Валентин Катаев - Том 2. Горох в стенку. Остров Эрендорф

— Организация субботников, массовая разъяснительная работа…

— Тьфу! — сказал предрайисполкома. — До ручки дошел! Уже черт его знает что чудится. Уже и портреты разговаривать стали будто…

Он снова качнул кепкой:

— Но что с овощами делать-то? Того и гляди, из центра хвост накрутят. Что с ними делать?.. Прямо-таки не придумаю!

И в третий раз ему явственно показалось, что губы Калинина на портрете шевелятся:

— Отработка выходных дней… Правильная информация о необходимости помощи сбо…

— Тьфу-тьфу! — сказал предрайисполкома и взъерошил еще больше толстовку. — Эдак и с ума спятишь… Всякие вещи чудиться начинают. Как больной хожу от этих овощей самых… Еще шею намылят из центра…

Он вскочил и стукнул кулаком по столу:

— Довольно с портретами разговоры разговаривать! Оперативность показать надо! Действовать надо! Чтоб чертям тошно стало!

И оглянулся на портрет. Но на этот раз портрет молчал.

Глава вторая. Чертям становится тошно

Телефон трещал, шипел, захлебывался:

— Алло! Редакция… Алло! Говорит райисполком. Немедленно напечатать на первой странице газеты приказ. Все учреждения и предприятия Каширы закрываются на трехдневный срок. Что? Ну, ясно, что и фабрика Моссельпрома. Что? И механические мастерские. Дорогой товарищ, не рассуждайте, а печатайте немедленно приказ. Оперативность чтоб была! Понятно? Что? И опытный завод! И трикотажные артели! Понятно?..

Пред бросил трубку и сказал в сторону портрета:

— Я им оперативность покажу! Аж чертям тошно станет. А?

Портрет молчал.

Предрайисполкома еще раз стукнул кулаком по столу:

— Раз — и никаких еловых! Все овощи сразу соберу! Понятно?

Глава третья. Вороны Каширы изумляются

После выхода газеты с приказом райисполкома глубокое молчание воцарилось в Кашире. Те же взъерошенные вороны с изумлением смотрели с высоты заборов на опустевшие улицы и закрытые двери и ворота. Опытный завод зиял темными окнами. Фабрика Моссельпрома походила на глазетовый гроб в витрине гробовщика. Механические мастерские были наглухо заколочены. Трикотажные артели безмолвствовали. Мертвое молчание царило в Кашире…

Через три дня предрайисполкома бодро постучал согнутыми пальцами по столу и кивнул в сторону портрета:

— Ну что? Накрутили хвост? Намылили шею? Холку натерли? Собрали овощи? Все овощи собрали! Понятно?

Портрет молчал. И преду показалось, что даже глаза портрета перестали улыбаться.

Пред надвинул кепку на нос:

— Оперативность так оперативность. Никаких еловых!

Портрет молчал.

Эпилог, не вполне законченный

Овощи в Кашире действительно были собраны. Подробности об этом можно узнать из многих газет.

В номере каширской районной газеты «Коллективист» за 11 октября опубликован приказ райисполкома о закрытии на три дня предприятий и учреждений для сбора овощей. Вместе с другими были остановлены: фабрики Моссельпрома, механические мастерские, трикотажные артели, опытный завод и т. д. Все эти предприятия стояли три дня по приказу райисполкома.

Интересно узнать, во сколько обошелся каждый килограмм картошки и других овощей, собранных по приказу райисполкома?..

Вот из-за этого-то, дорогие товарищи, и не закончен эпилог нашего рассказа. Для того чтобы его закончить, необходимо предварительно узнать, во-первых: во сколько обошелся каждый килограмм овощей и картофеля, собранных в Кашире? Во-вторых: произведена ли с председателем каширского райисполкома хотя бы одна из операций с холкой, хвостом и шеей? В-третьих: слыхали ли в Кашире что-нибудь о социалистических субботниках, массовой работе и вообще о социалистических методах?

Вот тогда эпилог будет вполне закончен!

1931

Умная мама*

— Домик у нас, мамаша, ничего себе. Подходящий. Летом — прохладный. Зимой — теплый. Если, конечно, уголька достать…

— Вот именно — если достать.

— А что же. Достанем.

— Погляжу, как ты достанешь.

— Не будьте, мамаша, таким скептиком. Пойду в контору. Напишу заявление и достану.

— Гляди, Васенька, зима на носу. Как бы мы с твоими заявлениями не померзли.

— Будьте уверены.

— Посмотрим.

— Увидим.

Антошкин бодро надел драповое пальто, сунул ноги в глубокие галоши и, охваченный радужными надеждами, отправился в контору.

Небо хмурилось. Дул довольно холодный ветер. Мамаша зябко куталась в шерстяной платок и печально усмехалась.

Вернулся Антошкин вечером.

— Ну что? Достал уголь?

— Достал. То есть не достал, а почти достал. Велели прийти в среду.

— Васенька, — сказала мамаша, — водки у тебя случаем нет? Литра два? И папирос «Казбек»? Сотню…

— Для чего вам?

— Как это для чего? Для того, что холодно становится. Гляди, скоро снег пойдет. А у нас не топлено.

— Что же это вы, водкой будете согреваться?

— Буду водкой согреваться.

— Гм… А папиросы вам для чего?

— Согреваться.

— Папиросами?

— Папиросами.

— Мамаша, не раздражайте меня.

— Гляди, померзнем.

— Не померзнем. В среду пойду в контору, подам заявление, привезу тонну уголька…

— Дурак…

— От родной мамы такие слова! Мне это больно.

— А ты не будь дураком. Дай два литра и сотню «Казбека».

— Для чего?

— Уж говорила, для чего! Греться будем.

— Не померзнем.

— Увидим.

— Посмотрим.

В среду Антошкин потеплее оделся, сунул нос в кашне и отправился в контору. В воздухе кружились первые снежинки. Вернулся Антошкин поздно вечером. Лицо его сияло. Изо рта вылетали клубы пара.

— Достал?

— Достал. То есть не вполне достал, а сказали, чтобы приходил во вторник или, лучше всего, в пятницу. Тогда обещали дать.

— Замерзнем, Васенька. Я уж коченею.

— Не замерзнем.

— Увидим.

— Посмотрим.

Во вторник Антошкин пошел в контору ранним утром, когда косматое, морозное солнце только что появилось над обледенелой крышей. Вернулся поздно ночью не в духе. Молчал. Спал в шубе и валенках.

Ночью мамаша подошла к его постели:

— Васенька…

— А?

— Дай два литра и сотню «Казбека».

— Не дам.

— Почему?

— Принципиально.

— Померзнем.

— Не померзнем. В пятницу обещали непременно дать.

В пятницу Антошкин вернулся глубокой ночью. Под глазами были синяки. Глаза лихорадочно блестели. Мамаша в салопе и ковровом платке топала валенками. Красивый иней сверкал на стенах.

— Достал?

— Достал. Почти достал. Обещали в…

— Дай два литра и сотню «Казбека».

— Не дам.

— Но почему же, Васенька? Ведь вымерзнем.

— Принципиально. Я знаю, для чего вам водка и папиросы! — закричал Антошкин. — Вы хотите взятку дать!

— Замерзнем.

— Пусть замерзнем. Но взятки давать не будем.

— Как хочешь, Васенька.

На рассвете Антошкин вскочил. Руки у него были красные, как морковка. На волосах сверкал иней. Он бросился к постели мамаши, долго рылся в шубах, половиках, коврах, перинах и, наконец, откопал старушку…

— Мамаша… — хрипло сказал он. — Если бы я жил в другом доме… Но в нашей конторе засели жулики. Мамаша, не могу больше! Черт с ним! Берите два литра и сотню «Казбека».

— И умница, Васенька! Давно бы так!

Мамаша поспешно оделась. То есть, вернее, разделась: сняла с себя лишнюю шубу, положила в котомочку два литра доброй московской водки и сотню «Казбека», перекрестилась и деятельной старушечьей походкой засеменила к дверям.

Через час во дворе раздался грохот сваливаемого угля, и бодрый молодой человек с черным носом ворвался в комнату:

— Вы Антошкин?

— Я Антошкин.

— Распишитесь.

— А что?

— Ничего. Распишитесь здесь и здесь. Уголек вам привезли. Счастливо оставаться! Грейтесь на здоровье. У нас это быстро.

От молодого человека приятно попахивало доброй московской, и во рту дымился «Казбек».

1944

С Новым Годом!*

…И тогда поднялся советский рубль, взял в руку стакан и, одернув новенький, хрустящий пиджак, желтый, в разноцветную сетку, сказал:

— Товарищи и граждане! Позвольте и мне произнести маленькую новогоднюю речь.

— Просим! Просим! — послышались голоса.

— Внимание!

— Тише!

— Слушайте, слушайте!

Советский рубль солидно откашлялся и начал:

— Хотя я и являюсь, так сказать, представителем младшего поколения советской валюты, но в эту торжественную новогоднюю ночь мне хочется поговорить о себе. Вот вы все смотрите на меня и, наверное, думаете: «Скажите пожалуйста, какой он у нас молодой, здоровый, крепкий. Даже завидно». Не отрицаю. Да. Я действительно молодой, действительно здоровый, действительно крепкий. Больше того — я очень устойчивый и очень твердый.