Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

На столе был живописный беспорядок. «Ужин аристократа!» — усмехнулся Игорь, но убирать со стола не хотелось, и он, прикрыв газетой недопитые стаканы с вином и грязные тарелки, стал готовиться ко сну.

В комнате было очень жарко. Игорь не жалел дров, и раскаленная печка истекала тягучим теплом, которое после выпитого вина было нестерпимо. Он открыл форточку и постоял у окна, вслушиваясь, как тревожно шумят вершины осин и берез. «Как бы ветер не нанес непогоды». Разобрал постель, погасил свет и лег.

Игорь слушал шум деревьев и думал — о себе, о своей жизни, об Эльвире. В общем, он слюнтяй, мамин сынок — упустил такую женщину! Игорь никак не мог понять ее поведения: почему она так доверчиво прильнула к нему, а потом неожиданно замкнулась: «Что я вам?!» — и все. Может, она испугалась своей минутной слабости? Может, она ждала, что именно за этим столом и состоится важный разговор между ними и он предложит ей стать его женой? «Женщины — они хитрые, — рассуждал про себя Игорь, — они умеют владеть собой: растеребят, а потом уходят». И тут же подкралось: а в самом деле — почему бы ему не жениться на Эльвире? Слава богу, он уже не мальчик, ему двадцать пять лет. Встать сейчас, одеться, прийти к Эльвире — она одна в комнате (он знал это), — явиться, так и так, мол, дорогая: готовься к столичной жизни. Я заеду за тобой в Заокское, и мы вместе явимся на Арбат, к матери: «Так и так, мама — кажется, я женился…»

Вспомнив о матери, Игорь усмехнулся. Этот его шаг убьет несчастную. Не ради этого мать вела уроки, отказывала себе в лишнем куске хлеба. Ирина Сергеевна убеждена, что ее сыну уготована необыкновенная судьба, а значит, у него должна быть и необыкновенная женщина, жена. Это, по ее, да и по его мысли, должна быть совершенно божественная женщина, которая днем, в мастерской должна быть Венерой, Саскией, Мадонной всех великих, а вечером, за чаем поддерживать общий разговор об искусстве в кругу друзей. У Игоря должно быть много друзей, как много их у всех великих… А Эльвира?! За чаем она примется советоваться с Ириной Сергеевной о том, куда ей поступить на работу: в сберкассу или в районную инспекцию страхования. А если мать все же повернет разговор на искусство, что Эльвира может сказать? «Похоже»? Вот, пожалуй, и все!

«Похоже»… Слово это успокаивало Игоря больше всего — больше даже, чем боязнь материнского гнева. «Молодец! — хвалил сам себя Игорь. — Правильно поступил, проявил трезвость, не поддался минутному чувству». Женщина — это хорошо. Но что дальше? Дальше начались бы слезы, мольбы, что он скверно поступил с нею. Глядь, он поддался бы этим слезам — женился бы. А там, через год, возись с пеленками. Небось, и мольберт свой забросишь! А сейчас он свободен, как сокол в небе: лети, куда хочешь! И завтра, как ни в чем не бывало, он встанет и пойдет к Оке, в луга, и примется за работу. Ничего, он еще молод! Он еще найдет себе подругу, и куда интереснее Эльвиры! Может, он выбьется в люди, как вон Славка Ипполитов — получит квартиру, мастерскую, — а тогда уж обзаведется семьей. В его новой квартире появится легкое, воздушное совсем создание — его Саския, нет! — лучше Саскии, и он до самозабвения будет ее писать.

Могла ли быть такой Эльвира? Наверное, нет.

Игорю казалось, что их отношения просты и понятны. Эльвира — постарше, не намного, но постарше. Она, видимо, с двадцать четвертого… пусть с двадцать пятого года. Ее сверстники — парни — воевали. Их так мало осталось — ребят, с которыми она вместе училась в школе, дружила. Да и в институте, если судить по ее рассказам, был «девишник». В наше время таких девиц много, и теперь они запоздало невестятся. Вот и она — Эльвира… Она приняла его, Игоря, легкое увлечение за любовь…

А может, это и есть любовь? — подумал Игорь. Может, Эльвира и есть та самая женщина, которая нужна ему, которую он столько лет ждал, искал? А что если жениться, ввести ее в круг своих интересов, дать ей кое-какое воспитание. А кто это обязан сделать? — он, муж, мужчина. Он должен воспитать жену, увлечь ее своим делом, привить ей свои взгляды на жизнь, на искусство. Хотя, может быть, это и не так важно: взгляды. Наверное. Таня Остапенко историю искусств знает назубок: конспекты лекций у нее всегда были хороши. Часто в разговоре, когда Игорь провожал ее домой, они сходились и во взглядах на искусство, в оценках работ на выставках, куда они непременно ходили вместе. И вот надо же — не было у него к Тане и сотой доли того влечения, которое он испытывал все эти дни к Эльвире. Таня вышла замуж за какого-то военного — майора или подполковника, адъютанта отца. Прошло не так уж много лет, и Игорь забыл ее. Но скоро ли он забудет Эльвиру? Наверное, забудет. Все в жизни забывается. Да, забывается. И женщины…

Игорь стал уже засыпать, забываться стал, когда вдруг ему послышался какой-то шорох под окном. Он приподнял голову с подушки. Шорох повторился. Он вскочил с постели, глянул в черное окно. На стекле белели ладони, а меж них, меж белых ладоней, овальным пятном виднелось лицо Эльвиры: такое желанное, такое близкое.

18

Вот уже четверть века прошло с тех пор, а он и сейчас нет-нет да и вспомнит состояние тоски и растерянности, которое он испытал после отъезда Эльвиры.

Еще в то утро — он проснулся с ощущением счастья, здоровья и распахнул окно; было сыро, с деревьев капало не то от дождя, не то от ночного тумана… — еще в то утро все в нем ликовало, трепетало, все казалось таким понятным, простым, исполненным тайны жизни. Тайны, которую и он, Игорь, познал до конца. В то утро ему хотелось работать, написать какую-нибудь философскую вещь.

Игорь сделал гимнастику, умылся; но и в минуты, когда он бегал на террасе и в тесном умывальнике, он останавливался, беспричинно задумывался. Его огорчало лишь одно обстоятельство — превосходство над ним Эльвиры. Превосходство это сказывалось во всем: и в спокойствии, и в ясном понимании того, за чем она пришла.

Игорь не спешил на завтрак, полагая, что Эльвира уже уехала, и какой-то грустный осадок был у него на душе оттого, что Эльвира уехала не так, как надо. Он думал об этом, медленнее, чем всегда, шагая к столовой. «Даже адреса моего не спросила», — подумал