Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов

пристрастным девичьим любопытством, разглядывала гостя. Ей понравилось, что держался он с достоинством и в ответ на все назойливые вопросы о том, кто его избил, отмалчивался.

— Ну ладно, не хочешь говорить — не надо, — проворчал отец. — Тогда ответь: к какой печи приставлен? Не к той ли, где мой Прошка?

— Прохор Жарков, что ли? — переспросил гость. — Ну да, с ним налаживаю контакт.

— А тебя, случаем, не Моториным кличут?

— Да, Сергеем Моториным.

— A-а, так это тебя, инженера, Прошка почем зря бранит и немцем обзывает! — вырвалось у отца по простоте душевной. — Говорят, житья от тебя, выдумщика, нет, мудришь ты над печью, а у сталеваров через твои придумки зарплата снизилась!

— Да, меня бранят, — спокойно признался Моторин. — Теперь меньше: я оказался прав. Печь работает лучше, чем прежде.

— Ну, это хорошо, хорошо, что Прошке нос утер, — закивал отец. — А новому знакомству я всегда рад. По такому случаю и выпить не грех.

— Я, между прочим, не пью.

Отец удивился, крякнул:

— Это как же не выпить рабочему человеку после трудов праведных?

— Извините, не приучен, — ответил Моторин. — После того как мать и отец утонули в Волге, меня приютили соседи Вельцы, сарептские немцы. А у них, сами знаете, строгие нравы. Вместе с их языком я стал усваивать их привычки, житейские советы. В частности, запомнил такие слова дедушки Франца, кузнеца: «У рабочего человека всегда должна быть ясная голова».

— Это верно! Однако…

— Однако ты, отец, не приставай, — перебила Оленька. — Хватит с нас и того, что Прошка лакает водку за четверых.

Моторин внимательно посмотрел на девушку и улыбнулся сдержанно, уголками губ, словно тайком ото всех благодарил за сочувствие. И Оленьке приятна была эта улыбка; она ощутила, как между ними протянулась ниточка взаимопонимания. «Нет, он очень славный, этот Моторин! — решила она с убеждением пылкой и доверчивой молодости. — У него и впрямь ясная голова оттого, что он не пьет. Я с ним, пожалуй, посоветуюсь насчет своей жизни».

После чаепития Оленька провожала Моторина (он жил в поселке Металлургов, где и ее подруга). Шли молча, ощущая неловкость, которая обычно возникает при нечаянном знакомстве. Под ногами сочно похрустывал свежий снежок. В черном небе колко, стекляшками, поблескивали поздние звезды.

— А вон плавку дают, — сказал вдруг Моторин, показывая длинной рукой прямо на заснеженные деревья.

Оленька взглянула туда же, и все стволы и ветви, несмотря на снег, показались ей угольно-черными оттого, что сквозь них багрово-желтым огнем пробивалось чуть подрагивающее заводское зарево.

— А скажите, товарищ Моторин, — задумчиво, как бы вне связи с этим заревом, а на самом деле соединяя с ним все прежние мысли, произнесла Оленька. — Скажите: что вы стали бы делать, если бы не поступили в институт?

— О, я пошел бы на завод, чтоб не терять время!

— На завод?

— Конечно, на завод, товарищ Жаркова, — подтвердил Моторин, заодно подшучивая над девушкой за ее официальный тон.

— Так, может, тогда и мне, а? — почти с мольбой сказала Оленька. — Ведь я же срезалась на приемных испытаниях в механический. Да отец говорит: это, мол, ничего, ты еще молоденькая, на следующий год поступишь!.. И брат Алеша — тоже успокаивает… Только я так не могу, без дела!

— Тогда долго не думай, Ольга. Поступай во второй мартеновский. Есть в цехе экспресс-лаборатория. Там телефонистка нужна.

— Да какая же я телефонистка? — испугалась Оленька.

— Ничего страшного! Это только название — телефонистка. Ты сама будешь разносить анализы.

— Какие еще анализы-то?

— Химические анализы по ходу плавки, — растолковывал Моторин добросовестно, педантично. — Углеродчик выпишет талон. В нем будет указано, сколько процентов содержится в металле марганца, серы, фосфора… Этот талон ты отнесешь, к примеру, на двенадцатую печь.

— На твою? — спросила Оленька и покраснела.

— На мою или на другую — это все равно. Только надо быстро! Иначе плавка задержится.

— Так ведь я проворная на ногу!

— Вот и хорошо. Там проворная телефонистка нужна. Ты приходи завтра в отдел кадров.

— Ладно, приду, приду! — крикнула Оленька… и вдруг, схватив руку Сергея, дернув ее книзу, кинулась в радостном смятении обратно, к дому, точно ей хотелось сейчас же, немедленно убедить парня в проворстве своих ног…

А вскоре уже Оленька с лету брала талончик с премудрыми цифрами химического анализа стали и под напутственные слова лаборанта-углеродчика «Десятая печь!» или «Пятнадцатая, крайняя!» выбегала из тихой экспресс-лаборатории в дымчатый зной и шум огромного цеха, к той именно печи, какой требовался анализ, прямо к поджидавшему мастеру, который тут же прилежно заносил цифры в замусоленную «Книгу по ходу плавки» и сразу отдавал распоряжение сталеварам.

Правда, поначалу не все ладилось. Все печи, на какую ни взгляни (а всего их, подопечных, было у нее восемь), казались Оленьке одинаково чумазыми, ворчливыми; у каждой из щитовых заслонок с кружками-гляделками выбивался острыми клиньями огонь; при каждой суетились сталевары в прожженных рубашках, в выцветших кепках с прикрепленными к козырькам синими квадратными стеклышками; подле каждой легко крутились подвесные завалочные машины с длинными стволами-хоботами, которые заученно поддевали с железных лотков заранее приготовленные ванночки-мульды с шихтой и затем, развернувшись, совали их в жадные печные окна…

Словом, все эти восемь печей казались Оленьке близнецами, и поэтому случалось, что она впопыхах пробегала нужную четырнадцатую печь и отдавала талончик с химическим анализом на тринадцатой или, что еще хуже, на десятой печи. Пока ошибка выяснялась, уходила минута, а то и две, и Оленька расстраивалась до слез, особенно если какой-нибудь до смерти усталый краснолицый сталевар гаркнет: «Эх ты, скороспелка! С тобой скоростную плавку не сваришь, хоть весь потом облейся!»

Так, с виду простенькая работа телефонистки (а в сущности, обыкновенной посыльной) неожиданно обернулась тяжелым изнурительным трудом. С завода Оленька возвращалась с одной мыслью: поскорей бы добраться до дома и вдоволь там, обезноженной, насидеться! К тому же простодушная надежда на то, что она часто будет встречаться с Моториным в цехе и выходить с ним из проходной, на зависть старым школьным подругам, — эта надежда не сбылась: то Моторин должен был работать в ночную смену, то Оленька в дневную…

Тем отраднее было совпадение смен и тем радостнее встречи! В такие дни Оленька испытывала праздничное настроение. Каблучки ее матерчатых туфелек уже с особенной звонкостью пристукивали по железному рубчатому полу: ведь она в своем черном халатике, крепко схваченном в поясе кушаком, с развевающимся платочком и прыгающей мальчишеской челкой, мчалась к двенадцатой печи — его печи!..

IV

— Ой, я же совсем, совсем забылась! — вдруг воскликнула Оленька. — Который теперь час?

— Шестой, — ответил Сергей.

— Как, уже шестой? — почти ужаснулась Оленька. — Да