Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

до отвала. «Ешь, ешь, ты — единственный у нас мужик… Хотя разве мужское дело — учитель? — говорила она, сама крутой автобусный диспетчер. — Сейчас мужчины идут в торговлю и в общепит. — Я-то всегда мечтала выдать Машеньку за мясника. Здоровые они мужчины». Маша его защищала: «Мама, ты ничего не понимаешь, Витя — будущий Песталоцци!» «Да я шучу, шучу. Не обижайся», — отступала теща. А он и не держал обиды. Какая мать не хочет своему дитяти добра? Да и кто он — ее зять? Никакой не Песталоцци, скромный школьный преподаватель, сын бухгалтера и учительницы начальных классов из маленького города Ейска. Словом, первые два года жили они втроем, будто бы душа в душу. Но потом Маша открыла у мужа писательский талант. Однажды, когда молодые были в гостях, неладная потянула молчуна Иванова за язык, и он произнес роковое «а у нас…» Его тотчас поймали на слове: «Ну и что у вас?» Отступать было некуда, пришлось рассказать забавный случай из своей студенческой жизни. Таких историй, наверно, у каждого было завались, каждый из сидевших за столом когда-то ходил в студентах. Но его байка вызвала отвальный хохот, катались от смеха все, кроме Маши. И по дороге домой она долго молчала, а затем изрекла:

— Вот что, у тебя явно литературный дар.

— Откуда ты это взяла? — опешил Иванов.

— Только не спорь! — заранее рассердилась Маша. — Уже твои курсовые носили эту печать. Их отмечали не зря. Именно за то. Ты излагал свою мысль стройно и ясно. Как же я не сообразила тогда? Идиотка! Из-за меня мы потеряли два года!.. Поэтому завтра же… сегодня, пожалуй, поздно… Впрочем, писать никогда не поздно. Флобер писал по ночам. Придем, запишешь свой рассказ на бумагу!

Дома она так и поступила, — усадила его за письменный стол и прилегла на тахту, не раздеваясь, по-походному. «Учти, я не сплю…» Иванов, посмеиваясь — нашла писателя, взялся за авторучку и писал-переписывал до утра, с улыбкой поглядывая на сладко спящую жену. К его изумлению суррогат, который Маша наивно считала рассказом, через два месяца поместили в молодежной газете в рубрике «Сатира и юмор».

— Ну, а я что говорила?! — торжествовала жена. — Значит, так! Теперь ты целиком посвятишь себя литературному труду!

— А как же школа? — напомнил Иванов.

— Придется уйти. Из-за тетрадей у тебя совершенно нет времени. А внеклассная работа? — спросила Маша. — За эти два месяца ты ничего не сочинил, ни единой строки. А что говорил Олеша? «Ни дня без строчки!»

— Но я люблю свое учительское дело! — воспротивился он.

— Иванов, нельзя думать только о личных интересах! Нас, педагогов, — она уже отсекла его от школы, — миллионы! Мы как-нибудь управимся и без тебя. А писателей, знаешь, сколько? Я наводила справки. Всего десять тысяч!

— По-моему, много, — заметил Иванов.

— Капля. В Финляндии один писатель на четыреста человек!.. Иванов, твое место там! — Она указала в сторону улицы Воровского, где в красивой дворянской усадьбе жил Союз писателей СССР.

Сказать откровенно, Иванов и сам был не против. Он испытывал приятное возбуждение, когда увидел придуманные им самим фразы, и свое имя над ними, когда представил, как в разных концах Москвы сию минуту тысячи людей вот так же держат в руках газету и спрашивают друг друга: «Любопытно, кто он такой, этот В. Иванов?» Теща и та его зауважала, нет, нет, да изумленно поглядывала на зятя, поди же, ставший лебедем гадкий утенок, видно, сказки не врут.

Легкая удача, — сел, написал и тебя опубликовали, — вызывала азарт, хотелось сочинить что-нибудь еще… такое, но уже свое, а потом еще и еще, напечататься в солидном журнале, выпустить увесистый том. Перед ним приоткрыла занавес, манила загадочная и полная чудес жизнь. С детства писатель казался ему человеком необыкновенным, почти полубогом. И, как теперь выясняется, он, возможно, один из них. Ах, если бы еще при этом и остаться в школе!.. Но Маша была права: школа пожирала личное время, как любимый, избалованный зверь.

И он уволился из школы. «Перешел на профессиональную литературную работу», — оповестила Маша знакомых. Отдавшись с головой новому занятию, Иванов тут же сочинил рассказ про любовь, лукаво замаскировав и себя, и жену под Ваню и Дашу. На узком семейном совете, без тещи, было решено не мелочиться — отдать свежее произведение в популярный журнал. Ответ был ошеломляюще ужасен.

— Ваш рассказ не гудит! — прохрипела низким прокуренным голосом массивная дама, вся в браслетах и кольцах, будто в обручах. — Он на обочине у столбовой… И вообще сделан не вкусно.

Иванов был смят, уничтожен. Но Маше удалось сохранить присутствие духа.

— Снобы! Ханжи, — отозвалась она о журнале. — Так бы и сказали, нас, мол, интересует тематика такая-то и такая… Невкусно! Ты кто? Писатель или кулинар?.. А нам это урок! Мы должны изучать конъюнктуру…

— Приближается дата! Все пишут о войне, — сообщила Маша, побывав в Доме литераторов, точно в тылу врага.

Иванов написал новеллу о войне, затем последовали рассказы и повести о космонавтах, о строительстве БАМа, об учащихся ПТУ, и т. д., и т. п. Но ему никак не удавалось попасть в масть — рукописи возвращались, как бумеранг. Иванов, холодея, подумал об ошибке. А вдруг он на самом деле бездарь? Байка, которую он записал, складна сам по себе, и вся его заслуга в одном, он воспроизвел ее на бумаге. Вдобавок ко всему ему было стыдно: вот уже который месяц он сидел на шее у двух женщин.

Иванов затосковал о школе, мысли все чаще и чаще возвращали его в класс, с каким бы наслаждением он сейчас проверил стопку тетрадей, сходил к родителям нерадивого ученика. А Маша, сама не ведая того, сыпала горстями соль на открывшуюся душевную рану, возвращаясь из школы, рассказывала о событиях дня. Слушая жену, Иванов сгорал от вспыхнувшей вновь педагогической страсти.

Однажды Иванов не вытерпел и тайком от жены наведался в свою бывшую школу. Он выбрал час, когда все были на уроках, прокрался обезлюдевшим коридором, останавливаясь возле каждого класса, жадно слушая голоса. Потом, осмелев, открыл дверь учительской.

— А сейчас нас рассудит Виктор Петрович, — произнесла свободная от урока географичка, будто он не увольнялся, а отсутствовал какие-то считанные минуты. «Косачев из восьмого «А»? Что он теперь натворил? Подделал отметку в дневнике?» — догадался Иванов, окунаясь в родную атмосферу. Он вдохнул полной грудью, вошел в комнату. Но тут же следом в учительскую влетела… Маша. Она вела литературу и язык в соседней школе, в двух кварталах отсюда, и все же Иванов никак не ожидал этой встречи, можно столкнуться на улице, но здесь?!

— Нинуля, вот ваши профсоюзные марки, — сказала Маша