Скорость - Анатолий Гаврилович Рыбин

Чтобы ничего не слышать, Лида не выходила из комнаты. Она сидела над лентами, не поднимая головы.

То, и дело приходили сочувствующие. Каждый старался по-своему успокоить ее и, кстати, узнать, не известно ли ей что-нибудь новое о случившемся.

— Вы не убивайтесь, Лидочка, — сказала ей Белкина. — Главное, что жив остался.

Во второй половине дня приехал, наконец, Петр, усталый, запыленный и осунувшийся. Она смотрела ему в глаза и с нетерпением ждала его первых слов.

— Ну, говори же скорей, говори?

Петр молчал. Он лишь тяжело дышал да ворочал тугими желваками крепко стиснутых скул. Лида вынула из сумки платок и принялась вытирать ему лицо.

— Что же теперь будет, Петя?

— Не знаю, — сухо выдавил он и сунул в рот папиросу. Но тут же выдернул ее и со злостью бросил в открытое окно.

— Я думаю, что все обойдется, — тихо, с сочувствием сказала Белкина. — Вас ведь, Петр Степанович, знают и в отделении, и в управлении дороги, везде знают.

Петр расстегнул китель, опустился на стул, разминая в пальцах вторую папиросу, и повернулся к Белкиной.

— Послушайте, Тамара Васильевна, вы, кажется, хотели посмотреть нашу квартиру?

— Да, хотела, — растерянно кивнула Белкина. — Только вы ведь…

— Приходите сегодня, — сказал Петр.

Тамара Васильевна, посмотрела на Лиду, как бы спрашивая: «Верно это или нет?» И вдруг просияла:

— Хорошо! Спасибо! Я приду! — но тут же опомнилась. — Нет, нет. Я потом… не сейчас…

* * *

Никогда еще Сахаров не входил в кабинет начальника депо так тихо, как на этот раз. Даже сел не рядом со столом, как обычно, а чуть подальше, у стенки.

— Опять был у Кирюхина, — сказал он приглушенным голосом. — Требует судить без всякого промедления.

Алтунин промолчал, задумался.

— Но я лично против такого решения, — категорически заявил Сахаров. — Нельзя забывать, что Мерцалов фигура. Его знают повсюду. И всякая резкая мера может вызвать большой шум.

Начальник депо посмотрел на Сахарова.

— Значит, вас беспокоит шум?

— Не меня, а коллектив, — уточнил Сахаров.

— А вы с коллективом говорили?

У Сахарова мелко задергались губы. В другое время он бы, конечно, не потерпел таких разговоров. Но сейчас ему было не до этого.

— Мы должны подойти к решению вопроса обдуманно, — продолжал Сахаров. — Я лично предлагаю не судить, а просто уволить из депо. Это и для Мерцалова лучше, и для коллектива спокойнее.

— Ну правильно, беду в мешок и концы в воду, — сказал Алтунин.

— Какие концы? Что вы говорите?

— А так я, к слову, — Алтунин положил перед собой туго сцепленные руки и снова посмотрел на Сахарова. — Значит, уволить предлагаете? А Зиненко хочет взять его к себе в цех. Слышали?

Сахаров недовольно поежился.

— Не знаю, что хочет Зиненко, но я лично возражаю.

— Почему?

— Странный вопрос вы задаете, Прохор Никитич. Для меня потеря Мерцалова не менее тяжела, чем для Зиненко. Вы это прекрасно знаете. Но будем откровенны. Ведь его цех почти лучший в депо. Не сегодня, так завтра встанет вопрос о присвоении цеху высокого звания. А мы дадим туда человека с таким серьезным пятном. Как это прикажете расценивать?

В кабинете, несмотря на открытые окна, было очень душно. Но Прохор Никитич, казалось, не замечал этого. Китель его был застегнут плотно, на все пуговицы, руки по-прежнему крепко сцеплены.

В дверях появился Сазонов-младший. По взволнованному лицу машиниста было видно, что пришел он с чем-то очень важным.

— Тут нам предлагают, — заговорил он, плохо связывая фразы, — ну, вроде, как отрезать, и все. А я считаю… То есть не один я, конечно… — Он переступил с ноги на ногу, поправил свисавшую на висок шевелюру и заговорил более твердо: — Мы, Прохор Никитич, обсудили этот вопрос у себя в колонне. И хотим заявить, что Мерцалова увольнять из депо нельзя. Как-то даже позорно думать, что ради звания… Нет, я, то есть мы, первая колонна, с таким решением не согласны. Мы хотим…

— Так что же, по-вашему, один человек важнее коллектива? — перебил его Сахаров.

— Не важнее, но… — Сазонов-младший опять переступил с ноги на ногу, потом досказал: — Не в том дело, кто важнее. Человек ведь он, и к тому же на одних с нами тепловозах ездил. А вы, товарищ Сахаров…

— Но, но! — вскинул голову Сахаров. — Давайте без личностей!

— А я по-другому не умею.

— И правильно, по-другому не надо, — неожиданно вмешался Роман Филиппович, который только что вошел в кабинет. Все повернулись к нему.

— Мне очень трудно, потому как дело касается моего зятя, — подойдя ближе, сказал Роман Филиппович. — Но все же скажу. Коммунизм — это не просто новый дом, в который одни войдут, а другие за дверью останутся. И не поезд это, куда только по билетам пускают…

— В общем ясно, — как бы заключая, произнес Алтунин. — Мерцалов — наш, и нам за него быть в ответе…

Сахаров шаркнул ногой, но ничего не сказал. В дверях появилась Майя Белкина, торопливо сообщила, что Алтунина вызывает по телефону Москва.

— Давайте! — сказал Прохор Никитич и снял трубку.

Звонил секретарь горкома Ракитин…

25

Майя уже собиралась домой, когда в секретарскую вошел Мерцалов. Он бросил на стол какие-то бумаги и хмуро сказал:

— Передайте по назначению! — Уходя, прибавил: — Вас тоже в некоторой степени касается.

Майя сразу прочитала:

«Начальнику депо П. Н. Алтунину.

Секретарю парткома Ф. К. Сахарову.

При сем прилагаю достоверное объяснение, которое обнаружил лично в комнате у техников-расшифровщиков».

Объяснение было приколото к рапорту тонкой канцелярской булавкой.

«Дорогая Лида! Прости за навязчивость. Ты можешь думать обо мне, что хочешь, а я уважаю тебя по-прежнему. И тогда, зимой, приходил я к тебе на квартиру тоже без всякого злого умысла. Может, правда, необдуманно все получилось у меня. За то уж извини. И когда встречаешься, не смотри на меня, пожалуйста, косо, а то я потом очень мучаюсь.

Пишу тебе искренне. Хочу, чтобы в эти тяжелые дни ты, как и раньше, считала меня своим другом. Если нужна помощь или совет какой, скажи, не стесняйся. А главное, крепись, не падай духом.

Твой Юрча».

Майя сжала руками голову и опустилась на стул. В комнате стало тихо-тихо. Только было слышно, как жужжит и бьется о стекло муха, да позвякивают колеса проходившего по ближнему пути поезда.

— А я-то глупая, думала… — Майя заплакала, сначала сдержанно, а потом сильно. Она плакала и,