Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

к нему, обвила руками его шею. От меха пахло нафталином и квасцами. Однако мех был пушист и мягок.

Марина склонилась и поцеловала Олега в щеку. Он отвернулся, погасил сигарету о край пепельницы и протянул руку за бутылкой.

Марина поспешно отставила ее.

— Олег, а тебе не кажется, что ты очень много пьешь?

— Надо же обмыть покупку, а то носиться не будет.

— По-моему, ты уже с самого утра обмываешь.

— А-а! — Олег взял из ее руки посудину, налил рюмку, выпил.

— У тебя плохое настроение?

— Да, киса.

— Почему? Может быть, ты не хотел, чтобы я покупала шубу? Сказал бы.

— Нет.

— Тогда объясни, в чем дело.

— Мне сегодня вымазали дегтем физиономию.

— Кто?

— Не знаю.

— Тебе кто-нибудь позвонил? — В голосе Марины он уловил тревогу.

— Ты угадала. Позвонил какой-то идиот. Спросил Ирину. Я ответил, что никакой Ирины тут нет. — Разгоняя дым ладонью, Олег пристально наблюдал за выражением ее лица.

— Ну и что? Ошибся кто-то телефоном! — Глаза ее забегали туда-сюда. Чтобы скрыть свое замешательство, Марина начала снимать с себя шубу. — Теплая, как печка! Запарилась… — Она вышла из кухни в переднюю, чтобы повесить шубу на вешалку. И не спешила возвращаться. — Рассказывай, рассказывай, я слушаю.

Но Олег не спешил с рассказом, явно выжидая, и ей пришлось вернуться.

— Да, конечно! Я так и сказал. Извините, сказал, вы ошиблись. Я подумал, что ослышался, поэтому переспросил: «Может, не Ирину, а Марину?» Парень, судя по голосу, молодой, но нагловатый. «А это кто?» Это он-то меня спрашивает. Я, ни о чем не подозревая назвал себя. Говорю: «Олег». А он мне: «У, падло, купырь! Откуда ты заявился? Объедки с чужого стола собираешь!»

— Это Глеб!

— Я звонил Ларисе. Маковеев в Таллине.

— Он, он! Я его знаю. — На глаза Марины навернулись слезы. — Подговорил небось кого-нибудь. Он завидует нашему счастью. Он мне теперь житья не даст. Он… он… — Она прижала руки к груди и, с трудом сдерживая рыдания, побежала в спальню. Сквозь полуприкрытую дверь донесся ее плач.

Олег нехотя поднялся, прошел за нею следом. Марина лежала на тахте и, уткнувшись лицом в подушку, рыдала. Олег присел рядом. Не зная, чем ее успокоить, погладил по плечу.

— Я ему… я ему как-то звонила! — Марина приподнялась, вытерла ладонью мокрое от слез лицо. — Я ему шуткой: «Глеб, пришли мне деньги на подвенечное платье». А он зло: «Что, выходишь замуж?» — «Да», — говорю. «За кого?» Ну, я и сказала ему. И он теперь нам мстит. Это он звонил. Я его знаю!

— Даже если бы и не он, — сказал Олег. — Подумаешь! Я ведь не ревнив, старуха! У всякой женщины, как и у мужчины, разные могут быть увлечения. Может, и у тебя был кто-нибудь, помимо Глеба. Мне наплевать. Просто я не люблю, когда меня оставляют в дураках. Вот и все.

— Ну что ты, Олежка! — Марина прислонилась к нему все еще влажной от слез щекой. — Я никого так не любила, как люблю тебя!

— Пум! Пум!

Олег поднялся с тахты и заходил по комнате: от тахты к балконной двери, от балконной двери к тахте, взад-вперед.

Лицо его было не столько печально, сколько задумчиво.

27

Ему было о чем призадуматься. В кармане у него всего-навсего сорок пять рублей. Даже при самой строгой экономии на эти деньги вряд ли можно прожить неделю. Прожить? А ведь нужны еще деньги на обратную дорогу. И деньги немалые. Где их взять?

Олег ходил по комнате, раздумывал, прикидывая так и этак. В конце концов, он решил обратиться за помощью к друзьям.

Было у него в Москве несколько  к о р е ш е й, с которыми ему доводилось встречаться и на целине, и на севере. Он перебрал в уме всех и решил, что начать надо с Ивана Чуракова. Когда-то они работали с Иваном в одном автопарке, дружили. Вместе поехали на целину и жили весь тот памятный март в холодной землянке. Это его, Ивана, Олег взял с собой, когда пробирался в Кзыл-Ту к районному начальству. Потом, года два спустя, когда Олега выдвинули заместителем директора совхоза, Иван Чураков заступил на его место — бригадиром. Вскоре Иван женился. В жены взял Клаву Стешину, повариху. Нельзя сказать, что в бригаде не было девушек симпатичнее Клавы, но Иван выбрал ее. Клава была москвичка, смешливая такая девчушка с короткими косичками. С бригадирством у Ивана дело не клеилось: коренных целинников в бригаде осталось мало, а вербовочные, приехавшие с Украины и Кубани, были слишком требовательны. Сами работали за двоих и с бригадира спрашивали.

Поздней осенью, покончив с уборкой, Иван и Клава уехали в Москву в отпуск. Уехали, да и не вернулись. Чураков вскоре написал Олегу, просил его, чтобы он похлопотал о документах. Олег сделал все, о чем его просил Иван: и хорошую характеристику выхлопотал ему, и трудовую книжку со всеми отметками отослал.

Иван писал, благодарил. Но все это было очень давно. Писем этих не сохранилось, и Олег не мог теперь вспомнить адрес Чуракова. Не то в Химках жил Иван, не то в Коптеве…

«Надо разузнать в справочном бюро», — решил Олег.

Утром он не нежился, как всегда, в постели, а встал пораньше; побрился, принарядился и в одиннадцатом часу спустился вниз. Неподалеку от дома на углу сквера была будка «Мосгорсправки». Олег подал в окошечко листок, на который он заранее выписал все, что ему было известно об Иване Чуракове: год и место рождения, семейное положение и прочее. Его попросили зайти через час. От нечего делать Олег зашел в «Гастроном»; купил бутылку «столичной», закуски и с этой поклажей, погуляв по скверу, через час он вновь подошел к окошечку справочного бюро. Девушка молча подала ему форменный бланк, в котором значилось, что Иван Степанович Чураков, 1932 года рождения, уроженец города Ленинграда, женатый, в Москве не проживает.

«Черт возьми! Что же делать? — подумал Олег, разглядывая бумагу. Положение его было безвыходное — последние деньги свои он потратил на этот вот кулек. — А не махнуть ли мне к Пашке?»

С Павлом Хохловым они вместе работали в Хандыге. Павел жил за городом, в Царицыне. Как-то Олег вместе с ним летел из Якутии в отпуск и Хохлов затащил его к себе. Жил он в низком деревянном бараке неподалеку от станции. Комнатушка крохотная; жена, двое ребят — повернуться негде. Они посидели за столом, придвинутым к самому окну; за ситцевой занавеской ворчала жена, укладывавшая детей. Младший мальчик, карапуз лет трех, плакал и капризничал, и почему-то не хотелось ни пить спирт, привезенный с