он вдруг возненавидел всё на свете: и себя, и своё дурацкое смущение, и Любовь Максимовну — всех и всё!

— Во всяком случае, столько, сколько вы, я ещё не целовался, — сказал он грубо, чтобы как-нибудь скрыть охватившую его бурю чувств.

Матюшина весело засмеялась. Давно она уже не испытывала такого удовольствия!

— Что правда, то правда, — едва переводя дух от смеха, сказала она. — Ну, дай бог тебе целоваться ровно столько.

— Слишком много будет!

Железняк зло взглянул на полные губы соседки, резко повернулся и пошёл в комнату, закрыв за собой дверь. Всё! Не будет он с нею больше разговаривать!

— Что это ты тут заливаешься? — Максим Сергеевич вышел на балкон, взглянул на чистое небо, прислушался к журчанию воды — весна! — С кем ты тут?

— С Иваном Павловичем Железняком, твоим подшефным, — весело ответила Любовь Максимовна.

— Где он?

— Убежал.

— Должно, не сам убежал, а ты довела? Вот дал бог бабе язык!

— Да нет, ничего особенного.

— Смотри мне, Любка, он малый хороший…

— Даже слишком хороший.

— …и ты его не трогай.

— Очень уж он смешно краснеет.

— А тебя хлебом не корми, дай человека в краску вогнать…

— Подумаешь!

Она быстро повернулась, описав юбкой широкий круг, и ушла в комнату.

Максим Сергеевич посмотрел ей вслед и тихонько вздохнул. Это самая большая его радость и самое жгучее горе — дочка Люба. Нескладно проходит её жизнь. Незадолго до войны вышла она замуж за капитана Матюшина. Он погиб на берегах Волги. Хороший был человек, Люба, должно быть, и до сих пор его не забыла. Потом был мастер фасонолитейного цеха. От этого она просто убежала — скучно, говорит, стало. Потом ещё был лейтенант Старцев — этого перевели на Дальний Восток, а Люба сказала: «Никуда из Калиновки не поеду и тебя, моего старенького батю, не покину…»

Старик задумался. Горько, что жизнь дочери сложилась совсем не так, как хотелось бы отцу. Кто виноват в этом? Война ли, отнявшая у Любы любимого мужа, он ли, отец, не сумевший передать дочери силу и стойкость своего характера, или уж уродилась такой… Но жизнь её пустая и путаная. Пытался он вмешаться, помочь дочери, но ничего из этого не вышло: Любовь Максимовна замыкалась, становилась колючей и дерзкой, и отец махнул рукой. Он делал вид, что не замечает, как появляются и исчезают в его квартире мужчины. Он перестал просить её уйти из кафе, устроиться на другую работу, — ведь каждый раз в ответ он слышал одно и то же: «Оставь, батя, это ничего не изменит, а там, на людях, мне веселее».

Половинка заглянул к дочери. Она сидела около стола и решала кроссворд. Новое увлечение у неё — кроссворды! Только и делает что старые и новые журналы с кроссвордами разыскивает. Лицо молодой женщины в это мгновение было спокойным, сосредоточенным, словно слетело с него всё наносное, деланное, и стало оно добрым и удивительно скромным.

«Жаль, нет у меня внуков», — подумал Половинка, глядя на улицу.

Там, около потока, толпились дети — от трёхлетних солидных пузырей до длинноногих, как аистята, второклассников. Жёлтый поток подхватывал кораблики, они быстро размокали, тонули, но на смену им приходили всё новые и новые, и не было конца-края восклицаниям и смеху.

Скрипнула соседняя дверь, Иван снова вышел на балкон. Сурово, с неприступным видом глянул туда, где должна была стоять Матюшина, но там был один Максим Сергеевич, и лицо Ивана сразу посветлело.

— Весна, Максим Сергеевич, — сказал он громко, чтобы и Любовь Максимовна, если она в комнате, услыхала: он тут, он ничего не боится и никакими разговорами его не проймёшь!

— Весна, — обычным движением поправляя усы, подтвердил Половинка. — Весна!

Они замолчали и долго стояли рядом, почти забыв друг о друге.

В комнате зашуршало. Любовь Максимовна, уже одетая в тёмно-красное пальто и резиновые боты, появилась в дверях.

— Я пошла на работу, батя, — сказала она. — Вернусь поздно, ты меня не жди. Приходите ко мне пиво пить, Иван Павлович, — блеснула она на Железняка глазами.

— Благодарю, — вежливо, но холодно — так, во всяком случае, казалось ему самому — ответил Иван.

— Иди уж, иди, — замахал рукой Половинка.

— Иду, — вздохнула Любовь Максимовна. — Пойду, — ещё раз сказала она, словно надеялась, что её кто-то удержит.

Половинка и Железняк видели, как она вышла из подъезда, посмотрела на солнце, словно с земли его было лучше видно, оглянулась на балкон, махнула на прощание рукою и быстро пошла по высохшему тротуару.

Они смотрели вслед Матюшиной, пока не исчезло из глаз её тёмно-красное пальто. Иван вошёл в комнату, сел на диван. О разном думалось ему в эту минуту, но всё-таки все мысли, словно обходя большой круг, сами собой возвращались к Матюшиной. Иногда они бывали враждебными, нехорошими, словно зло причинила ему Любовь Максимовна. Но хотелось вспоминать её лицо, и весёлый, заливчатый смех, и даже слова её, дерзкие, задорные.

Иван гнал эти мысли, а они возвращались снова.

— Я к Половинке зайду, скоро вернусь, — сказал он сёстрам и вышел на площадку.

Максим Сергеевич открыл ему дверь, приветливо улыбнулся. Парень вошёл в небольшую комнату, где стояли железная узкая, очень похожая на солдатскую, кровать, простой стол с привинченными к нему слесарными тисками, шкаф со всяческим инструментом и другой — с книгами. Одежда висела на гвоздях, вбитых прямо в стену. Комната напоминала мастерскую кустаря. Стены — на них не было ни картин, ни портретов — сияли свежею побелкой. Очевидно, за чистотою в этой комнате следил сам хозяин, и следил строго.

— Садись, Иван, — пригласил Половинка, подставляя гостю обыкновенный жёсткий стул. — Дело какое есть или так, в гости пришёл?

— Нет, дела нет, — ответил Железняк. Все дела, ещё несколько минут назад такие важные и неотложные, теперь отодвинулись куда-то очень далеко.

— Вот и хорошо. Это лучше, когда человек к человеку просто так, от доброго сердца приходит.

Иван промолчал. Взгляд его блуждал по столу, по книжкам в шкафу, по инструментам, аккуратно разложенным на полках. На столе стояла модель клети прокатного стана, недавно выпущенного с завода.

— Смотришь? — уловил взгляд Ивана хозяин. — Смотри — может, когда пригодится. Бывает, придёт в голову человеку идея, и кажется, что никто раньше не мог додуматься до такой техники» Так не верь этому, подумай ещё. А бывает — вдруг покажется твоя мысль ненужной, не стоящей выеденного яйца. И тоже не верь. Подумай, друзьям расскажи, а лучше всего сядь к тискам, модельку сделай и попробуй. И за это время мысль станет ясной, и ты сам поймёшь, стоит чего-нибудь машина или это пустое дело.