Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

и белоглазой повиликой, цветущей до поздней осени, казалось, издавали медовый дух, от которого распирало дыхание и чуточку кружилась голова. А может, Игорю, казалось, что она кружится от цветов повилики, — может, голова-то у него кружилась совсем-совсем от другого…

На вершину Улая вели кривые тропки. Они то и дело огибали деревья и глыбы известняка. Глыбы были настолько велики и так дряхлы, что в их расщелинах росли березы. Каменистые откосы, по которым они карабкались вверх, были порой очень круты. Щебень осыпался под ногами, и взбираться было трудно.

Игорь, шедший первым, то и дело останавливался, протягивал руку Эльвире.

Так, помогая друг другу, они достигли сравнительно ровного уступа горы и остановились передохнуть. Летом тут все время толпится народ. На траве чернели пятна от костров и палаток; валялись ржавые консервные банки.

Теперь на высоте, над Окой — пусто, гулко. А еще месяц назад тут всюду стояли палатки, шалаши-самоделки. Их обитатели — народ молодой — устраиваются основательно: палатки они ставят не на землю, а на плотный настил из жердей и веток. К палаткам снизу, от реки, ведут лесенки — с перильцами; на леске, натянутой меж дубами, сушится бельишко. Днем туристы спят или рубят лес на дрова, — только раздается над Улаем стук топора… Потом, вот в эту пору, когда поредеет листва деревьев, под кустами сереют обрывки газет, бутылки, поржавевшие консервные банки.

— Уф-ф! — Эльвира откинула со лба пряди волос, обернулась назад, на реку. — Поглядите, Игорек, красиво-то как!

— А что я вам говорил! — Игорь тоже остановился, перевел дух.

Вид и правда был изумительный. Внизу широкой полосой поблескивала Ока. Не очень спорый низовой ветер гнал чешуйчатую рябь, и рябь эта поблескивала на солнце и слепила. За рекой, на том, левом, берегу, зеленью разливалась пойма. Весной, при большой воде, эти луга, до самого дальнего леса, были залиты, и теперь отава на этих заливных лугах ярко зеленела. Бронзовые, тронутые осенью кроны дубов и лип отбрасывали на луг тени, пятная зелень.

Видимо, Эльвира не была лишена чувства прекрасного, ибо она тоже, как и Игорь, зачарованно смотрела вдаль. Он не знал, о чем она думает, онемев от этой красоты. Его же неотступно преследовала мысль, которая чаще всего завладевает человеком, когда он видит такое, — мысль о вечности и величии этой вот красоты и о мелочности и суетности жизни.

«Надо попытаться написать этот пейзаж, — думал Игорь. — Пишет какую-то чепуху: пошатнувшиеся заборы, серые стога на лугах. А вот взять и написать этакую мощь, неохватную ширь, и не выписывать, как я выписываю свои картоны, а написать в условной манере, мощными мазками. Наверное, таланта не хватит. А вообще-то надо испробовать. Тут ведь всего-навсего-то четыре цветовых гаммы, четыре полосы: лента Оки — то серая, то серебристая, зеленые луга за ней, бронзовые купола дубов и надо всем этим — спокойное белесое небо».

— Полезем выше, что ли, — Эльвира вздохнула, словно ей не хотелось отрываться от вида, открывшегося с высоты, и первой шагнула на тропинку, ведущую на вершину Улая.

Они снова карабкались вверх. Подъем хотя и был круче прежнего, но преодолевали они его легче, дружнее. Игорь помогал Эльвире; Эльвира поддерживала его, и очень скоро они оказались на лужайке — розовой, светлой, окаймленной редкими березами.

— Ну, где же пещера? — едва отдышавшись, спросила Эльвира.

— Вот она! — Игорь взял Эльвиру за руку и подвел ее к желтой скале, нависавшей над землей.

13

Когда-то в старину, на Улае добывали камень. Плиты песчаника выламывали, вывозили на тачках из каменоломни, тесали из них ступени для церквей и присутственных мест, и по этим вот площадкам, которые теперь заросли березами и соснами, на телегах отвозили вниз, к Оке. На берегу грузили их на баржи, сплавляли «тарусский мрамор» в Москву, Алексин, Коломну.

Теперь каменоломня эта обрушилась, от нее осталась лишь горловина — пещера. Вход в подземные выработки пообвалился, зарос шиповником и ежевикой.

Игорь подвел Эльвиру к пещере.

Он бывал тут не один раз и раньше, — подземелье поэтому не производило на него ни мрачного, ни величественного впечатления — пещера и пещера. Но Эльвира, которая видела эту черную пасть в скале впервые, молча и, как показалось Игорю, с боязнью подошла к замшелым глыбам песчаника, закрывавшим вход в выработку.

Из чрева пещеры несло затхлой сыростью. В глубине, метрах в пяти от зева, виднелись обомшелые плиты, исписанные и исчерченные туристами.

— Может, зайдем в пещеру? — предложил Игорь, — Она, небось, туда, вглубь недалеко идет?

— Километров на семь. Чуть ли не до самого Страхова.

— Да! Ух ты! — удивился Игорь. — А почему это место так странно называется?

— Улай-то?!

Никто не знал толком, почему так зовется это место. О скале над Окой, об этом месте рассказывают всякие легенды — будто давным-давно в пещере жил каторжанин по прозвищу Улай.

Теперь Эльвира сказала об этом Игорю.

— Только дед мне говорил, — добавила Эльвира, — что Улай был не просто каторжанин. Он был предводителем шайки разбойников. Их атаманом.

— Ну-ну, интересно! Расскажи.

— Да, он был каторжанином, осужденным на вечное поселение за участие в восстании Степана Разина. Он бежал из Сибири, собрал вокруг себя сотню таких же, как и он, отчаявшихся бедняков, и они жили в этой вот пещере. Никого из местных жителей разбойники не трогали. Не давали они житья лишь богатым людям — алексинским купцам. Алексинские купцы водили по Оке баржи со всяким товаром: с хлебом, с солью, пушниной. Улай и его дружина ночью встречали караван барж, которые бурлаки тянули бечевой вверх, разгоняли охрану, забирали хлеб, меха, другие товары. Хлеб-соль раздавали мужикам, да и сами потом бражничали и пировали целую неделю.

Слушая, Игорь смотрел не на Эльвиру, а на скалу и думал, что старые глыбы песчаника, обрамленные молодыми побегами деревьев, хорошо смотрятся, и если написать еще и сосну, нависшую над скалой, то получился бы хороший этюд…

По привычке рисовать все: лицо человека, листья деревьев, животных, попадавшихся на глаза, — Игорь, недолго думая, вынул старый потрепанный альбом, который он всегда носил с собой в кармане куртки, и, присев на глыбу песчаника, стал рисовать. Он рисовал только черную пасть пещеры и очень живописную сосну над нею. Он так увлекся, что почти и не слышал рассказ Эльвиры.

Эльвира заметила, что Кудинов затих, — оглянулась и оборвала рассказ.

— Игорь, может, вам не интересно?

— Ах, да! Дальше, дальше Эльвира, — сказал он, но альбом не убрал.

Эльвира рассказывала…

Алексинские купцы даже стражу наняли — никакого им житья не стало, да и только. Одно разоренье! Думали-думали они и