Вера Кетлинская - Мужество

Сергей Викентьевич потянул к себе Михалева.

– Объясните мне, Павел Петрович, в чем вы ее обвиняете? Вы говорите, что она украла кирпич. Но как же можно за одну ночь поставить столько печей?

– Абсурд! Совершенный абсурд! – поддакивал врач, протирая пенсне и подмигивая Тоне смеющимися близорукими глазами. Он увлекся и начинал испытывать удовольствие от происходящей перепалки.

– Я вам говорю, это она! – с отчаянием утверждал прораб. – Это она, это они, комсомольцы! Я знаю их повадки! Увезли, построили, листочков насыпали!

– Да что вы, Павел Петрович, – за одну ночь шесть печей?!

– Да, за одну ночь! Шесть печей! Они и двадцать поставят! Они и сорок поставят, я их знаю, ударников, знаю их, сукиных детей!

– Это кто же сукины дети? – за спиной Михалева громко и вежливо осведомился Валька Бессонов, пробравшийся со двора в больницу.

– А вы почему здесь? – закричал на него Михалев. – Вы почему не на работе? А это что за толпа? – вскричал он, увидев за приоткрытой дверью любопытные лица комсомольцев.

– Так вы же нарядов не дали, – простецки объяснил Валька и низко поклонился: – Доброе утречко, доктор!

Наступило молчание, прерванное истерическим выступлением врача.

– И вообще прошу немедленно очистить больницу! – закричал он фальцетом, наступая на прораба и тесня его к выходной двери. – Я не кладовщик, а врач, мне нужен покой! Да, да, покой! И прошу вас выйти вон!..

Чувствуя, что дело непоправимо, Михалев ушел, но у порога подобрал невыметенный осколок кирпича и торжествующе помахал им в воздухе, угрожая следствием, судом и тюрьмой. За ним поплелся завхоз. Врач поспешил скрыться в палату.

Сергей Викентьевич и Тоня с улыбкой смотрели друг на друга.

– Ну, а теперь расскажите, как было дело. Это все-таки безобразие, вся эта история! – сказал главный инженер.

Тоня вздохнула и рассудительно ответила:

– Так что же было делать, когда больные замерзали? Посудите сами, Сергей Викентьевич. Я вам советую дело замять, все равно кирпича не вернешь.

Главный инженер сам склонялся к тому, чтобы дело замять. Но замять не удалось.

По всему строительству уже разнеслась веселая новость: комсомольцы украли кирпич и за одну ночь поставили шесть печей. Новость приняли одобрительно, но это и было самым опасным – стоило дать поблажку, и никакой дисциплины не будет.

Андрей Круглов был раздражен и возмущен. Особенно его возмущало то, что ребята обошли комитет, обманули его самого и даже утром не пришли покаяться.

Морозов сказал:

– Они, конечно, молодцы. Но наказать их придется показательно.

А тут еще прораб принес в комсомольский комитет лаконичное и категорическое заявление:

«В комитет комсомола от прораба П. П. Михалева

ЗАЯВЛЕНИЕ

Или виновники, подлые воры, будут исключены из комсомола, или я, П. П. Михалев, немедленно бросаю работу и уезжаю со стройки, потому что с ворами работать не могу.

П. П. Михалев».

Установить виновников было нетрудно. Круглов узнавал их по глазам, по скромным улыбкам, по тихим и невинным голосам.

Епифанов сам подошел к Круглову.

– Виноват, Андрюша, виноват, товарищ Круглов! Что хочешь, то и делай. Мое командование – мой и ответ. Ребята ни при чем, моя ответственность. Так что имей в виду.

Андрей не знал, что делать. Исключать виновников было немыслимо, но и потеря прораба грозила крупными осложнениями – Михалев был опытным строителем, а достать другого, да еще осенью, при отдаленности от центра, нечего было и думать. К тому же самоуправство комсомольцев требовало решительного и безусловного осуждения.

К вечеру случилась новая неприятность. Перепившийся печник разбуянился на улице и орал во весь голос, подставляя ветру голую волосатую грудь:

– Расступись, Амур, комсомол идет! Ай, разбойнички, теплые ребята, душа с них вон! Кто хочет на соревнование? В одну ночь сто печей поставлю! Тыщу печей поставлю! Миллион поставлю! С моими дорогими черта не боюсь! Теплые ребята, воровской народ!..

Увидев Круглова, он пошел к нему, раскачиваясь, распахнув объятия:

– Комсомол дорогой, запиши в комсомольцы! Запиши на старости, душа с тебя вон! Прошу тебя, запиши.

К ночи собралось срочное заседание комсомольского комитета. Присутствовали главный инженер и Морозов, были вызваны Тоня и Епифанов, к обвиняемым были причислены Катя Ставрова и Валька Бессонов – как члены комитета, допустившие воровство кирпича и принявшие в нем участие. Катя сидела притихшая и добросовестно записывала в протокол все плохое, что о ней говорили.

Валька Бессонов не явился – за ним посылали, но Вальки не было ни дома, ни на работе, и никто не знал, куда он девался.

– Понятия не имею, – сказала Катя, когда спросили ее. – Он ко мне не пришит.

Тоня, волнуясь, рассказала о положении в больнице и об отказе Михалева дать кирпич. Она признавала себя виноватой, но заявила, что еще больше виноваты руководители – больница нужна больше, чем контора, а в больнице мерзли больные товарищи – ударники стройки.

Епифанов честно рассказал всю историю кражи кирпича, но попробовал взять всю вину на себя, уверяя, что другие не знали о краже и считали ночную работу очередным авралом.

– А вот это ты врешь! – вскакивая и краснея пятнами, крикнула Катя. – Все мы знали, и вовсе мы не воровали, а взяли для больницы, потому что больным холодно… И если уж надо за это исключить, исключайте меня, – я член комитета, я больше всех виновата!..

– Погоди, Ставрова, – сказал Морозов. – Ты говоришь – не воровали, а просто взяли. Это что же значит – просто взяли?

Катя растерянно оглянулась.

– Ну, я не знаю, как объяснить, – пробормотала она. – Мы же не для себя, как вы не понимаете… Мы же не для себя!..

Андрей Круглов был всей душой на стороне Кати и ее соучастников, но он чувствовал себя обязанным строго осудить анархический поступок комсомольцев. Он заговорил о воровстве, о несознательности, о вреде анархии, о примере, который должны бы показывать комсомольцы, о пьяном печнике…

В это время в коридоре раздался грохот. Казалось, сам пьяный печник пришел подтвердить слова Круглова. Дверь с шумом распахнулась – и в комнату повалили комсомольцы, предводительствуемые Валькой.

– Это еще что такое? – сурово спросил Круглов.

– Вот мы все участники, – сказал Валька, снимая шапку и усиленно приглаживая свои вихры. – Вот здесь нас двадцать шесть человек. Соня Исакова не пришла, потому что нездорова, остальных троих вы знаете.

– А кто вас звал, ты не знаешь? – подавляя смех, спросил Круглов.

– Совесть! – торжественно провозгласил Валька и оглянулся на свою ватагу, чтобы получить одобрение. Ребята одобрили. – Комсомольская совесть нас привела. Ребята хотят, чтобы отвечали все или никто. При чем здесь Епифанов, когда все таскали? Ребята требуют, чтобы наказали всех.

– Не бойся, всем достанется.

– Так мы и не спорим. Я только хочу сообщить, что мы все, двадцать шесть человек, только что были у Павла Петровича и с ним договорились.

– То есть, как это договорились?

– Так же, как насчет кирпича? – вставил Морозов.

– По-другому, – вздыхая, сказал Валька, – по-хорошему… Попросили прощения. Сказали, что больше не будем. Обещали ударно работать. Ну и обещали ему в конторе печи поставить вот так же, по-ударному, в одну ночь… Опыт-то теперь есть!

– Старик сперва раскричался, а потом даже заплакал, так мы его умаслили, – вынырнув из-за спины Вальки, сказала Клава и покраснела.

Морозов хохотал.

Круглов не мог больше сдерживаться и хохотал тоже. Напряжение разрядилось. Вопрос был решен. Надо было поругать комсомольцев, но Андрею не хотелось: он понимал их и любовался их товарищеской сплоченностью.

– Ну, вот что, – сказал он наконец. – Вам ясно, что вы поступили не по-комсомольски, что вы совершили вредный, антиобщественный поступок?

– Ясно! – дружно крикнули все виновники.

– Вы понимаете, что вас придется осудить перед лицом всего города?

– Понимаем… Ну что ж… Ну конечно… – вразнобой, неуверенно отвечали сдавленные голоса.

– Вы знаете, что за такие штуки надо исключать из комсомола?

Раздался общий вздох, но никто ничего не сказал.

– Ну, а теперь идите… Или нет, можете оставаться, только не шуметь.

И комсомольский комитет, коротко посовещавшись, постановил: вынести порицание всем комсомольцам, участвовавшим в краже кирпича; Васяевой и Епифанову, как организаторам, а Ставровой и Бессонову, как членам комитета, вынести строгий выговор с предупреждением.

– Правильно! Правильно! – восклицал Епифанов. – Я водолаз, военный человек, демобилизованный Красного Рабоче-Крестьянского Флота, я вдвойне заслужил! Первый раз имею взыскание – но заслужил!

Он был совершенно искренен, но после заседания, когда все расходились, так же искренне воскликнул:

– А печи все-таки стоят, что и требовалось доказать!