Под стук копыт - Владимир Романович Козин

чалмы, задорные козырьки, пробковые шлемы, и черный дым густо валил из печи для обжига кирпича. Коварное солнце было неподвижно, и прозрачный пот обильно выступал на белых, коричневых и бронзовых лбах разноплеменных рабочих. В клубах навязчивой пыли, под град молотков, судорожный ослиный рев, тракторный грохот и ленивые крики верблюжьих погонщиков, рождался у самой границы совхоз.

Перед совхозом, осваивающим пустыню солнечной окраины, с первых же дней существования встала во весь рост тревожная проблема человека. Неумолимые просторы требовали людей с широкой грудью, настойчивым взглядом и отважной волей; людей с гибкими мышцами и непреклонными мечтами, умеющих работать и создавать там, где жизнь на каждом шагу говорит "нет"; людей, смелая уверенность которых похожа на героическое упорство фисташки, растущей среди унылых расщелин и голых круч.

Антиохов остановил машину.

Мимо, рассыпая шорох сухой травы, прошло стадо нагульных валухов. Среди грубошерстных кастратов царило оживление; взбодренные солнечной прохладой утра, валухи ездили верхом друг на друге. Вслед за стадом в блистательной чалме и сером ойлике прошел пастух-джемшид; он сверкнул белками глаз и сказал чуть слышно: "Салам!" За ним просеменило стадо ослов; ослиные головы равнодушно свисали меж ног и едва не волочились по сырому песку. За ишаками вереницей протянулись оседланные верблюды, и простор наполнился сдержанным стоном верблюжьих ботал.

Начальники вошли на конный двор.

В конюшне было сумрачное спокойствие. Склонив над кормушками головы и ревниво заложив уши назад, лошади ели саман с ячменем. У фуражного ларя конюх рассматривал в зеркальце обольстительные завитки своих рыжих усов. Над ларем, испечатленная мухами, висела таблица кормовых дач; рядом с деловой старательностью синим карандашом была выведена раскосая надпись: "В конюшне непотребными словами выражаться запрещается, ибо это не подобается".

Ванька-Встанька лежал на кошме и читал. Восторгаясь, в нетерпимости образного познания, он вырывал волос за волосом из головы своей. Крестьянское лицо Ваньки-Встаньки сияло интеллигентской залысиной. Взглянув на Антиохова, Ванька-Встанька приподнялся и строго сказал:

— Гражданин, это конюшня. Бросьте папиросу — вот ведро с водой.

— Товарищ Сокирник, перед вами — товарищ Антиохов, из Ашхабада! — воскликнул Питерский.

— Товарищ Антиохов, бросьте папиросу в ведро с водой, в конюшне не курят, — еще строже сказал Ванька-Встанька.

— Простите, товарищ Сокирник, вы абсолютно правы! — Антиохов посмотрел в ведро, совершенно чистое, и послушным движением бросил папиросу в ведро. После этого важным голосом спросил: — А вы кто здесь?

Ванька-Встанька встал медленно, спокойно, с сознанием собственного достоинства.

— Вы имеете дело со старшим конюхом Иваном Ивановичем Сокирником, временно исполняющим обязанности начальника конного двора.

— Очень приятно, — сказал Антиохов. — Будьте любезны, покажите ваше хозяйство.

— Как у вас люди расставлены! — вскричал Антиохов, осмотрев образцовую конюшню. Он был знаток и любитель лошадей. — Не кадры решают все, а всеобщее безобразие! Интеллигент Иван Сокирник работает на конюшне, а кавалерист Лука Самосад расселся в бухгалтерии!

— Лука Максимович — мастер счетоводства, талант, — ответил Питерский.

— Талант — понятие условное, народный суд с ним не считается. Конюшня у Сокирника — чудо труда и дисциплины, ударнейшее предприятие! Предлагаю товарища Сокирника Ивана Ивановича выдвигать и выдвигать!

— Вплоть до наркома? — съязвил Питерский.

— Чей сын Сокирник? Крестьянский сын! Ну и выдвигать! — кричал Антиохов.

— Вплоть?

— Вплоть!

— Но у товарища Сокирника — никаких документов!

— Призрак может быть без документов, а человек без документов быть не может. Выдайте Сокирнику тридцать рублей как энтузиасту конного двора и объявите в приказе. А на основании этого приказа издайте приказ о назначении.

— У Сокирника Ваньки-Встаньки — ни паспорта, ни бумажечки, одни штаны!

— Превосходно! Паспорт — наследие царизма, капитализма, деспотизма. При полном социализме паспорт исчезнет: какому лешему нужен будет паспорт? Мумия последнего мошенника станет музейным сокровищем.

— Не дожить Ваньке-Встаньке до этакой славы!

— Назначить Ивана Ивановича Сокирника начальником конного двора. Чудо! Образец для всех, — торжественно произнес Антиохов. — Все прочее в вашей пустыне — сплошное безобразие. На колодцах Геокча до сей поры нет заведующего!

— Обходятся, — ответил Питерский.

— Двадцать тысяч овец! — воскликнул Антиохов.

— Начало! — Питерский был спокоен.

— Мне — доклад о вашем начале! Вызвать зоотехника Кабиносова с колодцев Геокча, организовать совещание!

— Он принимает овец. Ответственность. Вы подпишете приказание Кабиносову? — спросил Питерский.

— А здесь кто может сделать мне доклад? Вы? — усмешливо спросил Антиохов.

— Табунов. Он много раз бывал в песках, изучал колодцы и пастбища, пачертил карты, собрал гербарий.

— Ясно! Табунов прелесть, превосходный, заслушаешься его слушать, и он заморочил вам голову — умница какая! Будь я женщиной, я не устоял бы!

— А Табунов перед вами устоял бы!

— Надо сперва его перевоспитать, а потом ему доверять.

— Зачем изменять способности человека? Просто надо умело использовать.

— Хорошо. Согласен. Послушаем вашу знаменитость.

Начальники уехали.

На Ваньку-Встаньку, как говорится, села птица счастья. Три вознесения обозначили его прямой путь к звездам: он стал старшим конюхом, он заменял начальника конного двора, он был отмечен и возвышен ашхабадским начальством! Он — начальник конного двора!

Ванька-Встанька очумел от радости. Он сел в седло, поскакал к Виктору Табунову.

Скакал и повторял: "Начальник конного двора! Начальник конного двора! Вот скачет начальник! Сам начальник! Начальник конного двора!"

20

Мокрые волосы, полотенце на шее, открытая распашонка, сияющее чистотой лицо.

На мытье, обмывание, умывание ушло два самовара. Третий — для чаепития — Табунов ставил посреди двора. Брезентовый сапог Кабиносова оказался дырявым, со слабой производительностью ("Главный спец! Новые сапожки приобрести некогда! Галах!"); второй сапог сожрали термиты. Табунов отыскал новенькие сапоги Еля (подарок Надии Вороной) и — торжествующий — раздувал третий самовар. Вкусный самоварный дым синел в горячем утреннем воздухе, пес облизывался, позвякивая цепью, Надия Вороная летала — на маленьких босых ножках — из погреба в садик, из хаты в садик, со двора в садик.

Мария Шавердова сидела на ковре, у арыка, в садике, в прозеленях солнца — теплая, умытая, умиленная, с влажными покорными волосами; казалась девчонкой: шея, грудь, руки — все девичье, сильное.

— Не женщина — картиночка! — сказала ей Надия Вороная. — Неведомая, нежданная, негаданная. Давайте я вам погадаю, пока наш Виктор Ромэнович над самоваром с третьей парой сапог страдает: другого такого страстотерпца не отыщете в наших песках, босоногий вокруг самовара лезгинку пляшет, уже и свои сапоги взял: ноженьки у моего Еля бесполезные, говорит, малы слишком, не годятся для раздувала.

— Не гадали в нашей семье.

— Что семья, то и новость! — ответила Надия Вороная и раскинула карты; лицо ее стало деловым, терпеливым. В солнечном лукавом луче грубо, нагло, тяжело выделился король пик; вокруг него кавалеры, тузы, дамочки разного вида — брехня разноцветная. Вороная бережно взяла в руку средневекового дурака с усиками —