Аркадий Пинчук - К своей звезде

– Что ты чувствовал, когда тебе вручали эту Звезду? – спросила Юля. – О чем думал?

– Что чувствовал – уже плохо помню, – отпивая чай, сказал Чиж. – А что думал – помню хорошо. Я думал – вот бы порадовался за меня Филимон Качев! И очень жалел… Да, именно жалел, что в ту минуту его не было уже в живых. Мне нужна была его оценка, его похвала, его радость.

– А все остальные, они разве не поздравили тебя?

– Поздравлений было много, но как бы тебе сказать… Вот когда ты надеваешь новое платье… В первую очередь хочешь показаться в нем перед теми, кто тебе дорог. А что о нем говорят прохожие на улице, тебе безразлично. Так или нет?

– Ну, ты сравнил…

– Может быть, я не прав. Но думается мне, что свою радость человек оценивает в основном глазами только тех людей, которых знает, которые знают его. И свое горе тоже. Если бы мы научились свои переживания рассматривать на фоне галактики, они бы показались нам настолько мизерными и недостойными внимания, что мы тут же бы забыли о них. Но мы не научимся этому никогда.

– Что же человеку надо для счастья?

– Надо, чтобы о нем хорошо думали, отмечали его достоинства, а это зависит от того, в какой степени он нужен людям. Чем полнее эта степень, тем человек счастливее.

– Ты берешь общественную сторону, – не успокаивалась Юля. – А личная?

Чиж улыбнулся:

– И личная. Если ты знаешь, что он тебя любит, что ты ему необходимее всего на свете, значит, ты счастлива. Но какой бы огромной любовь ни была, она все равно не дает человеку полного счастья. Мало ему этого. Ты знаешь, от какого корня происходит слово счастье?

– А ты знаешь?

– Знаю. Когда люди жили еще племенами и вместе ходили на мамонта, каждый из них после охоты получал свою со-часть. Чем больше коллективная добыча, тем больше личное сочастье. Улавливаешь связь? И еще. В общинах делили справедливо. Большую со-часть получал тот, кто больше других рисковал, ловчее действовал, больше брал на себя груза. Большее со-частье принималось как награда. Человек очень радовался, ибо знал, что он нужен соплеменникам. Они ценят его. А если мамонта не удалось убить, все остаются без счастья. Так что личное от общественного неотделимо, дочка.

Он проснулся от монотонного шелеста дождя. Прислушался и понял: такой дождь не кончается сразу: если зарядил, то надолго. Часы показывали половину пятого, но спать уже не хотелось. Чиж включил настольную лампу, взял с полочки купленную на днях небольшую книжицу о великом зодчем Петербурга Бартоломео Растрелли, раскрыл ее. Судьба архитектора, его характер, логика творческого поиска – все это увлекло Чижа, и он потерял контроль над временем. Вдруг пришла радостная мысль – сколько теперь он сможет прочесть подобных книг!

Чем ближе подбирался Чиж к финалу книги, тем острее воспринимал финал творческой биографии величайшего строителя города на Неве.

Чиж видел дворцы Растрелли. И в Пушкине – Екатерининский, и у Невы – Зимний, и на Мойке – Строгановский. А еще незабываемый Смольный собор, окруженный монастырскими палатами. Ему бы при жизни за эти творения памятник поставить, чтить до последних дней, но неблагодарная императрица подмахнула гениальному зодчему отставку. За годы, которые Растрелли потерял в поисках заказов, он мог бы построить еще более прекрасные дворцы, потому что находился на вершине творческого взлета. Но судьба была немилостива к гению. Оставив российской столице неповторимые шедевры, он умер, изгнанный из нее, в бедности и одиночестве.

Грустная повесть о жизни и смерти великого архитектора разбередила душу Чижа. «Тебя никто не гнал в отставку, – сказал себе Чиж, – и не надо искать виноватых».

Он встал, убрал постель, сделал привычный комплекс гимнастических упражнений, принял душ. Чтобы не разбудить Юлю шумом электробритвы, настроил станочек безопаски и с удовольствием побрился лезвием. Включил утюг, прогладил брюки, китель, начистил ботинки, выпил из термоса, который Юля заправляет каждый вечер, горячего чая, зашел в комнату к дочери. Она спала, засунув под щеку сложенные вместе ладони и смешно, как в детстве, оттопырив губы. От прилива нежности Чиж улыбнулся и подумал, что он, действительно, счастливый человек. Он познал все доступные человеку чувства. Пережил горечь поражений, боль утрат, обиду за безвременно погибших друзей; вкусил радость победы, гордость славы, нежность женской любви. Он воспитал целую плеяду учеников, посадил сотни деревьев, вырастил дочь. Уже, можно сказать, миссия его на земле выполнена.

Конечно, после пятидесяти мы все становимся сентиментальнее, острее воспринимаем потери и отчетливее понимаем мизерность отсчитанного нам природой времени. Но если постоянно думать об этом, оставшиеся дни могут стать не праздником, а сплошным кошмаром.

Ничего не потеряно. Просто завершен очередной этап. Было детство, была школа, война. Потом этап освоения реактивных самолетов, этап руководства полетами. Теперь можно отдохнуть, подлечиться, попутешествовать – тоже прекрасный этап. А там бог даст внуков, и глядишь – ты снова очень нужный на земле человек.

Чиж прикрыл одеялом плечо дочери и тихонько притворил за собой дверь. У выхода из подъезда накинул на плечи плащ-накидку. Эпицентр циклона находился, видимо, где-то рядом: дождь был густой и холодный, накатывал волнами, шумно обдавая водой листву тополей. Одинокие прохожие кутались в плащи, прятались под зонтами. Машины шли с зажженными подфарниками. Увидев зеленый глазок такси, Чиж поднял руку, и машина прижалась к тротуару.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – сказал водитель. – Вы меня не помните?

Чиж внимательно посмотрел на заросшего кудрявыми волосами парня и не признал в нем знакомого.

– Служил я у вас, на топливозаправщике, – напомнил водитель.

– Извини, браток, – сказал Чиж, – запамятовал.

А про себя подумал: «Раньше помнил всех в лицо».

Дежурный по части ввел Чижа в курс новостей. Волков уже распорядился: свободные техники и механики уезжают в район эвакуации упавшего самолета, летчики будут заниматься в классе летно-тактической подготовкой.

Чиж зашел в столовую. Официантки накрывали столы, готовились к встрече летчиков. Обычно Чиж питался вместе с техническим составом в соседнем зале. Сколько Волков и Новиков его ни уговаривали столоваться вместе с ними, Чиж категорически отказывался. «Это зал для летного состава, – говорил он. – А я в наземной службе».

Сегодня он без угрызений совести сел на командирское место. Хотел подсчитать, сколько лет он просидел в этом кресле, но сбился со счета и позвал одну из девушек.

– Луиза! Чем будешь угощать?

– Павел Иванович, – перед ним предстала круглолицая, с тугими, как у куклы, щеками девица и сощурила в улыбке и без того глубоко спрятанные глаза, – вас мы накормим, чем только прикажете.

– Судак-фри!

– Чего нет того нет, – развела руками Луиза, обнажив ровный ряд белых зубов.

– Тогда неси что есть.

Лет пять назад, когда Чиж еще командовал полком, она попросилась к нему на прием и без предисловия заявила: хочу работать в летчицкой столовой официанткой. Присела на краешек стула, улыбнулась и сказала, что работа ее очень устраивает. Ходить через день, и питание здесь хорошее. Рассказала, что отец ее был рыбаком, что долго болел и умер, а мать вышла замуж и уехала куда-то, оставив дома младшего брата; мальчик он хороший, но не может ходить, и с ним надо заниматься, он уже третий класс проходит…

– У вас здесь много холостяков. Они хорошие ребята. Может, я кому-нибудь понравлюсь, – выложила она свой главный аргумент. И Чиж не устоял, распорядился взять ее временно на должность судомойки. Когда появилась вакансия, Луизу перевели в официантки. Встречались с нею многие, но замуж так и не вышла. То ли отпугивал женихов больной братишка, то ли что-то еще мешало.

Чиж ее давно не видел, и ему показалось, что девушка еще больше похорошела и расцвела. Когда она принесла поднос, уставленный закусками, он попросил ее присесть.

– Может, позавтракаешь со мной?

– Спасибо, Павел Иванович, нам здесь запрещено. Да и завтракала я.

– Как братишка?

– Восьмой класс заканчиваем.

– Извини за неприятный вопрос – замуж так и не вышла?

– Ничего, Павел Иванович. Дело житейское. Предлагал мне один братика в специальный детдом передать, а я как погляжу ему в глаза, сердце кровью обольется и не могу. Хороший, такой ласковый и способный мальчик.

В столовую с шумом и хохотом ввалились летчики, стряхивали с фуражек капли дождя, шли мыть руки.

– Не беспокойтесь за меня, – улыбнулась Луиза, – я не горюю. Побегу, надо кормить эту братию.

– Спасибо, Луиза.

Летчики почтительно кивали Чижу, рассаживаясь по своим местам. Звенели стаканы, вилки, ложки, скрипели стулья, кто-то ругал соседа за подсыпанный в яичницу сахар.