Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев

— Не везёт!.. В плену везло, а вот дома — нет. Отец умер, немка сбежала, — жаловался в тот день Косарёв, — видно обманом долго не проживёшь.

— Ладно, Пашенька, — успокаивала его мать, — одна голова не бедна. А и бедна, так одна. Нынче невест большой урожай. Выберешь любую из сотни.

— Зачем дурню было ехать? — спрашивали, качая головами, соседи.

— Как зачем? Родина… Ещё бы не ехать? — возмущался Косарёв. — Да ехал-то как! Через Швецию и Финляндию. Если бы не отец этой немки, нескоро бы выбрался, тот помог; немало денег всыпал он нам на проезд… Как же не ехать: в России революция, в Германии под Вильгельмом трон развалился. Немецкий царь в Голландию сбежал от своих верноподданных. Нашего царя большевики расстреляли. Очень много интересного стало. Вся жизнь переиначивается! Любо посмотреть!..

Не жилось Косарёву в Попихе. Продал он за несколько бумажных миллионов золотые часы — подарок тестя и уехал куда-то, словно в воду канул, оставив о себе в Попихе и около не мало разговоров на долгое время.

IX

В Устье-Кубинском стал расти и шириться базар. Прошло время реквизиций и конфискаций. Как клопы из щелей, выползали купчики. Сначала прибеднялись, потихоньку-полегоньку раскрывали они свои лавчонки и лабазы. Появились едва заметные скромные вывески: «Торговля красного купца Ганичева», «Частная фирма «Оборот» Красавин, Круглихин и компания», «Продажа Копниной», «Артель частных предпринимателей «Актив», и даже трактир Петра Смолкина «Париж» попрежнему гостеприимно и заманчиво распахнул под вывеской на два раствора обитые жестью ворота. Начиналась новая экономическая политика, привлекался к торговле частник, привлекался и обуздывался финансовыми органами.

Финансовый агент Курицын, коротконогий, широкий в плечах, в соломенной шляпе, неугомонно метался, вручая частникам патенты и собирая подоходный налог. Кустари-сапожники в былое время торговали своими изделиями с рук беспошлинно. Курицын ввёл порядок: за беспатентную торговлю — с кустаря штраф. Прятались от Курицына сапожники, сбывали свой товар в закоулках и даже продавали частникам в болоте, не доходя до села.

По этому поводу Терентий Чеботарёв, работая у Михайлы, между делом сочинил безобидный стишок:

На базаре сапоги

Сапожник предлагает,

А другой кричит: «Беги,

Курицын поймает».

С боку Курицын агент

Подходит торопливо,

Говорит: «Возьми патент

И торгуй счастливо…».

В другой раз Чеботарёв, узнав о пьянстве и бюрократизме волостных работников, написал что-то слишком резкое; особенно досталось бывшему торгашу Борисову, пробравшемуся в советское учреждение. Составленная Терентием «прокламация», ходившая по рукам, начиналась такими словами:

Прочитайте, что здесь писано

Про Василия Борисова,

Что про здешнего буржуйчика-купца,

Мироеда, вора, плута, подлеца!..

До войны ещё когда-то при царе

Слыл за первого буржуя он в селе…

Дальше рассказывалось, как Борисов, пользуясь чьей-то властной поддержкой в губернии, стал ворочать в волости продовольственными делами и на ворованные у государства средства построил двухэтажный особняк под железной крышей.

Чеботарёва милиционер Дробилов привёл в исполком и, учинив ему с пристрастием допрос, предъявил обвинение в оскорблении личности.

— Это у Борисова-то личность?! — возмутился взволнованный неожиданным оборотом дела Терентий.

— А что по-вашему? — с деловитым спокойствием спросил милиционер.

— Жульническая морда, вот что!.. И как же так можно бывшего кровососа-торгаша допускать близко к власти?

— Это не вашего ума дело. А за оскорбление личности в письменных стихах вы понесёте ответственность…

На счастье Чеботарёва зашёл в канцелярию к милиционеру секретарь партийной ячейки Пилатов. Он прислушался к угрозам милиционера и, вникнув в дело, участливо сказал:

— Ты, батенька, брось эти шуточки. Не стращай зря парня. Сейчас же уничтожь протокол, а стишок о Борисове подай мне, — разберёмся на ячейке…

И, сменив тон, вежливо обратился к Терентию:

— Я помню тебя, товарищ. Согласно твоему заявлению бронзовый памятник мы тогда сдали в пользу голодающих. Оказывается, ты ещё и стихи сочиняешь?..

— Балуюсь маленько, — смутившись, ответил Терентий.

— Баловаться серьёзным делом нельзя. Пиши и приноси мне. Я могу тебе кое-что подсказать. Да ты бы написал что-нибудь дельное и в газету послал бы. Теперь газеты делаются массой рабкоров и селькоров. — Сказав это, Пилатов подумал: «Есть из укома третья директива — увеличивать рост ячейки. Надо поглубже изучить этого парня: может быть подойдёт для приёма в партию».

Пилатов и раньше не раз примечал Чеботарёва в исполкоме за чтением газет и на открытых партсобраниях, а потому сейчас прямо ему сказал:

— Товарищ Чеботарёв, готовился бы ты вступать в партию. Заходи, книжек дам, почитай хорошенько, а потом встретимся, побеседуем…

Терентий стал часто бывать у Пилатова.

Как и все частники-хозяйчики, Михайла и Енька боялись Курицына: вдруг строгий финагент зачислит в «первую гильдию» и налогами придавит. Но ухитрялся Михайла против финансового блюстителя: отдавал кожаные выкройки маломощным кустарям, и те работали на него у себя на дому. Кругом выгода: харчи экономятся и эксплоатация скрыта.

Терентий понял эту нехитрую, но выгодную для частников механику. Целый список составил он на таких, как Михайла, хозяйчиков, указал на их увёртки от финагента и написал об этом заметку в газету «Красный Север». Заметка не пропала даром. С усть-кубинского базара расторопный Курицын перекочевал в деревни и принялся там наводить налоговые порядки.

Каждое воскресенье, рано утром, приходил Терентий в волостную читальню и сидел здесь до позднего вечера. Брал книги у Пилатова. В свободное время, за обедом, за чаем и ночью после работы Чеботарёв читал и перечитывал «Коммунистический манифест». Однажды Михайла вырвал у него из рук эту книгу и швырнул в печку.

Вспыхнула книга, покраснел Терентий, еле-еле сдержался, не ударил хозяина, стиснув зубы, молча опустился на табуретку.

— Это, Терёшка, не псалтырь. Не велик грех и сжечь такую книгу, — нагло сказал Михайла.

— Ну, ты зря, тятя, погорячился, — заступился было Енька, — книга-то у парня библиотечная, деньги с него потребуют.

— Эх, Михайло, Михайло, дураковат ты всё-таки, — успокоившись, хладнокровно заметил Терентий. — Если английская и американская интервенция не могла нас свалить, то тебе в печке революцию не сжечь.

— Учёный стал, а на сапожном деле не особенно фартов. Кабы из тебя сапожный мастер хороший вышел, тогда другое дело, — проворчал Михайла, глотая горячий чай и обмакивая в блюдце прокуренные усы…

И не раз хозяин резким окриком обрывал Терентия, когда тот, уединившись, читал или писал заметки в газету.

— Надо ремесло знать, — сердился он. — Подумаешь, писарь нашёлся!..

Чтобы не злить хозяина, Терентий выходил в сени, украдкой брал спрятанную там над