Василий Дюбин - Анка

Тем временем Бирюк расхаживал по комнате, выкуривая одну папиросу за другой. Он был и радостен, и зол. Радостное возбуждение не остывало в нем еще с той самой минуты, когда он увидел на улице Валю, а злился он на старосту, который не присылал ему есть. Бирюк же был прожорлив, как мартын, и голод мучил его.

Наконец пришел староста с двумя полицаями. Они принесли хлеб, колбасу и шнапс.

— Аспиды! Голодом решили заморить меня, что ли? — сердито прогудел Бирюк, а когда увидел шнапс, оскалил свои острые зубы, что должно было означать улыбку. — Ведь я мог бы дуба дать.

— Ты уж извиняй, — засуетился староста, — дела у нас были важные. Вот допреж всего горло промочи, — он налил в кружку шнапс. — А у тебя как дела?

— Тут она! — и Бирюк осушил кружку.

— Да что ты говоришь?.. — изумился староста.

— Точно! — Бирюк стукнул пустой кружкой о крышку стола. — Лей еще!

— Где же ты ее вынюхал? У кого она?

Бирюк, поднося ко рту кружку, шевельнул лохматыми бровями, подмигнул:

— За мой нюх будь покоен, — и шнапс снова забулькал в его горле.

На улице послышался конский топот. Бирюк повернул голову и перестал жевать.

Павел соскочил с пролетки, толкнул ногой калитку, вошел со двор.

— А вот и сам атаман пожаловал, — Бирюк указал на окно рукой, в которой держал круг колбасы. — Ух, аспид! Нарядился-то как! Не узнать.

Все бросились к окну.

— Теперь он и впрямь похож на атамана, — сказал не без зависти староста. — Жаль, что наш поселок не казачий хутор, а то и меня бы так уформили.

Павел, переступив порог, картинно остановился у двери. На нем были хромовые сапоги, широкие темно-синего сукна с алыми лампасами шаровары, свисавшие поверх голенищ, светло-серый френч, на голове сидела сдвинутая набекрень фуражка с красным околышем и синим верхом. Его большой лоб прикрывал лакированный козырек.

— Здоровеньки дневали! — поздоровался Павел, но руки никому не подал. — Пируем? — он прошел к столу, сел на табуретку.

Бирюк наполнил кружку шнапсом, поставил перед Павлом.

— Выпей и ты за успех.

— Какой успех? — словно подброшенный вскочил с табуретки Павел, впился в Бирюка жадным, полным нетерпения взглядом.

— Выследил твою красавицу.

У Павла перехватило дыхание. Несколько секунд он молча стоял. Потом медленно опустился на табуретку.

— Ты это… всерьез?

— Побей меня бог, — и Бирюк перекрестился.

Павел медленно потянул из кружки шнапс. Взял корку хлеба, понюхал, бросил на стол. Снял фуражку, провел ладонью по лбу.

— Аж потом прошибло.

— Не надо было в такую жару в мундир наряжаться, — ехидно заметил Бирюк.

— Вот обрадовал ты меня, чертушко… — Павел перевел взгляд на старосту: — Правду он сказывает?

— Не знаю. Сейчас проверим.

— Где же она?

— Вон в той хате. Видишь, вторая с краю, — показал в окно Бирюк. — Из того двора выбегала на улицу Валька.

— Кто? — спросил Павел.

— Валька. Дочка твоя. Нынче видал.

— Погоди, — отшатнулся Павел, широко открыв глаза. — Анку ты видал?

— Нет. Какая-то женщина схватила Вальку за руку и поспешно втащила ее во двор.

— Какого же ты черта брешешь? «Выследил…»

— Да перестань ты горячку пороть, — успокаивал его Бирюк. — Где дочка, там и мать. Соображать надо.

Павел, глядя через окно на улицу, задумался.

— Хотя… и то верно, — уже спокойно произнес он. — Анка дочку не бросит.

— Понятно, не бросит, — подтвердил Бирюк.

Павел встал.

— У тебя лошади есть? — спросил он старосту.

— Есть.

— Когда совсем стемнеет, подбросишь его, — кивнул Павел на Бирюка, — к нашему хутору. А я свою кралю заберу.

— Сделаем, атаман. Пошли на обыск, — сказал староста полицаям.

Все четверо, кроме Бирюка, вышли на улицу. Там к ним присоединился полицай Павла, а другой шагом поехал вслед, сидя на козлах пролетки.

Анка, Валя и хозяйка ужинали за столом, когда в хату ввалились Павел, староста и полицаи. Появление Павла, да еще в атаманском мундире, как громом поразило Анку. Она побелела как полотно и выронила из рук ложку. Хозяйка, еще ничего не понимая, сказала:

— Чего же вы стоите? Пожалуйте к столу, отведайте супу. Чем богаты, как говорится, тем и рады.

— Кто эта женщина? — спросил староста, указывая на Анку.

— Не знаю.

— Давно она у тебя?

— Нынче… Ночевать попросилась… — растерянно пробормотала хозяйка. — Ах, вы про нее! — спохватилась она. — Это моя двоюродная сестра… с Украины… А я думала…

— Думала, думала, — перебил староста, — и забрехалась. Она? — обратился он к Павлу.

— Она… — Павел подошел к Анке. — Что же это ты, советская атаманша, так долго загостилась в Светличном? Едем на Косу, дела хуторские сдашь мне. Живо собирайся, а то коней мухи секут.

Сознавая безвыходность своего положения, Анка молча встала, взяла за руку дочку, испуганно смотревшую на непрошенных гостей, и направилась к двери.

Хозяйка сидела на своем месте не шевелясь, словно прикованная. По ее окаменевшему лицу бежали слезы. Наконец она поняла, что свершилось большое, ничем не поправимое горе. И когда за дверью затихли шаги Анки и Павла, а потом донесся удалявшийся по улице гулкий топот конских копыт, она положила на стол руки и уронила на них голову, содрогаясь всем телом.

— Какое же наказание, хозяюшка, придумать тебе? — тихо, с угрозой, спросил староста. Потом грубо толкнул ее в спину. — Вставай! Идем с нами!..

Лошади весело бежали по накатанной дороге. Анка и Валя сидели спинами к полицаю и Павлу, лицом к морю. Ехали молча.

«Как же они могли узнать? — мучительно думала Анка. — В поселке никому не показывались, сидели взаперти. Купаться ходили в сумерки. Только сегодня недоглядели за Валей, и она выбежала на улицу. Но ее же здесь никто не знает. И как попал в Светличный этот негодяй в атаманском мундире?.. Эх, если бы не дочурка! Я бы ему горло перегрызла…»

А море, все такое же родное и ласковое, сверкало вдали. Оно манило и звало на свои широкие просторы, играя вольной перекатной волной. У Анки затуманились глаза, но она крепко стиснула зубы, решительно тряхнула головой:

«Нет! Он не увидит моих слез…»

В хутор въехали перед сумерками. Возле здания сельсовета кучер натянул вожжи, круто ссадил лошадей. Анка заметила, что на месте прежней вывески была другая. «Бронзокосское хуторское правление», — прочла она, и сердце ее сжалось от холодной колючей боли.

Немецкий офицер, проходивший мимо в сопровождении двух солдат, невольно загляделся на Анку, спросил:

— Где ты раздобыл такую птичку, атаман?

— Жена, — с ликующим видом ответил Павел.

— Врешь! — оборвала Анка, обжигая его гневным взглядом.

— Красивая. За такую в Германии дорого дали бы, — улыбнулся лейтенант, подмигнув Павлу, и направился к Дому культуры.

Стоявшие у входа в правление полицаи нагло ухмылялись. Павел подозвал их, приказал:

— Проводите ее в мой кабинет. Вот ключ. Я скоро вернусь.

— А Валя? — рванулась к дочери Анка, но ее удержали полицаи.

— Валю я домой отвезу. Не беспокойся. Она, кажется, дочь мне?

— Ты не отец ей…

— Разберемся.

Валя спрыгнула с пролетки, кинулась к матери, в страхе закричала:

— Мама! И я с тобой! Я боюсь этих дядей!

Павел подхватил ее, усадил на пролетку.

— Глупенькая, я твой отец. Мама говорит неправду. Сейчас мы домой поедем, я дам тебе шоколадку, — и толкнул кучера в спину: — Чего рот разинул, дурак? Гони скорее!

В воздухе, засвистел кнут, и лошади рванули с места легкую пролетку. Анка, вырываясь из рук полицаев, кричала:

— Звери! Не смеете! Я мать!..

— Не шуми, госпожа большевичка! Понапрасну шебуршишься. Скоро утихомирим.

— Плюю я на вас! Пустите меня, бандиты!

Полицаи волоком потащили ее к дверям. Выглядывавшие из-за каменных и плетеных изгородей женщины сдавленно вскрикивали, прижимая к глазам передники. А возле Дома культуры, оскалив зубы, громко ржали гитлеровские солдаты.

Павел отвез Валю к Акимовне, строго наказал:

— Присматривай за дочкой. Харчи полицай будет приносить. Головой отвечаешь за нее, — и умчался в правление.

Акимовна ввела девочку в курень, посадила ее к себе на колени, прижала к груди и беззвучно зарыдала…

Павел тихо вошел в кабинет, Анка сидела на диване с опущенной головой. Руки ее были в крови, волосы растрепаны. На подоконнике поблескивали в свете лампы мелкие осколки стекла. Возле дивана стоял полицай.

— Что случилось? — с деланным удивлением спросил Павел.

— Да вот, хотела в окно сигануть. Удирать вздумала…

— Выйди! — крикнул ему атаман.

Полицай вышел. Павел прошелся по кабинету, сел за стол и, качая головой, с укором проговорил: