Василий Шукшин - Киноповести

— Год нету, другой нету — поживи-ка так... Совсем от дому отбился.

— Будет тебе...

— Другие хошь к зиме приходют, а тут... Молилась уж, молила матушку пресвятую богородицу, чтоб целый пришел...

— Афонька, здорово, сынок. Иди ко мне,— позвал Степан, с легким усилием отстраняя Алену.— Иди скорей.

Афонька прыгнул к Степану на руки, но от поцелуев отклонился.

— Вот так!— похвалил Степан.— Так, казаче.— Посадил его на кровать. Поздоровался с братом за руку.— Ну, рассказывайте, какие дела. Кто первый? Афонька?

Афонька все улыбался.

— Ты, никак, разговаривать разучился. А?

— Пошто?— спросил Афонька.— Умею.

— Отвык. Скажи, сынок: ишшо бы два года шлялся там, так совсем бы забыли.

— Не-ет, Афонька меня не забудет. Мы друг дружку не забудем... Мы, скажи, матерю скорей забу...— Степан осекся, опасливо глянул на Алену.

Та с укоризной покачала головой:

— Э-ех!.. То-то и оно. Фрол засмеялся.

— Ну, пойду,— сказал он.— Завтра погутарим.

— Погодь!— остановил Степан.— Давайте пропустим со встречей-то. Я тут маленько запасся... Упрятал от своих. Ален, собери-ка на скорую руку.

— Где тут у тебя чего?

— Там... разберись сама. Садись, Фрол, рассказывай.

— Чего рассказывать-то?— Фрол сел на кровать.

— Корнея когда видал?

— Вчерась.

— Ну?

— Он хотел сам приехать... Приедет на днях. Велел сказать: как от его к тебе казак будет, чтоб сплыл ты с тем казаком ниже куда-нибудь для разговору. Не хочет, чтоб его на острове видали.

— Лиса хитрая. Ну, сплыву, сплыву... Как казаки там?

— Россказней про тебя!..

— Хошь уши затыкай,— вставила Алена.

— Ко мне собираются?

— Собираются. Много. Не знают только, что у тебя на уме.

— Не надо и знать пока.

— Правда, что ль, половина шаховых городов погромил?

— Маленько потрясли,— уклончиво ответил Степан.— А домовитые что?

— Молчат.

— От царя никого не было?

— Нет.

— Ну, садись. Садись, братуха!.. Вот и выпьем вместях — давно думал. Алена, как у тебя?

— Садитесь.— Счастливая Алена доставала из корзины, которую привезла с собой, домашнее печенье, яйца, варенец...— Хотела побольше взять, да этот Иван, как коршун, похватал как были...

— Молодец,— похвалил Степан.— Нечего там сидеть... у врагов.

— Какие ж там враги?— изумилась Алена. Фрол тоже с любопытством посмотрел на брата.

— Ну, будут враги: дело наживное. Ах, Афонька!.. Штуку-то я тебе какую привез! Ах, штука!..— Степан наклонился, достал из-под кровати городок, вырезанный из кости.— Царь-город. Во, брат, какие бывают! На, играй.

Алена оглядела избушку: должно быть, хотела знать, что же ей-то привез муженек, какие подарки.

Степан перехватил ее взгляд, засмеялся коротко.

— Потом, Алена. Подай нам сперва.

— Крестная у тебя?— спросил Фрол.

— Здесь. Ну?..

— С радостью нас,— сказала Алена, чокаясь с казаками золотой чарой.

В окна землянки слабо забрезжил свет. Степан осторожно высвободил руку, на которой лежала голова Алены, встал.

— Ты чего?— спросила Алена.— Ни свет ни заря...

— Спи...

— Господи... Хошь маленько-то побудь со мной.

— Побуду, побуду. Спи.

Степан надел шаровары, сапоги... Накинул кафтан и вышел из землянки.

Городок спал. Только часовые ходили вдоль засеки да чей-то одинокий костер сиротливо трепыхался у одной землянки.

Степан подошел к костру... Двое в дым пьяных казаков, обнявшись, беседовали:

— А ты мне ее покажь.

— Кого?

— Эту-то.

— А-а. Не, она для нас — тьфу!

— Кто?

— Эта-то, Манька-то.

— Какая Манька?

— Ну, эта-то!

— А-а! А мы ее обломаем...

— Кого?

— Ну, эту-то.

Степан постоял, послушал и пошел дальше.

Прекрасен был этот рассветный час золотого дня золотой осени.

Свежий ветерок чуть шевелил листья вербы и тальника. Покой, великий, желанный покой объял землю.

Степан вошел в землянку, где поселились Иван Черноярец со Стырем.

Иван легко отнял голову от кафтана, служившего ему подушкой. Спросил несколько встревожено:

— Что?

— Ничего, погутарить пришел.— Степан глянул на спящего Стыря, присел на лежак к Ивану.

— Сон чудной видал, Ваня: вроде мы с отцом торгуем у татарина коня игренева. Хороший конь!.. А татарин цену несусветную ломит. Мы с отцом и так и этак — ни в какую. Смотрю я на отца-то, а он мне мигает: «Прыгай-де на коня и скачи!» У меня душа заиграла... Я уж присматриваю, с какого боку ловчей прыгнуть. Хотел уж прыгнуть, да вспомнил: «А как же отец-то тут?» И проснулся.

— Было когда-нибудь так?

— С отцом — нет, с браткой Иваном было. Однова послал нас отец пару коней купить, мы их силком отбили, а деньги прогуляли. Отец выпорол нас, коней возвернул.

Ивану жалко, что недоспал. Зевнул.

— Ты чего, пришел сон рассказать?

Степан долго молчал, сосал трубку, думал о чем-то.

— Утро ясное,— сказал он вдруг.— Не в такое б утро помирать.

— Ох...— удивился Иван.— Куда тебя уклонило.

— Вот чего.— Степан сплюнул горьковатую слюну.— Прибери трех казаков побашковитей — пошлем к Никону, патриарху. Он в Ферапонтовом монастыре сидит: с царем их мир не берет. Не качнется ли в нашу сторону?

— Какой из попа вояка?

— Не вояка надобен — патриарх. Будет с нами, к нам народ без оглядки пойдет. А ему, думаю, где-нигде — тоже заручка надобна.

— Приберу, есть такие.

— Пошли их потом ко мне: научу, как говорить. Письма никакого писать не будем. Казаки чтоб надежные были, крепкие. Могут влопаться — чтоб слова не вымолвили ни с какой пытки.

— Есть такие.

— Ишшо пошлем в Запороги — к Ивану Серику. Туда с письмом надо, пускай на кругу вычтут.

— Тада уж и к Петру...

— К Дорошенке? Подумать надо... Хитрый он, крутится, как черт на огне. Посмотрим, у меня на его надежды нет.

— Тимофеич, пошли меня к патриарху,— сказал вдруг Стырь.— Я сумею.

— Ты не спишь, старый?

— Нет. Пошлешь?

— Пошто загорелось-то?

— Охота патриарха глянуть...

— Чего в ем? Поп и поп.

— Самый высокий поп... Много я всякого повидал, а такого не доводилось. Пошли.

— Опасно ведь... схватить могут. А схватют — милости не жди: закатуют. Охота на дыбе свою жисть кончать?

— Ну, кому-то и там надо кончать... Я пожил.

— Охота — иди. По путе проведайте про Ларьку с Мишкой — где они?

Замолчали. Долго молчали.

— Досыпайте,— сказал Степан. Поднялся и пошел из землянки.

— Думы одолели атамана, — сказал Иван.

— Думы...— откликнулся Стырь.— Думы — они и есть думы.

— И тебя одолели?

— Меня чего? А охота мне. Ванятка, патриарха глянуть — прям душа заболела.

— Да зачем он тебе?

— А хрен его знает, охота глянуть, и все. По спине его охота, окаянного, похлопать: «Ну, что, мол, владыка?»

— Гляди ты!

Степан сидит на берегу, задумчиво смотрит вдаль.

Солнце выкатилось в ясное небо... Первые лучи его ударили в вербы; по всему острову вспыхнули огромные желтые костры солнца.

Далеко отсюда думы Степана...

Сзади к нему неслышно подкрался Афонька и крикнул над ухом, пугая.

— Ах ты, черноглазик!.. Испужал. Садись. Чего рано так?

— Я завсегда так.

— Не спится?

— Выспался.

— Мать чего делает?

— Поисть готовит.

— Мгм.

— Ты кого думаешь?

— Так.... Сказки любишь?

— Мне баба Матрена много их сказывает.

— Ну, слушай, я тебе другую скажу. Бабка таких не знает.

— Скажи.

— Шел один человек, казак,— начал Степан, по-прежнему задумчиво глядя в далекую даль,— шел из плену домой. Долго шел, пристал. Одежонкой поободрался, голодный... Ну а домой охота — идет.

Где-то на берегу разговаривают Корней Яковлев, войсковой атаман, и Степан.

— Ну, здорово, крестничек,— молвил матерый, хитрый и умный Корней, с любопытством глядя на крестного сына.— Как походил? Счастливо, говорят...

— Счастливо.

— Слава богу.

— Чего ж на остров-то не приехал?— спросил Степан.— Аль крадисся от кого?

— Да ведь и ты чего-то не в городок — свой выкопал. Чего ба?

— Ну?— спросил Афонька.— Идет он.

— Ну, идет,— продолжает Степан.— И застигла его гроза. А дело в горах было, а в горах грозы страшные...

Корней и Степан продолжают разговаривать. Только не слышно их разговора, а слышен рассказ Степана:

— Как даст-даст — небо пополам колется. И дождь проливной... Худо казаку. Укрылся он под скалой, огонек разложил — греется...

Постепенно сказка «ушла» — теперь слышно, как говорят Корней и Степан.

— Худое ты затеваешь, Степан. Страшное. Так никто не делал.