Василий Дюбин - Анка

— Отец в шторм погиб… В прошлом году мама померла, а теперь Митя покидает меня, — продолжала Таня, всхлипывая. — Будь прокляты фашисты эти, гадюки подколодные, — гневно произнесла она, комкая в руках носовой платок.

— Будь прокляты… — словно шорох сухой листвы, пронеслось по толпе.

— Видали? — вновь заговорил Васильев. — Тридцать семь богатырей проводил на фронт наш колхоз. Что ж, кому положено на фронте за Родину биться, а кому в тылу трудиться. Вот и будем вместе с фронтовиками — они там, а мы тут — добывать Родине победу над врагом. Нервы у нас крепкие. Выстоим…

— Правильно сказываешь! — послышался знакомый с хрипотцой голос.

Все обернулись и увидели подходившего Панюхая. За ним группами, по пять-шесть человек, шагали тридцать стариков-пенсионеров, дымя глиняными трубками.

— Правильно сказываешь, колхозный председатель, — повторил Панюхай. — Выстоим. Сила наша неодолимая. Вот она, старая рыбацкая гвардия, полюбуйся!

— Ты что это, Кузьмич?.. — Васильев окинул его недоуменным взглядом.

— На помощь колхозу пришли. На замен тех, которые на войну ушли.

Васильев на минуту задумался. Решимость стариков понравилась ему, однако он сказал:

— Все это хорошо. А не трудно вам будет? Справитесь?

— На веслах, поди, потруднее было ходить.

— И ничего, справлялись.

— А теперь моторы…

— Выстоим…

Васильев посмотрел на стариков потеплевшими глазами, взволнованно проговорил:

— Ладно, гвардейцы. Договорились. Сегодня распределим вас по бригадам, а завтра и в море.

— А женщины, что ж, в стороне, выходит? — спросила Анка. — Мы тоже в море хотим.

— Знаю, — улыбнулся Васильев. — Но пока в море вам ходить незачем… А чего это мы такое важное собрание на улице проводим? — спохватился он. — Айда в Дом культуры. Там всем хватит места. Вот, кстати, и наши бригадиры идут, Михаил Краснов с сыном Пронькой. Идемте, товарищи.

Все хлынули к Дому культуры. По дороге Анка сказала Евгенушке:

— Ну, удивила ты сегодня меня, Гена.

— А что такое? — остановилась Евгенушка, приподняв белесые брови.

— Весь вчерашний день и прошлую ночь прямо раскисала от слез. А сегодня твои глаза сухие, голос твой стал твердым. Даже нашла слова утешения для Тани Зотовой, хоть потом и сама слез не удержала.

— Знаешь, Аня… — Евгенушка нахмурилась, — посмотрела я на заплаканную Таню и такая ненависть вскипела в сердце к проклятым фашистам, что даже слезы высохли.

— Правильно, родная! Пусть же они не надеются, что нас горе сломит! — Анка горячо сжала руку подруги.

Акимовна была удивлена не столько раннему приходу Панюхая, сколько тому, что он ввалился в избу с берданкой.

— Ты что это, Кузьмич? Уж не против ли самого Гитлера в поход собрался?

Акимовна разглядывала гостя с таким интересом, будто видела его впервые.

— Нет, Акимовна. Дубасить фашистов и без меня есть кому. Я в море на рыбалку ухожу.

— Вот так новость, — засмеялась Акимовна. — С каких же же это времен наши бронзокосцы стали выходить на рыбалку с ружьями?

— Погоди смеяться, Акимовна. Я пришел к тебе по важному делу.

— Ежели так, садись, сказывай, что за дела за такие.

Панюхай сел на стул, поставил между ног берданку.

— Как ты знаешь, Акимовна… — начал он медленно, обдумывая каждое слово, — тридцать семь молодцов из нашего колхоза на войну ушли… Вот и получается нехватка в людях… А рыбу промышлять надо?

— Известно надо, Кузьмич.

— Вот мы, старая гвардия, стало быть, и порешили того… помогать колхозу рыбу в море добывать.

— Очень даже хорошее дело задумали, — одобрительно закивала головой Акимовна.

— Это мы, стало быть, на замен тех, кои на войну ушли.

— Понятно, Кузьмич.

— А раз мне теперь положено на рыбалку в море ходить, то… — тут Панюхай покашлял и, поглаживая ладонью ствол берданки, продолжал — то, говорю, не пожелала бы ты, Акимовна, взамен меня на МРС в караульщики пойти?

Акимовна с удивлением посмотрела на Панюхая и чуть было не засмеялась. Но сдержала себя, перевела взгляд на окно, за которым вдали сверкало море, и задумалась…

«Вот престарелые рыбаки отказались от пенсии и добровольно идут в море. Так нешто в такую суровую годину мне оставаться в стороне? Сидеть на готовых хлебах? Нет, этого мой характер не стерпит». И как о деле решенном спросила:

— А Кавун с Кострюковым не подымут меня, старуху, на смех? Что это, мол, за караульщик в юбке выискался.

— Нет, Акимовна! — убежденно произнес Панюхай. — Лишь бы твое согласие было, а они не против. Я говорил с ними. Да и какая ж ты старуха? Помилуй! Почитай, женщина в самом соку.

— Ладно, Заменить-то тебя я могу. Не велика мудрость. А вот обращенью с этой штуковиной, — кивнула она на берданку, — я не обучена, Кузьмич.

— Это дело пустяковое. Научу за милую душу. Идем под кручу.

Через несколько минут Панюхай и Акимовна спускались по крутой тропинке к морю.

В тот самый час Кострюков, Васильев, Краснов, Пронька и еще несколько рыбаков в кабинете Кавуна намечали очередной маршрут движения флотилии перед выходом бригад в море. Начинался жаркий июньский день, и окна кабинета были открыты. Кавун, прохаживаясь вдоль стены, останавливался возле карты Азовского моря и водил по ней указкой, прочерчивая воображаемые линии маршрута судов.

С берега донесся ружейный выстрел. Кавун и Кострюков не обратили на него внимания. Но когда последовал второй выстрел, мужчины настороженно переглянулись.

— Что за пальба? — вскочил Васильев. — Что там случилось?

— Ничего особенного Гриша, — улыбнулся, глядя на него Кострюков. — Успокойся.

— Однако стреляют…

— А тоби звисно, шо наш сторож Кузьмич выходе со своей старой гвардией в море? — спросил Кавун.

— А стрельба-то здесь причем?

— Та хтось мае сменить его на посту?

Ну и что ж? Стрельба, спрашиваю, причем тут?

— А то ж Кузьмич и обучае ружейным приемам свою смену.

— Тю на вас… — Васильев сконфуженно сел.

Кавун поднял над картой указку: — Значит, продолжаемо, товарищи…

По всей гигантской линии фронта, протянувшейся от Мурманска до Одессы, шли ожесточенные бои.

Над Приазовьем стали появляться самолеты-разведчики противника. Они коршунами кружили над побережьем на большой высоте, выслеживая добычу, потом уходили дальше, на восток, или возвращались на запад.

«Тамань» по-прежнему бороздила воды родного моря. Но теперь на ее борту не было ни одного пассажира — она перевозила в трюмах различные грузы. На ее корме и носовой части были установлены зенитные пулеметы. Возле них дежурили моряки, зорко наблюдавшие за небом.

А война с каждым днем полыхала все сильнее. На защиту родной земли проводили бронзокосцы новую партию рыбаков. И тогда на смену им пришли в бригады ловцов жены и сестры. Сорок женщин и девушек привела в колхоз Таня Зотова. В мужниной брезентовой робе, в широкополой шляпе и в сапогах с высокими голенищами, она была похожа на стройного голубоглазого юношу, не уступающего в ловкости и сноровке любому рыбаку. Всюду — в сельсовете и Доме культуры, в правлении колхоза и конторе МРС, на рыбацком стане и на каждом моторном судне — можно было видеть лозунг: «Все для фронта, все для победы!» И люди трудились с невиданным напряжением всех сил, перевыполняя планы добычи рыбы.

Добросовестно исполняла свои обязанности по охране мастерских МРС и Акимовна. Вооружившись берданкой, она с вечера становилась на пост и только утром уходила домой.

Как-то в хутор приехал Жуков на запыленном «газике». Васильева, Кавуна и Кострюкова не оказалось на берегу. Они ушли с рыбаками в море. Акимовна жила неподалеку от МРС, и Жуков пошел навестить ее.

— Андреевич пожаловал! — обрадовалась гостю Акимовна, всплеснув руками. И сняв с гвоздя маленький веничек, кивнула на дверь: — Идем-ка, голубчик ты мой, во двор, я с тебя пыль смету.

Потом она налила в рукомойник воды, подала Жукову кусок мыла и чистое полотенце: — Снимай рубаху и умойся. Освежись с дороги.

— Спасибо, Акимовна. От такого удовольствия не откажусь.

Они сидели в тени молодой акации, росшей возле небольшого белого домика, выстроенного для Акимовны колхозом. С юго-востока налетал порывистый ветерок, приятно освежал лицо. Волны, догоняя одна другую, бежали к Косе и с шумом разбивались о подножие круто обрывающегося берега.

— В море давно ушли? — спросил Жуков.

— Рано утром отчалили.

Видя, как у Жукова временами дергается щека, Акимовна догадалась, что он чем-то расстроен. Осторожно спросила:

— Тяжело тебе, Андреевич?

— Всем нынче нелегко.

— Это правда, — согласилась Акимовна, вздыхая. — Всем, голубчик ты мой.