Ян Ларри - Грустные и смешные истории о маленьких людях

— Я секретарь, — сказал он и хотел приподняться со стула, но, вспомнив про потолок, решил принять делегацию сидя.

Делегаты вежливо поздоровались с редакционным секретарем, пожурили его слегка за отсутствие пионерского галстуха и, не теряя напрасно времени, приступили к деловой беседе:

— Скажите, редактор журнала тоже пионер?

Секретарь немного подумал и с расстановкой ответил:

— Видите ли, не так, чтобы уж совсем пионер, но… Если бы в 1880 году были пионерские организации, я думаю, он был бы самым примерным пионером!

— Но, — налегал Шайба, — все таки он есть сознательный товарищ?

Секретарь пожал плечами:

— Кто ж его знает?.. Вот уже двадцать три года, как он большевик — это я знаю, а насчет сознательности — не отвечу… По моему — сознательный!

Делегаты немного посовещались и решили, что за такое время пребывания в партии даже Колька сделался бы сознательным и потому пришли к единогласному заключению:

— Конечно, редактор человек сознательный и пионеров понимать должен.

Шайба оглянул комнату, повертел дверной ручкой и сказал секретарю строго:

— Ну, вот! Мы, т. е. Я, Колька и Май — являемся делегацией краснооктябрьского отряда и должны выразить свою радость по поводу годовщины самому редактору и сделать ему кой-какие указания по поводу журнала!

— Хорошо, — сказал секретарь и повел делегацию к редактору.

После приветственных слов, Колька попробовал было сагитировать редактора насчет своих стихов.

— Вы, как сознательный товарищ и наш редактор, — начал Колька, — то я хочу вам дать для журнала мои стихи и чтобы сейчас же ответ!

Но редактор журнала — стреляная птица и потому ответил Кольке с дипломатичным уклоном.

— Видишь ли, ты свои стихи, конечно, можешь оставить, но ответа теперь я не могу дать. Есть у нас пионерская редакционная коллегия, то да се, сам понимаешь, как трудно решать вопрос о стихах!

О редакционной корзине редактор умолчал, но Колька все-таки обиделся:

— Смотря, какие стихи, а если это мои — тогда как?

Впрочем, редактору не пришлось отвечать, потому что вперёд выступил Шайба и, отстранив Кольку, начал свою речь таким образом:

— Вы, товарищ редактор, не обращайте внимания на Кольку, потому он у нас самым отсталым пионером считается: всегда опаздывает на собрания, а раз даже на три с половиной минуты опоздал, но в виду того, что мне поручили сделать указания журналу, то — конечно — необходимо печатать в журнале: как живут дети-пролетарии в Америке, Франции и в других буржуйских местах.

Также очень желательно нам узнать: как самому сделать фотографический аппарат, потом еще относительно хождений, путешествий в разных странах и еще чтобы — как получается стекло, иголка, бумага и как нефть добывают и почему землетрясения происходят и чтобы не как в газетах, а как в рассказах.

— Еще — про наши города: что делают люди в Москве и что они производят в Самарканде, чтобы мы могли хорошо знать наш С.С.С.Р.

Потом просим описать, что будет через тысячу лет и как жили люди, когда еще городов не было!

Долго Шайба выкладывал, а если спотыкался, то ему на выручку спешил Май.

— Очень рад, что вы стремитесь быть хорошо развитыми и образованными пионерами! — сказал редактор, выслушав делегацию, — наша республика очень нуждается в дельных и толковых людях и мы принимаем все зависящие от нас меры, чтобы в нашей стране было побольше культурных людей!

С этими словами он достал из письменного стола лист бумаги, на котором все пожелания пионеров были написаны слово в слово.

— Видите — сказал он — это план нашей дальнейшей работы и все, что хотят знать пионеры, мы в самом ближайшем будущем начнем печатать!

После этого беседовали еще полчаса.

Воспользовавшись рассеянностью редактора, Май потихоньку открыл в редакционном столе боковой ящик и сунул туда рукопись Владлена.

Распрощались друзьями.

И, когда вышли на улицу, Шайба сказал с удовлетворением:

— Вот это — сознательная редакция! Мы только еще подумали, а они уже и план составили. Хо-ро-шо!

А Колька всю дорогу молчал и только у дверей отряда взял улыбающегося Мая за плечо и пробурчал мрачно:

— Смейся, не смейся, я все равно скажу, что ты простился с редактором за руку. Посмотрим, какое ты имеешь право нарушать пионерские обычаи. А еще сознательным себя считает?! Вот увидишь, как тебя взгреют!

Политконтролер Мишка

В представлении Мишки — посыльного вокзальной почты — вставали далекие города, с неведомыми названиями — большие и маленькие, где с раннего утра до поздней ночи шла беспрерывная стрельба, где по железу крыш катался треск стального гороха и в темных переулках, согнувшись в три погибели, мелькали эти странные люди — большевики.

И Мишке казались они почему-то замаскированными, таинственными, — в огромных, серых кепках.

Но для чего сражались они — трудно было Мишке понять, и напрасно он ломал себе голову, стараясь разгадать этих удивительных людей — большевиков.

— Ну, революция, — размышлял Мишка, — царя там… убрали, ну… конечно, это нужное дело, потому об этом и батька всегда говорил..

Хорошо — пусть так… А теперь что?.. Нет же ведь царя?.. Что же теперь бьются?..

В мучительных поисках ответа он шел к своему закадычному другу — Ваське под лестницу, где тот клеил конверты, садился против него на корточки и спрашивал:

— Как ты думаешь, Васька, насчет революции?.. Что это революция?…

— Революция-то?.. А очень даже просто — без Царя значит!

— А теперь?

— Чего?

— Да вот теперь-то… Ведь, говорят, другая идет революция по городам… И телеграммы каждый день приходят…

— Это ты про большаков, что ли?

— Угу!

— Большаки… это уж выходит что-нибудь в роде фигель-мигель… И опять же, кто их знает что они за люди!..

— Разное про них говорят, — задумчиво произносит Мишка, рассматривая с интересом свой большой палец, выпирающий из сапога, — кто говорит — будто за новую революцию они, а кто и другое… Начальник говорит, что они бандиты…

— А бандиты кто?

— Бандиты?.. Кто ж их знает… Видал я вот в цирке недавно… плясали танец бандитов… в кепках и с красными галстухами на шеях…

— Ну, вот и брешешь… Это плясуны просто! Ты перепутал, наверно, чего-нибудь или не понял как следует… Если он плясун, так зачем ему революция?

— Это, конечно, — соглашался Мишка, — только, надо бы разузнать про такое дело основательней… Знаешь — вот… спросим-ка у Сахарова — он большой и должен все до ниточки знать об этом!..

— Ладно… Вот только кончу эту сотню клеить и — Гайда.

Сахаров — почтальон вокзальной почты — угрястый и добродушный малый, был самым задушевным приятелем Мишки и Васьки. Всегда веселый и неунывающий, он соглашался на всякие рискованные предприятия ребят, затеваемые, с целью насолить начальству; любил Сахаров потолковать и о неравенстве между богатыми и бедными, любил поругать за глаза все начальство, начиная от губернатора и кончая дежурными по телеграфу.

— А вот, ведь, в глаза не скажешь, — подзадоривали его иногда ребята.

— Скажу, хлопцы, — улыбался Сахаров, — будет время — скажу… Но только — лучше помолчать до поры до времени… А так-то — что ж без толку трепаться?

А ругал он телеграфное начальство не без дела: за Мишку крепко крыл начальство Сахаров.

Мишка самоучкой на Бодо и Юза по ночам учился, Мишку били по утрам за самовольство, грозили выгнать со службы, ежели он — Мишка — хоть еще раз подойдет к аппарату; дежурные чиновники ухо вертели, приговаривая:

— А, будешь? Будешь, пащенок ты эдакий?.

Мишка дергался, извивался, клялся и зарок давал:

— Ой, дядиньки, по гроб жисти не подойду к аппарату.

А ночью снова залезал на высокий стул и принимался за старое.

А когда Мишка дежурил, однажды ночью, за одного нализавшегося в стельку юзиста, отскакивая при приближении дежурного в сторону от аппарата, Сахаров гордо прохаживался по телеграфу, подходил поминутно к Мишке и с важностью спрашивал:

— Ну, сыпешь?

— Сыплю, — отвечал Мишка, и рожа Мишки расплывалась в сплошную улыбку.

— Смотри, чтоб дежурный не заприметил!

— Плевать! Он уже после одиннадцати заваливается спать до утра!

— То-то, что — до утра, а с этой крахмальной души возьми непременно полтину за дежурство.

Жили дружно и разница лет не мешала дружбе.

— Ну, пойдем что ли? — сказал Васька, складывая склеенные конверты в ящик.

Внизу — длинные столы, на столах шнурки, печати, сургуч, ящики короткие, ящики длинные, и письма, письма, письма.

Из углов сургучная паль в нос вползает вертящая, назойливая…

— Работаешь?

— Да, надо, ребятки, надо… Человек сотворен для работы и в ней вся его радость, значит…